Наконец, в самой глубине она нашла шелковый с принтом и несколько раз обмотала его вокруг шеи. Ее рука задержалась на ключице, прошлась по ложбинке внизу, затем спустилась к ложбинке меж грудей. Она легла на кровать прямо на груду нижнего белья, выброшенного из шкафа. В последний раз, когда они с Чарли занимались любовью – за три, может быть, за четыре месяца до ее диагноза, – это было наспех. До этого, через три дня после смерти Феликса, они сошлись в вихре горя и отчаяния, вполне насытившись друг другом, но став еще более расколотыми. Однако в далеком прошлом они делали это со страстью и нежностью одновременно. Чего бы она только не отдала, чтобы вернуть эти ощущения! Чтобы сейчас не собственные пальцы, а его рука скользила по ее коже. Она провела ладонью ниже, под подолом платья, по внутренней стороне бедра. Закрыла глаза и подумала о мягкости его губ, о щекотании его небритой щеки, о запахе его одеколона. Женщина в зеркале вторглась в ее сознание. Унылые мокрые волосы и тусклый цвет лица. Огромное красное пятно на шее. Рука Мириэль остановилась, не дойдя до лона. Образ Чарли поник и поблек. Она уткнулась лицом в матрас и завыла. Только когда ее голос стал хриплым, а горло заболело, Мириэль поднялась с кровати. Она не стала убирать разбросанное повсюду нижнее белье и направилась в столовую. Газировка и – если повезет – письмо взбодрят ее. * * * Когда она вошла в столовую, за стойкой никого не было, но два столика оказались заняты. Половина женщин из ее дома столпилась вокруг одного из них, включая Жанну и Айрин. Мистер Ли, его сосед по дому Билли и женщина, которую Мириэль раньше не видела, сидели с ними. Фрэнк стоял рядом, рассказывая какую-то забавную историю. Там не было места, чтобы втиснуть еще один стул. Но Мириэль и не нуждалась в компании. Она схватила с полки «Чарльстон Чу»[72] и села за пустую стойку спиной к присутствующим. Позади нее смеялись над рассказом Фрэнка. Мириэль подумывала оставить на прилавке пять центов и вернуться в свою комнату, но ей хотелось узнать, пришло ли для нее письмо. Она оглянулась через плечо, надеясь, что Фрэнк поторопится со своим выступлением. Ее взгляд остановился на незнакомке. Она была моложе Мириэль по меньшей мере на десять лет. Ее рыжевато-золотистые волосы волнами спадали чуть ниже ушей в том же стиле au courant, который когда-то носила Мириэль. Ее большие подведенные глаза мерцали в свете лампы, висевшей над ними. Когда она смеялась, ее накрашенные красной помадой губы приоткрывались, обнажая маленькие ровные зубы. Жанна была права. Эта новенькая была похожа на снимок Клары Боу[73] на «Кодаке». Мириэль отвернулась и принялась за свой шоколадный батончик. Нуга в шоколаде больше не казалась аппетитной, но она была благодарна за то, что ей есть на чем скрежетать зубами. Даже смех девушки звучал довольно мило. Растерев в порошок несколько кусочков нуги, Мириэль потянулась через прилавок и нажала на звонок рядом с кассовым аппаратом. Никто никогда им не пользовался, потому что его неприятный резкий звук мгновенно пресекал радостную болтовню, как косой. Разве только если Фрэнк возился у дальнего шкафа. Мириэль отдернула руку, сожалея о том, что устроила шум. – Привет, Полли, – сказал Фрэнк, подходя к ней вместо того, чтобы зайти за прилавок. – Извини, я не видел, как ты вошла. – Привет. Для меня есть какие-нибудь письма? – Сейчас проверю, – ответил он, но не пошевелился. – Приятно видеть, что ты чувствуешь себя лучше. – Спасибо, – выдавила Мириэль. Она не могла объяснить свое негодование и едва сдерживала себя, чтобы не дать ему в челюсть и не уйти. – Я пытался проникнуть в лазарет, чтобы повидаться с тобой, но