— Ну что ж… Только займись Стоцкой. Узнай, чем дышит. И рассей мое ощущение, что ты просто сменила объект зависимости. — Как это? — Зависела от моих решений — стала зависеть от решений своей подружки. Позволь напоминать, что поездка в «Империал» стоила тебе травмы. Именно Стоцкая ее организовала. — Что организовала? Травму? — Поездку. Травма шла следствием. — Неправда! — праведным гневом возмутилась я. — В чем конкретно я неправ? — Дед искоса взглянул на меня. Еще после моих слов о компромиссе он перестал буравить меня взглядом. Видимо, заметив, что не достиг им должного эффекта, отвернулся и какое-то время смотрел прямо перед собой. — Да во всём! — посетовала я. — Совсем мне голову заморочил. Я сама принимаю решения. И по собственной воле поехала в «Империал». — Можно с натяжкой допустить, — оспорили мое мнение, позволив снова любоваться своим профилем с напряженным подбородком, — что поехала по собственной воле, но идея с поездкой принадлежала исключительно Стоцкой. Тебя поставили перед фактом. Бессмысленно отрицать очевидное, Катерина. Учись правильно оценивать ситуацию и распознавать причинно-следственные связи. Не разочаровывай меня. — Вот зачем ты взялся настраивать меня против Марьи? — И не думал. Просто дал совет: выясни, где она нахваталась этой спорной манеры общаться. Удостоверься в надежности той, кто сейчас рядом с тобой. В общем, займись подружкой. Поиски отца оставь мне. — Ах вот ты о чем! — встрепенулась я, ухватив догадку за хвост, — Решил отвлечь меня от дела папы, да? — Никакого дела нет. — Может и нет, а вот вопросы у меня есть! И я продолжу искать на них ответы, так и знай! Только теперь мне будет сложнее. Потому что придется работать на два фронта. Параллельно по Марье и по папе. Ты же не поможешь ни там, ни там, верно? Дед продолжал молчать, на первый взгляд безмятежно созерцая снежный вихрь, занимающийся за лобовым стеклом машины. — Хотя… Думаю, что могу смело сконцентрироваться на поисках отца, — не унималась я, — Потому что уверена, что ты «пробил» Марью по своим каналам. Ведь ты навел справки о ее женихе! В ресторане, помнишь? Когда Маша просила твоего разрешения на нашу поездку в «Империал». То есть Сашу ты проверил, а саму Машу — нет? Это нелогично. — старалась я говорить вдумчиво, спокойно, — Этого просто не может быть. Я знаю тебя всю свою жизнь. Ты всё всегда контролируешь. Ты просто не можешь иначе. Вывод: ты бы никогда не позволил нам с Марьей общаться, если бы «нарыл» на нее что-то реально компрометирующее. Значит, она чиста. — Как слеза ребенка, — сыронизировал дед, усмехнувшись. И добавил: — Учись разбираться в людях без посторонней помощи. Всегда надейся только на себя. — То есть мне и на тебя не надеяться? — Я не вечен. Сейчас у тебя есть отличная возможность попрактиковаться на Стоцкой. Советую ее не упускать. Сконцентрируйся на белых пятнах в жизни подружки и нароешь много любопытного, уверяю тебя. — Ясно. В общем, Марья — твой отвлекающий маневр. Чтобы я не искала отца. Я просекла твой трюк. Он раскрыт. — Просекла, говоришь… Молодец. Но главного смысла всё же не уловила. Печально… — И какой же главный смысл, по-твоему? — Слушала невнимательно… Слишком много эмоций. Они и помешали тебе уловить суть. Ладно, повторю: воспользуйся билетом во взрослую жизнь, который я тебе предоставил. Начни, наконец, ее строить, пока я не передумал. «Интересно, что он скажет, если узнает, что я уже воспользовалась этим его билетом по полной?» — мысленно задалась я вопросом и не смогла сдержать коварной усмешки. — Чего усмехаешься? Есть то, чего я не знаю? — сразу ухватился он. — Сейчас узнаешь. — Потрудись объяснить. Тон его голоса казался спокойным, но я почувствовала, как он напрягся. — Все просто: или ты мне рассказываешь, где папа, или мне придется добывать вводные у третьих лиц. — Каких еще третьих? — Не важно… — Не трать время — ты