– Я подумала, что это может поднять настроение женщинам. Свежая стрижка. Немного румян. Здесь все время так тоскливо и… – Для вас нет ничего святого? Это больница. Женщины здесь… – Она сделала паузу, взглянув поверх Мириэль на женщин, сидящих на своих постелях, прежде чем произнести слово «умирают». Но все услышали его в наступившей тишине. И все веселье, которое распустилось в комнате, пока Мириэль порхала от кровати к кровати со своими ножницами и расческой, увяло. – Здешние женщины больны. Они нуждаются в отдыхе и лекарствах, а не в стрижках и румянах. Мириэль вытерла руки о фартук, ее взгляд остановился на сестре Верене. – Возможно, им нужно и то и другое. – Именно потому, что вы так думаете, вам здесь не место. Это было ошибкой с самого начала. – Сегодня я чувствую себя лучше, чем за всю неделю! – неожиданно заявила Мэдж. – Я тоже, – подхватила другая пациентка, поглаживая свою новую стрижку. Заговорила женщина, чья голова все еще была намылена: – Вы не можете выгнать Полли. Она еще не закончила с моими волосами! Пристальный взгляд сестры Верены перебегал с одной женщины на другую, суровое выражение ее лица смягчилось, превратившись в смиренное. – Женщина чувствует себя прекрасно, когда выглядит прекрасно, – добавила Мэдж, и Мириэль не смогла удержаться от улыбки. – О, хорошо, – сказала наконец сестра Верена. – Но вы не должны уклоняться от своих других обязанностей, чтобы играть в парикмахера. – Да, сестра. – И больше никакой помады. Я не позволю вам превращать мой лазарет в логово безнравственности. – Она потопала прочь, прежде чем Мириэль успела навлечь на себя новые неприятности, расспрашивая о сурьме или пудре для лица. Лучше удовлетвориться малой победой и держать помаду в кармане. Прямо рядом с йодидом. Глава 22 Мириэль продолжала принимать таблетки йодида калия три дня подряд. Она спрятала несколько штук в карман и сумочку и глотала их вместе с маслом чаульмугры. К четвертому дню она была уверена, что пятно на ее шее сгладилось и стало менее красным. К пятому дню бледное пятно у большого пальца, из-за которого начался весь этот кошмар, почти исчезло. Поэтому на шестой день, когда у нее начали чесаться ноги, она не обратила на это особого внимания, обвиняя жару и душный воздух Луизианы. Она, как обычно, приняла таблетки и взялась за дело. Все в лазарете, кто был достаточно здоров, чтобы сидеть, хотели, чтобы их ногти были отполированы, а волосы уложены. Сестра Верена была занята заточкой игл, опорожнением горшков и сменой повязок. На следующий день, когда она стояла в рентгеновском кабинете, помогая готовить инъекции густого масла чаульмугры, ее ноги зачесались еще сильнее. В маленькой комнате было душно, электрический вентилятор, жужжащий в углу, не справлялся с летней жарой. Когда она наклонилась, чтобы почесать ноги, сквозь шелковые чулки почувствовала десятки крошечных бугорков. Кто-то в восемнадцатом доме, должно быть, оставил прошлой ночью сетчатую дверь открытой и запустил комаров. Через некоторое время зуд превратился в ноющую боль. Очередь пациентов, ожидающих укола, казалось, никогда не закончится. Она переступала с ноги на ногу и наконец подтащила ящик, чтобы сесть, но пульсация в ногах только усилилась. Она ждала окрика сестры Верены. «Вы не можете стоять спокойно? Вам обязательно сидеть?» Но вместо этого та спросила: – С вами все в порядке, миссис Марвин? Возможно, вы хотели бы взять отгул на вторую половину дня? Была ли это уловка? И что-нибудь обрушится на голову Мириэль позже? – Нет, я в порядке. Вполне способна закончить свою смену. Звонок к ужину прозвенел как раз в тот момент, когда Мириэль закончила упаковывать иглы, вату и пустые бутылки из-под масла чаульмугры. – Я пошлю одного из мужчин отнести медикаменты обратно в лазарет, – сказала сестра Верена. – Идите