– Я понимаю. – Я не имела в виду… – Она умолкла. Почему так чертовски трудно сказать «прости»? Они остались на лужайке одни, других жителей, толпящихся вокруг после церкви, разогнал холодный воздух и гнетущие облака. Или прозвенел звонок на обед, а она была слишком погружена в свои мысли, чтобы услышать его? Она не рассказала ему о Елене и ее ребенке. Даже Айрин не знала. И он никак не мог понять причину вновь охватившего ее отчаяния. – Я просто не вижу смысла пытаться наладить жизнь здесь, когда моя жизнь ждет меня снаружи. – Тогда тебе повезло. Так не у всех. – У тебя так. Я вижу письма и посылки, которые приходят от твоей семьи. Я вижу тебя с ними под дубами каждый месяц, когда они приезжают в гости. – Я не могу думать только о себе. – Это несправедливо. У меня две маленькие девочки. Я думаю о них. Они вместе подошли к пандусу, ведущему к крытой дорожке. Дождя не было, но туман осел на крыше и капал с карниза. Фрэнк отступил в сторону, позволяя ей первой подняться по пандусу, хотя там было достаточно места, чтобы подняться бок о бок. Она ждала его наверху. – Кроме того, – продолжила она, – лекарство принесет пользу нам всем. – А как насчет отвращения, которое люди испытывают при слове «прокаженный»? Ты собираешься найти лекарство и от этого? «Никому не обязательно знать», – чуть не сказала она. Но лекарство не вылечит руки Фрэнка. И не вернет слепым зрение. А людям с ампутированными конечностями – ноги. Она потерла ранку на шее. Если бы она не исчезла, ее можно было бы выдать за сыпь или ожог. И другие ее повреждения тоже. Многим пациентам не так повезло. – У тебя есть твоя военная история, – проговорила она. Глядя на свои руки, Фрэнк сжимал и разжимал скрюченные пальцы. – Да, полагаю, есть. Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. То был не романтический поцелуй. Ее губы едва задержались на его коже. Но она хотела, чтобы он знал, что не все в мире смотрят на него с отвращением. Между бровями Фрэнка образовалась морщинка, словно он был озадачен. Может быть, даже немного встревожен, как бывает у маленького мальчика, когда какой-нибудь неряшливый старый родственник целует его в щеку. Мириэль засмеялась и ушла, бросив через плечо: – Тебе лучше быть осторожнее. Я собираюсь помочь им найти это лекарство, и тогда у тебя будет стая девчонок, выстраивающихся в очередь, чтобы поцеловать тебя. * * * На следующий день Мириэль отправилась навестить сестру Верену в маленький кабинет, который та занимала между мужскими лазаретами. Если Мириэль собиралась выполнить свое обещание и найти лекарство, ей нужно было обязательно принять участие в следующем испытании. Известие о конвульсиях Лулы, преувеличенных в пересказе Бригады Кресел-качалок, заставило некоторых жителей насторожиться. Но многие пациенты, подобные ей, все еще были в таком отчаянии, что обязательно вызовутся добровольно. Подойдя к кабинету, она заколебалась, вытирая ладони о юбку, прежде чем постучать. С той мучительной ночи в операционной она старалась избегать сестру Верену – практически невыполнимая задача, учитывая, что та все еще руководила ее работой в лазарете и клиниках. В те дни, когда их встречи были неизбежны, Мириэль почти все время молчала, просто кивая в ответ на приказы и не высказывая своих обычных замечаний, вроде того, что им не мешало бы купить радио для лазарета или попробовать воду с ароматом лаванды в перевязочной клинике. Каждый раз, когда Мириэль смотрела на нее, она думала о ребенке. Было легче работать не поднимая глаз, чем вытирать слезы рукавом. – Входите, – пригласила сестра Верена, когда Мириэль наконец собралась с духом и постучала. Женщина сидела за своим аккуратным столом и что-то записывала в гроссбух. Из-за ее большой шляпы комната казалась меньше, чем была на самом деле, и Мириэль удивлялась, как той удается двигать головой, не сбивая книги с полки позади нее или распятие со стены. – Ах, миссис Марвин, я подозревала, что вы придете. Присаживайтесь. Мириэль закрыла дверь и села. – Я здесь не для того, чтобы обсуждать, что вы сделали с Еленой и ее ребенком. – Нет?! – Сестра откинулась назад и сложила