Феликс тоже был там, ел, сидя рядом с ней, его верхняя губа покраснела от фруктового пунша. Мириэль поцеловала его в лоб, и он не скорчил гримасу и не вытер место поцелуя, как недавно вошло у него в привычку. Она повернулась к Хелен и отломила для нее кусочек бутерброда, стараясь, чтобы он был не слишком большим. У девочки уже прорезались передние зубы, и она легко справлялась с едой. Когда Мириэль обернулась, Феликса уже не было. Она повернула голову в сторону океана как раз в тот момент, когда где-то рядом раздался крик. – Кто-то тонет! Мириэль вскочила на ноги и бросилась к воде. Ее ноги увязли в горячем песке. Пока она бежала, прибой откатывался все дальше и дальше. Голова Феликса качнулась, а руки мелькнули над поверхностью воды. Затем накатила волна, и он исчез. Мириэль, вздрогнув, открыла глаза. Над головой висела лампа с металлическим абажуром. Она захлебнулась рыданием. – Все в порядке, дорогуша. Осталось всего несколько часов. * * * Когда пять часов истекли, Док Джек вернулся и выключил устройство. Мириэль ощущала вялость и тошноту. Она провела ночь в лазарете, хотя ее температура и другие жизненно важные показатели быстро пришли в норму. Когда на следующее утро Док Джек спросил о ее состоянии, Мириэль солгала, заявив, что чувствует себя прекрасно. Физически она была в порядке, хотя все еще немного слаба. Ее разум, однако, оставался затуманенным. – Тогда мы проведем еще один сеанс на следующей неделе, – сообщил док Джек. – Обязательно отдохните. Мириэль кивнула. На одну процедуру меньше. Осталось семь. 7 октября 1926 года Дорогая Мириэль! Ты ведь уже не злишься из-за той статьи в Picture-Play, не так ли? В твоих письмах об этом ни слова, так что я надеюсь, ты меня простила. Все равно все почти забыли об этом из-за смерти Рудольфа[70]. Работа над новым фильмом, как всегда, изнурительна. Иногда я нахожусь на площадке до полуночи, и меня ждут на следующее утро ровно в шесть. Так что ты должна простить мой запоздалый ответ. Если бы не Сесил и Глория, чья работа просто гениальна, и другие замечательные люди на съемочной площадке, которые трудятся так же усердно, я бы дважды подумал об участии в этом сумасшедшем предприятии. С Эви и Хелен все в порядке. Не прошло и двух месяцев в школе, а Эви уже лучшая в классе. Ее учительница действительно упоминала о склонности к нервозности. Что-то насчет выдергивания ресниц. Но я уверен, что она слишком остро реагирует из-за твоей предполагаемой болезни, безумия, царящего в семьях, и всего остального. Глория говорит, что такие привычки вполне нормальны для маленьких девочек. Она сама вырвала несколько ресниц в детстве, и посмотри, как она хороша. Хелен сейчас произносит много слов – «папа», «Эви» (хотя это звучит как Эби), «чашка», «яблоко», «кролик» и, конечно же, «нет». Няня пыталась научить ее говорить «мама», указывая на твою фотографию на стене. Однако, похоже, это не сработало. Теперь Хелен называет «мамой» каждую фотографию, которую видит, независимо от того, кто там изображен. На прошлой неделе Глория и еще несколько человек из студии зашли выпить. Когда няня привела девочек в гостиную пожелать спокойной ночи, Хелен указала на тот скучный старый портрет твоего дедушки и сказала: «мама». Мы все от души посмеялись над этим. Я напишу снова, когда появится время. Девочки шлют свою любовь. Искренне твой, Чарли P.S. Как твое здоровье? Этот шкаф для лечения лихорадкой, который ты описала, напоминает мне нечто из романа Жюля Верна. Глава 38 – Поторопись, копуша, – крикнула Жанна с вершины наблюдательной башни. Мириэль остановилась на крутой лестнице на полпути вверх, чтобы перевести дыхание. Четыре дня назад, после третьего сеанса терапии, с ней все было нормально. Несмотря на головную боль, судороги, тошноту и герпес. Все это было ожидаемо и прошло на следующий день. Теперь она просто ощущала усталость, гораздо большую, чем в начале испытания. – Иду, – ответила она, хватаясь за поручень. – Ты видишь что-нибудь? – Нет… Да! Только кончик одного из них. Поторопись, иначе ты все пропустишь. Каждый шаг