Она только успела написать дату и «Дорогой Чарли», когда в комнату ворвалась Жанна. Девочка открыла шкафчик для пластинок, встроенный в основание фонографа, и просмотрела содержимое. – Какие нам нужны? – У Жанны, казалось, было только два режима: беззвучный и громкий. В гостиную вошла Айрин, одетая в платье-фартук в бело-зеленую клетку. Они вместе провели вторую половину дня в аптеке, но теперь подруга переделала прическу и накрасила губы. – О, давай просто возьмем все. Жанна начала вынимать пластинки из шкафа. – Только осторожнее. – Айрин наклонилась, чтобы помочь ей, читая названия пластинок вслух, вытаскивая их вместе с комментариями типа «о да, это здорово» или «вот эта бодренькая». Мириэль не могла писать из-за всего этого шума и ждала, рассчитывая, что они заберут пластинки и уйдут куда-нибудь, чтобы послушать их. Она услышала, как захлопнулась дверца шкафа и как хрустнули коленные суставы Айрин, когда та встала. – Слушай, держу пари, миссис Марвин великолепно танцует, – проговорила Айрин, обращаясь к Жанне. – Почему бы тебе не попросить ее пойти с нами? Мириэль развернулась на стуле к приблизившейся Жанне. – Хочешь пойти? – спросила девочка. – Куда вы собираетесь? – Миссис Харди собирается выучить меня танцевать, для вечеринки. – Научить меня, – поправила ее Айрин. – Научить меня, – повторила Жанна, наклоняясь поближе к Мириэль. – Хотя она слишком старая, чтобы знать какие-нибудь танцы флэпперов[52]. А ты их знаешь? Мириэль рассмеялась. – Возможно, я танцевала чарльстон и шимми раз или два. – Ух ты! Значит, ты пойдешь со мной? – Я не могу. Мне нужно написать письмо. Жанна нахмурилась. – Ты все время пишешь эти чертовы письма! – Не употребляй это слово, – возмутилась Айрин. – А ты все время это говоришь. – У взрослых есть такая привилегия. Больше сказать нечего. А теперь давай оставим миссис Марвин в покое. Жанна поплелась из комнаты. Айрин последовала за ней, но, остановившись у дверного косяка, бросила через плечо: – Мы будем на смотровой башне, если ты передумаешь. Мириэль снова повернулась к письменному столу. Дело было не в том, что она все время писала письма, а в том, что она была настолько замедленной – чертовски замедленной, как сказала бы Жанна, – что казалось, будто она делает это постоянно. С дорожки донеслись голоса Айрин и Жанны, прерываемые взрывами смеха. Сколько времени прошло с тех пор, как Мириэль танцевала в последний раз? С Рождества, предположила она. Обязательная вечеринка со всеми крупными шишками студии. Чарли взял с нее обещание, что она будет танцевать и улыбаться, а не просто хандрить в баре всю ночь. И она это сделала – двух песен было достаточно, чтобы соблюсти приличия, – и улыбалась тоже, но любой мог видеть, что это была приколотая улыбка, аксессуар, ничем не отличающийся от нитки жемчуга на ее шее или заколки для волос из перьев. Но до этого, до смерти Феликса, она любила танцевать. Званые обеды, светские балы и кабаре в центре города. Ей нравилась музыка, смешанный запах пота и духов, порыв воздуха, овевающий ее кожу, когда она кружилась. Это был шанс очистить ее разум и существовать только в физическом мире. Здесь и сейчас. Мириэль надела колпачок на ручку и положила лист бумаги – все еще чистый, за исключением даты и имени Чарли – обратно в коробку для канцелярских принадлежностей. Она была не в настроении выуживать из себя извинения за чье-то ядовитое перо. «Нестабильна в течение многих лет, – говорилось о ней в статье Picture-Play. – Настоящая голливудская трагедия». За последние дни она прочла статью дюжину раз. И каждый раз слова жалили по-новому. Унижение. Неужели она не сможет отвлечься от этого хотя бы на один вечер? * * * Смотровая башня представляла собой шаткое сооружение, стоявшее сразу за забором между протестантской часовней и живой изгородью. Мириэль никогда не взбиралась на эту штуку. Деревянная рама выглядела хлипкой и потрепанной. Она скрипела от малейшего дуновения ветерка. Ей говорили, что вид, открывающийся оттуда, стоил двух дюжин лестниц, и что только в прошлом году правительственный инспектор признал сооружение надежным. Мириэль, однако, была настроена скептически. Заходящее оранжевое солнце висело над горизонтом, и воздух был похож на губку. Легкий ветерок трепал верхушки ближайших деревьев. Сверху доносились музыка и смех. Мириэль ухватилась за поручень и полезла наверх. Вид превзошел все ожидания. Поднимаясь по последним ступенькам, она смогла увидеть всю колонию, раскинувшуюся перед ней – длинные параллельные дорожки и пристроенные дома, четырехугольники зеленых лужаек между ними, переплетение медицинских и хозяйственных зданий, широкие крыши столовой и зала отдыха. За аккуратно подстриженной живой изгородью виднелся большой дом с довоенным фасадом, а дальше – два ряда коттеджей для персонала. В дальнем конце колонии виднелись молочный амбар и силосы[53], а также кольцо ореховых деревьев, охранявших кладбище. Когда она вышла на площадку и посмотрела в противоположном направлении, увидела широкую гладкую поверхность Миссисипи, мерцающую в угасающем свете. Река окружала Карвилл с трех сторон, как извилистое тело змеи: крутая дамба, изрытая колеями дорога и изгибающийся вдоль нее проволочный забор. Хотя она жила рядом несколько месяцев, это был ее первый взгляд на могучую реку. Игра меркнущего света на ее стеклянной поверхности напомнила Мириэль об океане. Но запахи и звуки вокруг были другими, и у нее сдавило грудь. Она забыла, как сильно скучала по соленому воздуху, крикам чаек, волнам с белыми шапками, набегающим на берег. – Ты пришла! – воскликнула Жанна, вернув Мириэль обратно в Карвилл, прежде чем она смогла до конца вспомнить ощущение горячего песка под ногами. Жанна и Айрин оказались не одиноки в своей авантюре. Малышки-близнецы тоже были там, танцевали под веселую песню с Фрэнком и мистером Ли, местным мастером на все руки. Они не обращали внимания на тряску, которую вызывал их топот по старому дереву. Жанна схватила Мириэль за руку и потащила к центру площадки. Из чьего-то портативного граммофона заиграл фокстрот. Ногам Мириэль потребовалось всего мгновение, чтобы найти ритм. Она положила руку на плечо Жанны, но через секунду вспомнила, что должна танцевать за мужчину, и переместила ее на поясницу. Девочка знала всего несколько шагов и неуклюже подалась вперед, следуя за Мириэль. Она наступала на ноги и поворачивалась направо, когда следовало повернуться налево. Но улыбка на ее лице – широкая и довольная, как никогда раньше – стоила всех этих дерганий, выкрученных рук и потертой обуви. Воздух здесь был ничуть не прохладнее, чем внизу, но случайный ветерок обдувал их, принося некоторое облегчение. Настил оказался более прочным, нежели поначалу представляла Мириэль, и когда заиграла следующая песня – квикстеп, она повернулась и поскакала, не беспокоясь, что ее ноги проломят древнее дерево. Она обучила Жанну основным шагам, а затем позволила ей просто следовать за собой, смеясь вместе с ней, когда их ноги переплетались. Затем были вальс, чарльстон, шимми и шэг. Они менялись партнерами, и Мириэль отплясывала с близнецами, мистером Ли, и даже игривый уанстеп с Айрин. Хотя она запыхалась быстрее, чем до перенесенной «реакции проказы», и не танцевала эти па почти два года, Мириэль впервые с тех пор, как приехала в Карвилл, почувствовала себя абсолютно живой. Музыка гудела в ее теле от кончиков пальцев до кончиков ног. Ветерок щекотал ее покрытую капельками пота кожу. После дюжины или более песен она отказалась от следующего танца, чтобы перевести дыхание. Перила высотой по пояс окружали площадку, по обе стороны которой располагались скамейки. Она села и откинулась назад. Солнце зашло, но его место заняла полная луна, бросающая яркий серебристый свет на реку и окружающие деревья. Несколько пластинок стояли на фонографе вертикально. Более классические записи оркестра Мириэль определила, как принадлежащие Айрин. Остальное представляло собой пестрый ассортимент рэгтайма, джаза и