ничего не выяснишь! — Почему? — Потому что всё под контролем. — Послушай, ты же знаешь, что с ним случилось! Ну, точно ведь знаешь! Расскажи мне! — пошла я в наступление и расслышала: — Даже Орловского щенка трясти бессмысленно. Расслышала и… Перед глазами на мгновение все померкло. Но как следует испугаться я не успела. Потому что в ни с того, ни с сего загудевшей голове неожиданно зазвучал голос Кирилла Андреевича: «Только не молчи. Рассказывай всё по пунктам: что видишь, ощущаешь и так далее. Сможешь? Твой отец умеет». Именно этого он потребовал, когда «тестировал» меня в номере «Империала», а я доказывала, что умею вспоминать ничуть не хуже своего отца. Я распахнула глаза и в следующее мгновение вдруг будто шмякнулась лбом о косяк двери. Удар и боль показались настолько реальными, что я потерла лоб ладошкой и на секунду снова прикрыла глаза. А когда разлепила веки, увидела, что стою за дверью дедушкиного кабинета. У нас дома. Глаза слепит от солнца. Яркого. Летнего. Я жмурюсь от его назойливых лучей и прячусь за косяк двери от настежь распахнутого окна напротив. Шторы собраны по его бокам и совершенно не мешают настырным лучикам атаковать мое лицо. Сражаясь с ними, слышу настойчивый голос мамы и стремлюсь передать ее слова. «Кому? — мысленно задаюсь вопросом и отвлекаюсь, — Кириллу Андреевичу? Кажется, его нет рядом…» Чувствую, что он сейчас далеко. И ему не до меня. Это печалит настолько, что становится обидно до слёз. Почему-то остро ощущаю себя брошенной. Соленые капли жгут щеки и стекают к губам. Они мешают мне разглядеть маму и дедушку, которые стоят недалеко от меня и о чем-то разговаривают. Они меня не замечают. Отираю щеки рукавами чего-то плотного, мягкого, словно бархатного и удивляюсь, почему в такую жару на мне надето что-то теплое и такое толстенное. Похожее на пальто… Впрочем, это сейчас не важно. Гораздо важнее услышать то, что говорит мама. Меня гложет острое предчувствие того, что сейчас я узнаю нечто, касающееся меня напрямую. Нечто, способное ранить в самое сердце. «Папа, ты же знаешь, что случилось! — в висках стучит мамин голос. Я вторю ему — озвучиваю всё, что слышу. Как было велено: — Точно знаешь! Расскажи мне! Или я пойду к нему!» «Пустая трата времени» — звучит голос деда. Кажется, я уже слышала эту фразу… Совсем недавно. «Не отвлекайся, Катя!» — устало приказываю себе. Мама что-то говорит. Пропустила… Надо «отмотать» кадр чуть назад. Даю себе установку: «Я смогу! Это мое кино. Я им управляю!» Получается. Прислушиваюсь. «Почему? — спрашивает мама у дедушки: — Он скажет мне всё что знает». «Рассчитываешь узнать через постель?» Дедушка сердится. Очень. Не помню, чтобы он так сердился на меня. А на маму сердится. «Прекрати! Я же дала тебе слово!» «Мне — да. А себе?» «Что ты хочешь сказать?» «Я слышу, как жужжат мысли в твоей голове, пока сидишь там! — Он вытягивает руку перед собой и указывает на что-то за окном. И продолжает говорить. Обвинять: — Под тем кустом роз. Именно ему ты уделяешь все свое внимание. Других даже не замечаешь». «О чем ты, папа? Под каким-таким кустом я сижу?» «Под тем, который он тебе презентовал!» — Дедушка продолжает сердиться. И делает ударение на слове «он». «Ну и что? У них особый аромат. Притягивают», — оправдывается мама. «Они или тот, кто подарил тебе рассаду?» «Не мели чепухи! Все в прошлом. В конце концов я дала тебе слово!» «Ты его не содержишь… Одна надежда на щенка Орловского! Надеюсь, я правильно всё просчитал, и он больше к тебе на пушечный выстрел не подойдет!» «Не понимаю, о чем ты…» «О том, что он слишком горд и не возьмёт объедки с чужого стола». «С какого еще стола, папа?» «Со стола твоего мужа!» «Что? Ты сейчас обозвал меня объедками⁈» «Ты — блюдо Василия. Значит будешь стоять на его столе. Пожизненно. В конце концов семь лет назад сама сделала выбор». «Да как ты можешь мне такое говорить!»