требовал усилий, но Мириэль добралась до вершины как раз в тот момент, когда большой буксир с кормовым колесом запыхтел, двигаясь вверх по Миссисипи. Жанна вскочила на скамейку, и замахала руками. – Осторожнее, Жанна. Держись одной рукой за перила. Девочка не слушала, поэтому Мириэль схватила ее сзади за платье, чтобы страховать. На прошлой неделе одному из мальчиков удалось заставить проходящий корабль просигналить. И с тех пор Жанна сходила с ума от идеи повторить это. – Эй! – крикнула она, все еще размахивая руками, как автомобильными «дворниками». Буксир исчез из виду без единого звука. – О, черт возьми! – Девочка спрыгнула со скамейки, и Мириэль отпустила ее платье. – Как ты думаешь, какой он вблизи? – Корабль? Не знаю. Вонючий. – Мириэль села и обмахнулась рукой. Было не так жарко, как в начале октября, когда душный воздух был немногим прохладнее, чем в аппарате, и комары, казалось, тысячами вылуплялись каждую ночь в застоявшихся лужах дождевой воды. Но все равно гораздо жарче, чем поздней осенью дома, в Калифорнии. – Думаю, что когда-нибудь стану капитаном корабля, – проговорила Жанна, ложась прямо на площадке и глядя в небо. – Или, возможно, у меня будет собственная лодка для ловли креветок. У моего отца есть брат в заливе Кот-Бланш, у которого своя лодка. Говорит, он только и делает, что целыми днями разъезжает по окрестностям и ест креветок прямо из сети. Креветкам и морю наплевать на заразу. – Это действительно звучит мило, – согласилась Мириэль. Не креветки, конечно, это звучало особенно вонюче, а иметь возможность находится там, где болезнь не имела значения. – Мне можно будет когда-нибудь подняться на борт? – Думаю, да. Но ты должна будешь внести свою лепту. Таскать сети и тому подобное. – Есть, слушаюсь, капитан. Жанна улыбнулась, не отрывая взгляда от неба. Она указала на выпуклое облако. – Смотри, похоже на рака. Эви тоже любила разглядывать облака. Она находила морских коньков, замки и рожки с мороженым там, где Мириэль видела только белые пятна. Какое-то время Жанна и Эви существовали для нее отдельно друга от друга. Они были непохожи почти во всем – возраст, характер, внешность. Но внезапно она с удивлением обнаружила нечто общее. Жест, выражение лица, невинная привычка смотреть в небо. У Мириэль перехватило дыхание. Ее сердце забилось чуть настойчивее. Она спустилась со скамейки и легла рядом с девочкой. Не обращая внимания на грязь, ветки и пятна мха, покрывающие доски. Не обращая внимания на свое изящное шифоновое платье. Не обращая внимания на горький привкус упущенных шансов с ее собственной дочерью, находящейся за сотни миль отсюда. – Которое из них? Жанна снова махнула рукой, и Мириэль увидела это – тонкие усики и выпученные глаза. Она показала на другое облако. – А что насчет того? – Это улитка в цилиндре. – А это? – Шоколадное печенье, откушенное с краю. Мириэль засмеялась и указала на другое, длинное тонкое облако, которое загибалось вверх на конце. Жанна на мгновение задумалась, затем нахмурилась. – Это нога, которую только что отрезали мистеру Макарони. Мириэль вздрогнула. Они молча наблюдали, как облако плыло по небу, растягиваясь и исчезая. Жанна повернулась на бок лицом к Мириэль. – Что случилось с его ногой? – Видимо, он заразился, – пожала плечами Мириэль. – Нет, я имею в виду после. Куда они ее дели? Мириэль не знала, но подозревала, что ее отправили на мусоросжигательный завод. – Думаю, они сожгли ее. – Вместе с остальным мусором? Что она могла ответить на это? Жанна снова перевернулась на спину. – Если я потеряю ногу или руку, я хочу похоронить их и отметить это место надгробием. – Ты ничего не потеряешь, – возразила Мириэль. Но это были пустые слова. Жанна уже так много потеряла! Семью. Детство. Дом. Кто мог утверждать, что она не потеряет руку или ногу до того, как болезнь покончит с ней? – Благодаря тому лечению, которое они тебе проводят? – спросила девочка. – Возможно. – Улыбка вернулась на лицо Жанны, прежде чем Мириэль смогла смягчить то, что она сказала: – Или мы найдем какое-нибудь другое лекарство.