есть. Уловка или нет, но Мириэль кивнула. Однако у нее не было никакого аппетита, и вместо этого она направилась к себе в комнату. По дороге она остановилась в ванной, проглотила таблетку йодида, которую заранее положила в карман, запила ее несколькими глотками воды. Она плеснула водой на щеки, наслаждаясь ощущением прохлады на коже. Когда она закрыла кран и выпрямилась, то увидела в зеркале свое отражение. Лицо покраснело. Пятно на ее шее, еще вчера плоское и бледное, распухло и превратилось в ярко-красный фурункул. Она поспешила в свою комнату и сорвала чулки. Крошечные фурункулы покрывали ее ноги. Она коснулась одного из них. Было горячо и больно. Мириэль вздрогнула и опустила юбку, чтобы скрыть это зрелище, в кои-то веки благодарная за нелепую длину униформы. Что с ней происходит? Какая-то аллергия? Жесткое моющее средство, которое они использовали в прачечной, всегда беспокоило ее. Или, может быть, это от мыла? У нее закончилось ее любимое мыло, привезенное из дома, и она была вынуждена пользоваться обычным больничным, в ожидании, пока Чарли не пришлет еще. Мириэль переоделась из униформы в ночную рубашку, стараясь не смотреть на свои больные, шишковатые ноги. Незачем ждать Чарли. Завтра, прежде чем принимать душ, она купит другое мыло в столовой. Она легла на свою кровать, не накрываясь ни простыней, ни одеялом. Немного воздуха пойдет ее коже на пользу. Однако ей все равно было жарко. И она чувствовала усталость. Солнечный свет проникал сквозь тонкие шелковые занавески, которые она сшила из юбки, испорченной прачкой. Часы у ее кровати показывали семнадцать тридцать. Стоит просто немного вздремнуть. Сегодня в зале отдыха будет вечер кино, и она обещала Айрин прийти. Имеющийся проектор был настоящей реликвией и ломал каждый второй барабан. Фильмы, которые там показывали, были древними – трех-, четырех-, иногда десятилетней давности. И всегда не слишком хорошими, в отличие от тех, которые она смотрела в никелодеонах и водевильных залах, пока ее отец и бабушка думали, что она пьет чай в гостиной какой-нибудь светской подружки. «Вифлеемская звезда», «Айвенго», «Джен Эйр» – фильмы, которые заставили ее влюбиться в кино задолго до того, как она встретила Чарли. Она заснула с мыслями об этих фильмах. Джейн и красивый мистер Рочестер. Три волхва на своих верблюдах следуют за сияющей звездой через пустыню. Но в ее снах образы постоянно трансформировались. Она была Эсмеральдой в «Горбуне собора Парижской Богоматери», отводящей глаза от уродливого Квазимодо. Затем, так же внезапно, она превращалась в горбуна, с изуродованной спиной и конечностями, с грубой и волосатой кожей, с лицом монстра. Именно на нее теперь старались не смотреть. Она была Носферату, Франкенштейном, мистером Хайдом. Вскоре всем стало недостаточно просто отворачиваться. Они тыкали пальцем и хихикали. Они ахали и хмурились. Те немногие, кто осмеливался подойти близко, пинали и щипали ее. Они схватили ее за плечо и встряхнули. – Полли, – сказали они, и она шлепнула их. – Детка, очнись. Мириэль резко проснулась, ее кулаки замолотили по сильным рукам, которые держали ее за плечи. – Убирайся! – Это я, детка. Айрин. Айрин? Айрин. Мириэль села и обхватила себя руками. – Мне снились чудовищные сны. – Это понятно. Я услышала тебя на другом конце дома. – Я не могу пойти в кино сегодня вечером. Я не могу. – Кино? Детка, ты пропустила сеанс. Стадо буйволов не смогло бы тебя разбудить. – Она сняла руки Мириэль со своей шеи. – Завтрак ты тоже пропустила. – Сейчас утро? Айрин кивнула. Мириэль потерла виски. У нее раскалывалась голова. Костяшки ее задеревеневших пальцев болели. Она проспала всю ночь, но не чувствовала себя отдохнувшей. Утро означало, что сейчас пятница. Пятница означала… – О, черт! Мы ведь не опоздали на нашу смену в аптеку, не так ли? Сестра Верена спустит с меня шкуру, когда узнает об этом. – Мириэль спустила ноги на пол, чтобы встать. Прилив крови заставил ее нарывы пульсировать. Этим утром они стали больше. Краснее. Из одного или двух сочилась бледная густая жидкость. Она поспешила прикрыть ноги ночной рубашкой, но Айрин уже все увидела. Она наклонилась и коснулась одного из нарывов. Мириэль поморщилась. – Как долго они у тебя? – Это просто реакция на мыло. – Говоря это, Мириэль уже понимала, что это ложь. Она видела сотни таких шишек и язвочек в перевязочной клинике. Айрин встала и положила руку на лоб Мириэль. – Ты вся горишь. Я отведу тебя в лазарет. – Нет. Я не могу. Я в порядке. – Ее голос был тонким и дрожащим. Она попыталась встать, но боль в ногах была невыносимой, и она снова опустилась на матрас. – Так, сиди смирно. Я прикачу инвалидное кресло. Путь в лазарет никогда еще не казался таким долгим. На каждом изгибе и повороте дорожки они встречали кого-то, кто смотрел на Мириэль в инвалидном кресле так же, как прохожие на улице смотрели на Чарли, их глаза говорили: «Это он? Невероятно. Это не может быть он!» Когда Айрин везла ее мимо Бригады Кресел-качалок, они не просто пялились, они любопытствовали: – Что случилось, миссис Марвин? – Вы заболели? В их голосах звучало волнение, как будто они получили сенсационную новость, которая обязательно попадет на первую полосу. – Отвалите, старые пижоны, – бросила им Айрин через плечо. Мириэль пожалела, что не может встать и наступить каждому на ногу. Или пнуть их между ног, чтобы они согнулись пополам и увидели разноцветные всполохи от боли. Что, если в следующий раз, когда она пройдет этим путем, у нее вообще не будет ступней или ног, которыми можно было бы пнуть? Что, если в эти ранки попадет инфекция и врачи решат ампутировать ей конечности? – Ты можешь забрать мои туфли, когда они отрежут мои ноги, – сказала она Айрин, едва в поле зрения появился лазарет. Ее глаза были сухи, но в голосе слышались слезы. – Золотые, с атласными бантиками. И мои лодочки из крокодиловой кожи, которые тебе нравятся. – О, брось! Никто не собирается ничего у тебя отрезать, а мои лапы все равно чертовски велики для твоей обуви. При этих словах Мириэль действительно заплакала. Такие красивые туфли – и зря пропадут. Как и все прекрасные вещи из ее прошлой жизни. В лазарете сестра Лоретта помогла Мириэль устроиться на одной из кроватей, а затем поспешила на поиски Дока Джека. Было странно лежать рядом с женщинами, за которыми она сама ухаживала всего два дня назад. У нее не было сил одеваться, но она накинула кимоно поверх ночной рубашки, прежде чем Айрин вернулась с инвалидным креслом. Теперь она плотно запахнула атласные лацканы и натянула грубое постельное белье до шеи, словно благодаря этому могла каким-то образом исчезнуть. – Неприятный сюрприз видеть вас в лазарете без вашего рабочего фартука, миссис Марвин, – посетовал прибывший Док Джек. – Давайте посмотрим, в чем проблема. – Он сделал знак сестре Лоретте, которая стояла рядом с ним, и та вложила термометр в рот Мириэль. – Можно? – Он указал на одеяла, прикрывающие ее ноги. Мириэль кивнула, стараясь не сместить термометр из-под языка. Она ожидала, что глаза врача расширятся и у него отвиснет челюсть, когда он увидит уродливую россыпь нарывов. Но его лицо оставалось спокойным. Он слегка надавил пальцем на некоторые участки, и Мириэль застонала через нос. – Дюжина или около того поражений на обеих ногах в различных стадиях созревания. Эритема и жар на ощупь, – сказал он сестре Лоретте, которая записала все это в историю болезни. Мириэль снова застонала. – Не волнуйтесь, дорогая. Они довольно скоро исчезнут. Сестра Лоретта вынула у нее изо рта термометр и, держа всего в нескольких дюймах от очков, сообщила: – Один-ноль-два[43], доктор.