ты же знаешь, как сестра Верена относится к появлению мужчины в женском отделении. Она не засмеялась. Либо Фрэнк не заметил ее раздражения, либо у него не было чувства самосохранения, потому что он подошел ближе и понизил голос: – И извини, что я не поймал тебя до того, как ты упала. Я не ожидал, что ты вот так рухнешь в обморок. – Он провел указательным пальцем по линии швов на ее лбу. От щекотки, вызванной его шершавой кожей, у нее по спине пробежала приятная дрожь. Ее гнев утих. Их взгляды встретились и тут же словно отпрянули. Она отстранилась как раз в тот момент, когда позади них раздался стук стульев и топот шагов. – Скоро увидимся, Фрэнк, – сказал Билли. Фрэнк кивнул. Айрин подошла и заключила Мириэль в медвежьи объятия, сжав ее еще крепче, когда та напряглась. – Я не знала, что они отпустили тебя, детка. Ты пойдешь с нами жарить сосиски? – И зефир! – подхватила Жанна. Вся толпа собралась вокруг нее и Фрэнка. – Нет, – отрезала Мириэль, а затем с опозданием добавила: – Спасибо. Айрин отпустила ее, еще раз прижав к себе напоследок. – Как тебе будет угодно. Мириэль смотрела, как они уходят: Жанна сжимала коробку с зефиром, Билли и мистер Ли галантно пропускали двойника Клары Боу в дверь, не обращая внимания на Айрин и других женщин, которые следовали за ними. – Она хорошенькая, – проговорила Мириэль, когда все ушли. – Кто? – Новенькая. – А, Роза. Да. Она и парень постарше только что приехали из Нью-Йорка. Мириэль взглянула на дверной проем. Смех уходящей компании все еще доносился до них. Достаточно скоро у Розы закончится подводка для глаз. Жесткое мыло из прачечной испортит ее одежду. Ее волосы отрастут, и рядом не будет парикмахера из большого города, чтобы постричь их обратно в симпатичный маленький боб. Достаточно скоро болезнь отметит и ее. Мириэль отложила наполовину съеденный шоколадный батончик, ее желудок заурчал. Как она могла думать о таких ужасных вещах? Как она могла пожелать их девушке, которой, вероятно, было так же грустно и страшно, как и ей в первое время? Она снова повернулась к Фрэнку. – Почта. – О, точно, давай-ка я проверю. – Он зашел за прилавок и вытащил коробку из-под обуви, полную писем. – Как бы то ни было, – сказал он, пока пролистывал невостребованную почту, не поднимая глаз, – я думаю, что ты тоже хорошенькая. Так много мужчин говорили это Мириэль на протяжении многих лет, что комплимент был подобен изношенному пятицентовику, и вполовину не такому блестящему, как когда-то. Но он застал Мириэль врасплох. Она ослабила узел своего шарфа и только смогла выдохнуть: – О… После минутного молчания он достал письмо. – Вот, держи. Миссис Полин Марвин. Их пальцы соприкоснулись, когда Фрэнк протянул конверт. Мириэль отпрянула назад, затем сказала слишком бодро: – Спасибо. Фрэнк прочистил горло. Он сунул коробку из-под обуви под прилавок и схватил тряпку. – Я… э-э… скоро закрываюсь, но ты можешь остаться, пока я не закончу. Он ушел, чтобы вытереть столы, а Мириэль распечатала письмо, сгорая от нетерпения, не в силах ждать, пока вернется в свою комнату. Внутри было сложено два листка. На первом – их дом, нарисованный мелками. Мириэль разгладила бумагу, пробежав пальцами по восковым краскам. Эви запечатлела фонтан на подъездной дорожке, парадную галерею, даже растения в терракотовых горшках, обрамляющие вход с двойной дверью. Из окон второго этажа выглядывали лица. В одном из них улыбающийся Чарли, в шляпе-канотье. Хелен в другом, украшенная соской и единственным завитком волос. Их персидский кот – Монсеньор. Сама Эви с прямой красной линией губ и синим пятном – вероятно слеза? – под одним из ее глаз. Остальные окна были пусты. Мириэль