— Юхан-то? Куда там… Он в Америке живет. У него своих забот хватает. Дело молодое, небось сам знаешь! Уве молчит. «Америка» в ее устах звучит все равно как если бы ее сынок-эгоист эмигрировал в царствие небесное. Ни разу не соблаговолил навестить отца с тех пор, как Руне занемог. Небось не малое дитя: мог бы и позаботиться о родителях. Анита спохватывается, точно сделала что-то неприличное. Виновато улыбается: — Прости, Уве, совсем задурила тебе голову этой чепухой. Возвращается в дом. Уве стоит — в руке железный лист, сбоку кошак — и, глядя на закрывающуюся дверь, бормочет что-то чуть слышно. Анита удивленно поворачивается, выглядывает в щелку: — А? Уве морщится, прячет глаза. Разворачивается, идет восвояси, бросая мимоходом: — Я говорю: если батареи, будь они неладны, снова того, шалить начнут, ты, это, звони, обращайся. Мы с кошаком дома. Морщинки на лице Аниты вдруг расправляются в улыбку. Она подается из дверей на полшажка, как будто хочет рассказать ему еще. Может, про Соню. Про то, как тоскует по лучшей подружке. Как тоскует по той поре, когда они вчетвером только-только начали обживать это место, без малого сорок годков тому назад. Как тоскует даже по ссорам — когда мужьям случалось поругаться. Да только Уве уже скрылся за углом. Дойдя с кошаком до сарая, Уве достает оттуда запасной аккумулятор к «саабу» и два здоровенных железных контакта. Кладет железный лист на плитку, которой вымощено место между домом и сараем, присыпает снежком. Вместе с кошаком долго взирает на свое творение. Идеальная западня на шавку, замаскированная под сугроб: шандарахнет током, только сунься. Адекватная месть, что ни говори. Когда немочь поведет свою драную моську ссать к ним под дом, их будет ждать подарочек под напряжением. То-то будет потеха. — Долбанет как электрошокером, — с довольным видом докладывает он коту. Кот, склонив голову набок, изучает электрошокер. — Пипиську ему как молнией прошьет, — продолжает Уве. Кошак пристально смотрит на него. Точно говоря: «Ты шутишь, да?» Сунув руки в карманы, Уве качает головой. — Ну, ладно, ладно, — вздыхает наконец. Молча стоят. — Ну, хорошо, твоя взяла, — чешет Уве бороду. Сняв и аккумулятор, и контакты, и железо, относит все в гараж. Не то чтобы он изменил мнение. Нет, немочи с шавкой, конечно, стоило бы дать острастку. Просто до Уве вдруг доходит разница между жестокостью по необходимости и жестокостью умышленной. — А все равно ловко я придумал, — заявляет он кошаку по дороге домой. Кошак не спешит с ним согласиться. — Скажешь, не сработало бы? Сработало бы. Еще как! Ясно?! — кричит он вдогонку кошаку. Кот входит в гостиную такой походкой, будто цедит в ответ: «Да уж, да уж, сработало бы…» И оба приступают к обеду. 26. Уве и мир, разучившийся чинить велосипеды Не сказать, чтобы Соня никогда не пыталась подбить Уве с кем-нибудь подружиться. Пыталась. Впрочем, не настаивала и не зудела, в чем Уве видел свидетельство ее беззаветной любви. Для многих из нас жизнь с нелюдимом — тяжкий крест. Кто сам не любит одиночества, того и чужое коробит. Соня же не ныла без надобности. «Уж какой есть, — говаривала она. — Я сама тебя такого выбрала». А как оно есть, так тому и быть. Конечно, это не помешало ей обрадоваться, когда между Уве и Руне установились отношения, отдаленно напоминающие дружбу. Собеседники из обоих, правда, были не то чтобы очень. Руне цедил в час по чайной ложке, Уве — и того меньше. Но Соне хватило ума понять: даже таким бирюкам, как Уве, нужен кто-то, с кем можно просто задушевно помолчать. Теперь у него такого сомолчальника давно уже нету. Факт. — Я выиграл, — только и молвит он, заслышав, как загремел почтовый ящик. Соскочив с подоконника, кошак идет из гостиной в кухню. «Слабо тебе супротив меня-то», — усмехается про себя Уве, подходя к входной двери. Годы прошли с тех пор, как они спорили, во сколько принесут почту. Прежде с Руне так развлекались, обыкновенно летом в отпуске. Даже выработали сложную систему — разбивали время на промежутки вплоть до полминуты, — чтобы легче было выявить победителя. В прежние времена, когда почту приносили ровно в полдень, подобная градация имела смысл — иначе как определишь, кто угадал точнее. Нынче-то, ясное дело, все по-другому. Нынче почту могут бросить чуть не к обеду, если не к ужину. Как ее величеству почте заблагорассудится, а ты молчи и радуйся, что вообще принесли. Рассорившись с Руне, Уве попытался было увлечь этой забавой Соню. Да правила оказались для нее слишком сложными. И Уве отказался от затеи. Парень резво отклоняется назад, чтоб не схлопотать по лбу дверью. С силой распахнув ее, Уве изумленно смотрит на него. Какой-то шкет в форменном мундире почтальона. — Чего тебе? — спрашивает Уве. Шкет не находится что ответить. Мнется с газетой и письмом в руке. Тут только Уве замечает: шкет тот самый, что давеча сцепился с ним возле загона из-за велосипеда. Еще говорил, что взял починить. Знаем мы твое «починить». «Починить» — это стырить и продать в энтернете другим таким же оболтусам. Чинилка выискался! Шкет, узнав Уве, кажется, рад этой встрече даже меньше самого Уве. Вид у него как у официанта, который стоит перед вашим столиком в раздумье: то ли подать вам блюдо, то ли снести на кухню да плюнуть в него еще разок. Недобро глядит на Уве, на письмо и газету, снова на Уве. Наконец сует письмо и газету, буркнув: «Нате». Уве берет почту, не спуская со шкета глаз. — У вас ящик того, накрылся, ну, я и подумал — прям домой занесу, — говорит шкет. И кивает на согнутую пополам железяку, служившую Уве почтовым ящиком, пока его не снес своим прицепом увалень, не умеющий управляться с прицепом в принципе, — кивает на газету и письмо в руках Уве. Уве смотрит на них. Газета местная, навроде тех, что бесплатно разносят по дворам, несмотря на знак, запрещающий кидать в ящики всякую макулатуру. А письмо — верно, реклама какая-нибудь, прикидывает Уве. Правда, на конверте от руки написаны его имя и адрес, так это типичная уловка рекламщиков. Адресат решает, что письмо от реального человека, вскрывает конверт — и все, попался на маркетинговый крючок. Ищи дурака. Уве не проведешь, заключает Уве. Шкет топчется, смотрит в пол. Его будто подмывает сказать что-то. — Что еще? — спрашивает Уве. Шкет запускает пятерню в свою сальную подростковую шевелюру. — Дык, я того… Я чё спросить хотел… У вас жену Соней звать? — надтреснутым голосом роняет он в снег. Уве напрягается. Шкет указывает на конверт. — Там фамилия стоит. Как у моей училки. Я чё и спросить решил… блин. Шкет, чувствуется, уже клянет себя за то, что заикнулся о Соне. Поворачивается, чтобы уйти. Уве, кашлянув, бьет ногой о порог. — Ну да, может статься. А на что тебе Соня? Отойдя на пару шагов, шкет останавливается. — Дык, ёлы. Клевая училка была. Я чё и говорю. Я ведь это… как бы… типа ни писать, ни читать не мог… Не шарил ни фига. «Вот удивил», — хочет съязвить Уве, но сдерживается. Шкет мнется. Смущенно ерошит макушку, словно пытается нащупать там нужные слова. — Из учителей она одна из всех не считала меня типа конченым дебилом, — мямлит он глухим, будто ватным, голосом. — Читала со мной этого, как его… Шекспира, ну. Там страниц до фигища, а мы с ней дочитали, прикиньте. Я как услышал, что она померла, меня конкретно сплющило. Уве не отвечает. Шкет не поднимает глаз. Пожимает плечами. — А больше как бы ниче… Смолкает. И вот они стоят напротив, мужик пятидесяти девяти лет от роду и подросток, в нескольких метрах друг от друга, стоят и возят ногами по снегу. Словно мячиком перекидываются — ворохом воспоминаний о женщине, сумевшей открыть в обоих такие таланты, каких эти двое сами в себе не подозревали. И ни тот ни другой не знают, как им быть с этим общим знанием. — Чего с велосипедом-то? — спрашивает наконец Уве. — Да девушке своей обещал починить. Вон там живет, — поясняет шкет, выворачивая шею к крайнему дому, как раз напротив того, где живут Руне с Анитой. А там живут любители мусор посортировать, когда они не в Таиланде или где еще их черти носят. — Ваще-то она типа это… Как бы не моя девушка. Но типа будет моя. Уве глядит на шкета так, как мужчины средних лет обыкновенно глядят на молодежь, которая словно изобретает собственную грамматику прямо по ходу речи. — А инструмент-то хоть есть? — интересуется Уве. Шкет мотает головой. — Как же ты его починять собрался, без инструмента? — восклицает Уве скорее в искреннем изумлении, чем возмущенно. Шкет пожимает плечами: — Не знаю. — А чего ж чинить берешься? Шкет ковыряет носком снег. Сконфуженно трет нос всей пятерней. — Запал я на нее, короче. Уве не знает толком, что тут и ответить. Свернув газету и письмо трубочкой, задумчиво хлопает себя по ладони. Долго стоит так, полностью поглощенный этим занятием. — Мне типа идти надо, — мямлит шкет чуть слышно, делая новую попытку слинять. — Ладно, зайдешь ко мне после работы, выведу тебе велосипед. Слова эти произнеслись как бы сами собой. Будто Уве и не сказал ничего, а так — громко подумал вслух.