Какое-то время никто из них не произнес ни слова. Мириэль напряженно вслушивалась, не раздастся ли треск снова, но слышала только шелест листьев и свое неровное дыхание. – Почему ты сказала мне про йодид калия, хотя знала, что от него станет хуже? – спросила она наконец. Жанна пожала плечами, продолжая смотреть на снующих внизу жителей и их посетителей. – Я могла бы ослепнуть. У меня могли отказать почки, и я бы умерла. Жанна ничего не ответила. – Ты хочешь моей смерти, да? Мутно-голубые глаза Жанна остановились на Мириэль, затем она отвела взгляд, сложила руки на коленях и покачала головой. – Ты что, опять онемела? Она снова покачала головой. – Тогда почему?! – Это прозвучало скорее как крик, нежели вопрос, и Жанна вздрогнула, схватившись за ветку, чтобы не упасть. Мириэль вздохнула. Избыток адреналина, сначала от гнева, потом от страха, выбил ее из равновесия. – Я не хотела, чтобы ты уезжала, – призналась девочка очень тихо, почти шепотом. – О чем это ты? Я застряла здесь так же, как и ты. – Когда-нибудь ты это сделаешь. Ты все время твердишь об этом. – Она вздернула подбородок, повысила голос и заговорила немного в нос: – «Обратно в Калифорнию… Когда я вернусь домой в Калифорнию…» Несмотря на свой гнев, Мириэль усмехнулась, услышав, как Жанна передразнивает ее. – Там мой дом. У меня две дочери младше тебя, и я ужасно по ним скучаю. – Видишь? Ты уедешь. Они все так делают. – Жанна уставилась на толпу на лужайке, глаза наполнились слезами. Мириэль проследила за ее взглядом, вспомнив, что Фрэнк рассказывал ей об отце девочки. Как тот высадил ее у ворот Карвилла и никогда не навещал. Каково это, должно быть, наблюдать за другими пациентами, к которым приезжают их семьи, зная, что тебя бросили? Неудивительно, что Жанна так себя вела. Мириэль придвинулась так близко, как только осмелилась, оставив между ними всего пару футов. – Ты забираешься сюда каждое воскресенье? – Не-а, обычно я там с mon père[45]. – Она дернула подбородком в сторону лужайки. – Он приезжает в гости почти каждое воскресенье. Наш дом находится всего в нескольких часах езды к югу через реку. Он мастерит лодки. Мириэль так редко слышала голос Жанны, что никогда не замечала слабого каджунского акцента в ее речи. – Тебе повезло, что у тебя бывают посетители, – сказала она, хотя знала, что Жанна лжет. – А что же твоя мама? – Maman[46] умерла. – Мне жаль. Моя мама тоже умерла, когда я была маленькой. Прямо под ними бегали две чернокожие девочки на несколько лет младше Жанны, живущие в Карвилле. Они, хихикая и крича, носились вокруг столов и деревьев. Мужчина, который их навещал, играл с ними в пятнашки, а женщина наблюдала за ними, улыбаясь и обмахиваясь шляпой. У одной из девочек были бледные пятна на руках и ногах. Правая рука другой напоминала варежку из-за отсутствия большинства пальцев. В остальном они были похожи как две капли воды. – Как только они найдут лекарство, мы все уедем и вернемся домой к нашим семьям, – проговорила Мириэль. Жанна фыркнула. Когда мужчина вспотел и схватился за бок, близнецы остановились, затем подскочили к женщине – вероятно, своей матери, – которая достала из сумочки два красных леденца на палочке. Девочки завизжали. – На набережной в Лос-Анджелесе есть леденцы в два раза больше, – сказала Мириэль, увидев тоску в глазах Жанны. Продолжая сидеть, она стала медленно сдвигаться вдоль ветки, опасаясь еще одного трескучего звука, но ей хотелось быть ближе к девочке. Оказавшись на расстоянии руки, она потянулась к руке Жанна, однако та отстранилась. – Я ненавижу леденцы на палочке. – Да?! А у них столько разных вкусов! Вишневый, апельсиновый, лимонно-лаймовый, даже вкус колы. Я попросила мужа прислать немного для вечеринки Четвертого июля. – Правда? – Лицо Жанны просветлело. – И фейерверки тоже. Кроме того, будет музыка, танцы, и даже лягушачьи бега. Но ты должна прекратить свои выходки и делать уроки, иначе я скажу сестре Верене, чтобы она не разрешила тебе присутствовать. Жанна скомкала остаток соломинки, которую жевала, и бросила на землю. – Зачем мне красиво писать и складывать кучу цифр, если я просто застряну в Карвилле на всю свою жизнь? – Ты обязательно выберешься! – заверила ее Мириэль, чувствуя, как к ней возвращается решимость. Ее задача заключалась не только в том, чтобы доказать неправоту сестры Верены и Чарли; задача состояла в том, чтобы остановить болезнь. Для всех. Внизу, на тенистой лужайке, посетители уже прощались. Родители близнецов обняли их, а затем повели в лабиринт домов и дорожек колонии. Пожилая женщина поцеловала своего мужа. Мать – своего сына. Мириэль снова инстинктивно потянулась к руке Жанны. К ее удивлению, та сжала ее ладонь. – Когда-нибудь мы обе вернемся домой, – проговорила Мириэль. – Но сначала ты должна показать мне, как, черт возьми, мы сможем спуститься. Глава 24 Неделя отдыха, которую Док Джек прописал Мириэль, прежде чем ей разрешили вернуться на работу, прошла медленнее, чем безалкогольный званый ужин. Хотя она сетовала на напряженные часы и мрачные картины, вонь мочи, масла чаульмугры и немытые ноги, которые неизбежно сопровождали ее в течение дня, она никогда не задумывалась о том, что она могла бы делать, чтобы заполнить время, если бы не работала. Меньше двух дней ушло на то, чтобы привести в порядок гардероб, почистить обувь, отполировать комод, подстричь волосы и сделать маникюр. Айрин уговорила помочь прополоть ей сад. Мэдж научила ее играть в покер с пенни-анте. Жанна приходила каждый вечер с книгой. Но все равно оставалось слишком много свободного времени для раздумий. О Чарли, Эви, Хелен и – неизбежно – о Феликсе. Ее мысли, которые теперь невозможно было приглушить с помощью джина-рики или коктейля с шампанским, катились по спирали вниз, пока Айрин не врывалась в комнату с садовыми ножницами в руке или пока Жанна не звала ее из гостиной, чтобы она помогла ей с уроками. На пятый день после того, как Мириэль выписалась из больницы и их разговора на дереве, Жанна прямо спросила: – Почему ты всегда теребишь этот браслет? – Он принадлежал моей матери. – И ты носишь его с тех пор, как она умерла? – Нет, я надела его… – Она не могла сказать Жанне, что надела его после несчастного случая, после того как сняла повязку, и красный шрам преследовал ее. – Я ношу его как напоминание о моем сыне. – Можно мне его взять, когда ты умрешь? Мириэль поморщилась, потом рассмеялась. – Нет. Но вот что я тебе скажу: у меня есть ожерелье, которое ты можешь надеть на празднование Четвертого июля. Если будешь хорошо себя вести. Этого было достаточно, чтобы Жанна снова обратила внимание на свои примеры по арифметике. Мириэль опять потянулась к браслету, но спохватилась и просто сложила руки вместе. * * * В последний день перед возвращением на работу Мириэль заглянула в столовую, чтобы дождаться доставки почты. Она отправила письмо Чарли с просьбой о конфетах и фейерверках для празднования Четвертого июля две недели назад. Конечно, она уже должна была получить ответ, если не коробку с гостинцами. Она села за стойку и заказала колу. Фрэнк, держа стакан между ладонями, поставил его под носик аппарата с газировкой. Добавив несколько кубиков льда, он нажал на рычаг, и жидкость хлынула в стакан. За все месяцы, прошедшие с тех пор, как она приехала, он делал это для нее десятки раз, но ловкость, с которой он справлялся, несмотря на свои искалеченные руки, никогда не переставала удивлять ее. Ворчание и крики доносились из дальнего конца соседнего зала отдыха, где толпились пациенты, играющие на деньги. Она потягивала колу и наблюдала за ними. Дома она была лучшим игроком в маджонг среди своих друзей и уходила с их дневных игр с полным кошельком. Но те послеполуденные часы были более цивилизованными. Торт и чай – или мятный джулеп[47], если повезет, – и милые сплетни. Некоторые женщины курили. Конечно, не эти прогорклые Murads, которые продаются в столовой. Сколько игр она пропустила за те месяцы, что ее не было? Какие сплетни ходили вокруг ее поспешного отъезда? Она представила, что они обсудили все возможные болезни бедной тети Мириэль, за которой та якобы ухаживала, – от чахотки до сифилиса. Возможно, друзья Мириэль писали ей. Возможно, Чарли забыл переслать их письма. Они, конечно, беспокоились о ней. Или их обеды, вечеринки в саду и игры в маджонг продолжались так же весело, несмотря на ее отсутствие? Она взглянула на настенные часы и сверила время со своими. Часы в столовой отставали на четыре минуты, а почтальон опаздывал на девять минут. Все остальное в Карвилле делалось с военной точностью – трижды в день звонили в столовую, раз в неделю днем звонили в прачечную, в десять часов начинался комендантский час. Почему для почты должно быть сделано исключение? Она допила остатки кока-колы и покатала пустой стакан взад-вперед между ладонями. Фрэнк начал насвистывать, протирая стойку влажной тряпкой. Такая медленная, раскачивающаяся мелодия, с чистыми, серебристыми нотами. Она не узнала песню, но ощутила ее печаль до мозга костей. Она положила руки на столешницу и прислушалась. Фрэнк был выше большинства мужчин в Карвилле. Его темные волнистые волосы выглядели бы шикарно, если бы были приглажены и разделены пробором посередине или зачесаны назад в помпадур[48]. Либо он не был знаком с последними тенденциями моды, либо не задумывался над этим. Тем не менее, если бы не его руки и бугристая кожа на предплечьях, он вполне мог сойти за красавца. Крики и смех игроков проявлялись и затихали за свистом Фрэнка точно так же, как болтовню толпы приглушал оркестр в кабаре в центре города. Когда они только начали встречаться, Чарли тоже насвистывал в перерывах между песнями, поэтому казалось, что музыка никогда не кончалась, и они продолжали танцевать, так что у других парней не было шанса вмешаться. Мириэль смеялась и позволяла себя вести, даже напевала с ним, если знала мелодию. Теперь ее затрясло. – Ты можешь перестать? – М-м?