уставилась на картину, желая, чтобы там каким-то образом появилось и ее лицо. Но она присутствовала незримо – внизу, там, где Эви написала карандашом: «Я скучаю по тебе, мама». – Я тоже скучаю по тебе, – прошептала Мириэль, прежде чем аккуратно отложить рисунок в сторону и прочитать письмо Чарли. Там было всего несколько строк, явно нацарапанных в спешке. У Хелен снова резались зубки, и она была беспокойна. Эви должна была сыграть роль в школьном рождественском спектакле. Производство новой картины заканчивалось. Глория пригласила его и девочек провести каникулы в своем поместье в Швейцарии. Просто подарок судьбы, чтобы на некоторое время отвлечься от всех этих сплетен. Руки Мириэль дрожали, когда она сложила письмо и сунула его в сумочку. Позади нее раздался шорох метлы Фрэнка. Потрескивание радио из зала отдыха. Неровный стук ее сердца. Почти пустой стакан стоял в нескольких футах от нее, на прилавке. Мириэль соскочила со стула и схватила его. Он оказался прохладным. На дне оставалось шипящей газировки на полглотка. Она стиснула его крепче. «Поместье Глории в Швейцарии. Просто подарок судьбы, не так ли?» Мириэль швырнула стакан в оштукатуренную стену за стойкой. Он разлетелся вдребезги, осколки осыпались на стойку и пол. – Merde![74] – воскликнул Фрэнк, ныряя под стол. Он украдкой оглядел комнату, затем тряхнул головой и встал. – Черт, извини, я подумал… – Он пересек комнату, подошел к Мириэль и уставился на беспорядок за стойкой. – Что случилось? – Мой муж проводит отпуск в Швейцарии. Фрэнк посмотрел на нее сверху вниз, его зрачки расширились, а брови сошлись на переносице, он, казалось, находился в замешательстве. Его кожа, чуть более бледная, чем раньше, блестела от пота. Контузия, догадалась Мириэль. – Извини за… э-э… шум. И беспорядок. Я швырнула стакан в стену. Еще несколько секунд он смотрел на нее так, словно она говорила по-китайски. Затем расхохотался – громким, безудержным смехом, от которого из его глаз брызнули слезы. Мириэль нахмурилась. То, что ее муж проводил время с красивой женщиной в Европе, вряд ли было забавным. Но смех Фрэнка оказался заразительным. Он заставил ее расслабиться. Он щекотал ей диафрагму, пока она тоже не засмеялась, и тоже до слез. – По моей жизни, которая стала такой абсурдной, можно снять комедию, – сказала Мириэль, когда ей снова удалось заговорить. Смех притупил ее гнев, оставив эмоциональную опустошенность. – Мой любимый жанр, – сказал он. И ее тоже. Хотя, возможно, уже и нет. Фрэнк принес метлу и принялся подметать, она тем временем убирала стойку. Осколки стекла звякнули и зазвенели, когда они выбросили их в мусорное ведро. В остальном в столовой было тихо. Радио в зале отдыха было убавлено до шепота. Дорожки снаружи пустовали. – Ты порезалась, – заметил Фрэнк, и Мириэль посмотрела на свою руку. Тонкая струйка крови стекала с ее ладони. Он прижал к ранке чистую влажную ткань. Она не болела, не пульсировала и даже не саднила. – Ты должна завтра попросить сестру Верену взглянуть на это. – Ему не нужно было объяснять, что так все и начинается – порез, царапина или ожог, безболезненный и забытый или вообще не замеченный, впоследствии ставший очагом инфекции и обнаруженный слишком поздно, когда палец руки или ноги, ступню или ладонь уже не спасти. – Я так и сделаю. Он продолжал прижимал ткань даже после того, как кровотечение прекратилось. Она уставилась на его скрюченную, грубую руку. Каково было бы чувствовать его пальцы на своей коже? Не на ладони. На других частях ее тела, тех, которые все еще ощущают прикосновения. – Ты действительно думаешь, что я хорошенькая? Давление его пальцев ослабло, но он не отстранился.