кантри. Некоторые группы она узнала. Другие – Fiddlin’ John Carson или Skillet Lickers, были такими же чужими, как гамбо шеф-повара, когда она впервые увидела его на своей тарелке. Фрэнк сел рядом с ней, и она протянула ему одну из пластинок. – У меня есть смутное подозрение, что эта хонки-тонк[54] музыка принадлежит тебе. Он взял пластинку и улыбнулся, глядя на нее. – Не отбрасывай ее, пока не послушаешь. – Фонограф тоже твой? Фрэнк кивнул. – Думаю, это место не похоже на те модные-премодные бальные залы, к которым ты привыкла, но ты не можешь не отметить превосходный вид. Он был прав. Птица опустилась на реку, вызвав мерцающую рябь на поверхности. Обнаженные деревья и лоскутное одеяло сельскохозяйственных угодий раскинулись вдалеке, окрашенные лунным светом в оттенки глубокого синего и фиолетового. В воздухе пахло землей и листвой с легким намеком на жасмин. – Хорошо быть подальше от Сестер, – сказал он. – Они не одобряют танцы?! Какой сюрприз! – Призыв дьявола – я полагаю, так выразилась бы сестра Верена. Оба заулыбались. Песня закончилась, и Фрэнк поднял тонарм[55]. Он заменил джазовую пластинку на ту, которую протянула ему Мириэль. Играла живая смесь скрипки и стальной гитары[56], к которой вскоре присоединился грубый, чуть гнусавый голос. Текст песни – что-то про индейку, прячущуюся в соломе, – был абсурдным, но Мириэль не могла не постукивать каблуком в такт веселому ритму. – Йу-ху-у! – крикнула Айрин и закружила одну из близнецов по палубе. Жанна и другая девочка взялись за руки с мистером Ли и завертелись в быстром танце собственной импровизации. – Попробуем? – предложил Фрэнк, вставая и протягивая руку. Нога Мириэль замерла. Она слишком долго смотрела на его сморщенные, скрюченные пальцы, прежде чем опомнилась и пробормотала какое-то оправдание, что все еще не отдышалась. Фрэнк пожал плечами и присоединился к мистеру Ли и девочкам. Но она заметила вспышку боли в его глазах, прежде чем он отвел взгляд. Она развернулась и, сидя на скамейке спиной к топающим и улюлюкающим танцорам, смотрела через перила. Что с ней было не так? Работая в перевязочной клинике и лазарете, Мириэль лечила уродства гораздо более серьезные, чем у Фрэнка. Танец с ним не сделает ее еще более прокаженной, чем она уже есть. Да ведь у самой больной из близнецов руки были похожи на грубые рукавицы! А Мириэль без колебаний полностью обхватила пальцами ее покрытые шрамами, шишковатые ладони. Она, не задумываясь, отплясывала с этим ребенком. Возможно, это было отголоском шока, испытанного ею в первый день пребывания в колонии, когда руки Фрэнка показались ей чем-то ужасным. Он больше не приглашал ее. Мириэль была рада этому, все еще не уверенная, что сумеет заставить себя прикоснуться к нему. Но магия ночи исчезла. Тревожные мысли снова закрались в ее мозг. Вскоре комары прогнали их с башни. Помада Айрин въелась в трещинки на ее губах и в уголки рта. Косы близнецов распустились. Щеки Жанны раскраснелись. Мистер Ли нес пластинки, а Фрэнк – граммофон. Они расстались на первой развилке дорожки – близнецы направились к одному из трех цветных домов; Фрэнк и мистер Ли – к небольшой группе отдельно стоящих коттеджей в дальнем конце колонии; она, Жанна и Айрин – к дому восемнадцать. Фрэнк не смотрел на нее, когда они прощались, его взгляд скользнул мимо, как будто ее там не было. Она и раньше отказывала мужчинам в танце, хотя и с чуть большим изяществом, и вообще не беспокоилась по этому поводу. Но сегодняшний инцидент свербил внутри, пока они тащились домой по пустынной дорожке. Его пальцы, согнутые, точно когти. Его кожа, похожая на расплавленный воск. Его красивое лицо, ставшее серьезным, а затем уязвленным. Ей хотелось, чтобы он не испортил вечер своими расспросами. Что, если она просто была слишком взвинчена или просто не любила деревенские мелодии? И то и другое могло быть правдой. Но Мириэль знала, что самолюбие и страх взяли над ней верх. Фрэнк тоже это знал. * * * 22 июня 1926 года Дорогая Мириэль,