руки домиком. Ногти у нее были короткие и тупые, подпиленные по форме пальцев. – Нет. – Очень хорошо. Чем я могу вам помочь? По дороге сюда Мириэль обдумывала то, что она хотела сказать о лечении гипертермией и новом испытании. Но прежде чем она успела все это произнести, ее взгляд зацепился за керамическую статуэтку Девы Марии с раскинутыми руками, стоявшую на книжной полке позади сестры Верены. Она никогда не понимала одержимости папистов Марией, но в это Рождество Мириэль увидела Богоматерь в новом свете. Мария тоже была матерью, которая потеряла своего сына. Все еще глядя на статуэтку, она спросила: – Куда вы отдали ребенка? – Ребенка Елены? – Нет, Грейс Кулидж[85]. Сестра Верена нахмурилась. – Мы отвезли его в приют Святого Сердца в Новом Орлеане. – Туда отправляют всех детей? – Если поблизости нет члена семьи, желающего забрать ребенка, да. Мириэль перевела взгляд со статуэтки Марии на свои сцепленные руки. – Как вы можете так хладнокровно говорить о чем-то настолько ужасном? – Что бы вы хотели, чтобы мы сделали? Оставили ребенка здесь, рискуя, что он заразится? – Вы могли бы хотя бы позволить Елене подержать его. Попрощаться. – Это только усложнило бы ей жизнь. Мириэль пристально посмотрела на сестру Верену. – Вы этого не можете знать! Вы ничего не знаете о том, каково быть матерью. Часть тебя умирает, когда… Она отвела взгляд, стараясь сдержать слезы. Когда они вытащили Феликса из бассейна, она вылезла за ним и схватила его, прижимая его мокрое, обмякшее тело к своей груди. Только доктор смог оторвать ее руки. Так много раз с тех пор она сожалела о том, что отпустила, сожалела о том неизбежном переходе от «до» к «после», в котором она никогда больше не обнимет его! – Я знаю… – Сестра Верена умолкла. Краем глаза Мириэль увидела, как сложенные домиком руки женщины превратились в тугой комок одна поверх другой, костяшки пальцев побелели. Она глубоко вздохнула и продолжила: – Я знаю, что это тяжело для вас. У Бога есть планы на этого ребенка, и они не связаны с этим местом. И я думаю, вы бы тоже этого не хотели. И Елена поймет это со временем. – Лучше бы я никогда не входила в эту операционную. – Той ночью вы отлично проявили себя. Ребенок мог бы умереть, если бы не ваша помощь. Мириэль об этом не думала. Она чувствовала себя больной из-за той роли, которую сыграла, словно помогая ребенку появиться на свет, она стала соучастницей того, что его отняли. После минутного замешательства она проговорила: – Это не заставляет меня чувствовать себя менее ужасно. – Нет, – согласилась сестра, вытягивая руку и поправляя чернильную промокашку на своем столе. – Полагаю, что нет. Боюсь, жизнь не такая уж чистоплотная штука. Мириэль снова взглянула на Деву Марию, не в состоянии понять, чувствует ли она себя лучше от схожести их судеб. Она встала и направилась к двери. – А ваш второй вопрос, миссис Марвин? – О, да. – Она тряхнула головой и обернулась. – Аппарат для гипертермии. Когда начнутся новые испытания? Сестра Верена сдвинула брови. – Я бы хотела снова стать волонтером. – Я боюсь… – По крайней мере, позвольте мне помогать. Док Джек сказал, что я не виновата в конвульсиях Лулы, и я обещаю никого не оставлять без присмотра. Даже на мгновение. – Мы не будем проводить еще одно испытание терапии лихорадкой. Не в ближайшее время. Мириэль снова села, придвинувшись так близко к столу сестры, что уперлась в него коленями. – Но вы должны. Результаты были такими многообещающими! Лула была единственной, у кого возникли осложнения. И, может быть, в этом была моя вина. Если бы я наблюдала получше и заметила первый признак… – Это была не ваша вина, миссис Марвин, и ее проблемы были не единственным осложнением. – Были и другие? Сестра Верена колебалась. – Слабый пульс, гипотензия, крайнее истощение, шок, нефрит. – Я все равно готова. – Дело не только в осложнениях. Прошло шесть недель с тех пор, как закончились испытания, и мы не видим никаких положительных результатов. – Это неправда! – Не нужно впадать в истерику по этому поводу, миссис Марвин. Мириэль заставила себя откинуться на спинку стула и понизила голос: