— Вот так вот, — говорит Уве и сует руки в карманы, как бы показывая, что вопрос закрыт. Оба выжидающе смотрят друг на друга. Шкет всем своим видом выражает сомнение в адекватности Уве. Взгляд Уве свидетельствует: шкет — только лишний перевод кислорода. Тут Уве замечает позади шкета другого такого же. Только еще более тощего и с черными разводами под глазами. Второй шкет тихонько тянет первого за куртку и мямлит что-то вроде «да ладно тебе, не связывайся». Первый упрямо лягает снег. Словно снег виноват. — Это девушки моей, — выдавливает наконец. Не с возмущением, скорее обреченно. Большущие кеды, точно на вырост, куцые джинсы, примечает Уве. Олимпийка натянута на подбородок, от холода. Бледно-зеленоватая кожа, подернутая пушком и усеянная угрями. Слипшийся вихор, будто мальца тащили за волосья из бочки с клеем. — И где же она живет? — интересуется Уве. Негнущейся рукой, точно парализованной усыпляющим патроном, шкет показывает на крайний дом на улочке. Тот, где коммунисты с дочками живут. Которые затеяли всю петрушку с сортировкой мусора. Уве кивает: — Вот пусть она сама придет и возьмет его из сарая. Он демонстративно стучит пальцем по знаку, запрещающему приставлять велосипеды к сараю. После чего разворачивается и идет восвояси. — Старый хрен! Каз-зёл! — кричит ему шкет вдогонку. — Тише ты, — затыкает ему рот дружок с черными разводами вокруг глаз. Уве не отвечает. Он идет мимо знака, категорически запрещающего движение машин по территории поселка. Того самого знака, который в упор не разглядела беременная соседка. Хотя Уве ясно как день: не заметить было невозможно. Уве ли не знать — он же сам этот знак устанавливал. С досадой он идет дальше, по узкой дорожке между домами, печатая каждый шаг так, что со стороны можно подумать: чудак утаптывает асфальт. Что ли мало у нас во дворе придурков, вздыхает Уве. Превратили поселок черт-те во что, в ухаб на дороге прогресса. Пижон на «ауди» и его бледная немочь — из дома наискосок, на краю — коммунисты с пигалицами-дочками: волосы ярко-рыжие, шорты поверх легинсов, рожи размалеваны, что твой енот наоборот. Да они, кажется, в Таиланде сейчас отдыхают. Ладно, без разницы. А парень в соседнем доме — четверть века от роду и четверть тонны весу! Еще и волосья отрастил, как баба, и носит все не пойми какие майчонки. Раньше с матерью жил, третий год как померла. Зовут, кажись, Йимми, жена вроде говорила. Чем живет, бог весть: может, уголовник. А может, ветчину дегустирует. В крайнем доме на стороне Уве живут Руне с супругой. Не хочется называть его врагом. Да тут уж ничего не поделаешь — вражина и есть. Именно с Руне все началось, из-за него теперь поселок катится ко всем чертям. Он да супружница его Анита переехали сюда в тот же день, что и Уве с женою. Руне сперва ездил на «вольво», потом, вишь, купил БМВ. Ну о чем с такими говорить, разводит руками Уве. К тому же именно Руне спланировал тот самый путч — когда Уве погнали из председателей правления. За что боролись, на то и напоролись: счета за электричество заоблачные, велосипеды валяются где ни попадя, а жильцы утюжат двор машинами с прицепом. Несмотря на знаки, категорически запрещающие движение. А ведь Уве предупреждал, да никто не слушал. А тогда он бросил это дело — и больше на собрания ни ногой. Уве жует губами, словно собираясь сплюнуть, всякий раз, когда в голове его звучат слова «собрание собственников жилья». Словно слова эти похабные. Не дойдя шагов пятнадцать до разбитого почтового ящика, он вдруг замечает перед своим домом бледную немочь. Та чем-то увлечена, Уве не сразу понимает чем. Мотыляя на шатких каблуках, она остервенело замахивается куда-то поверх его дома. Под ногами у нее снует и тявкает недоразумение — то самое, что обоссало ему всю плитку. Кто знает, может, это и не собака. Так, валенок с глазками. Бледная немочь орет в сторону дома. Так истошно, что черные очки съезжают на кончик носа. Валенок заливается пуще прежнего. Тетка, видно, вконец спятила, решает Уве, предусмотрительно останавливаясь в нескольких шагах от нее. Тут только до него доходит, к чему вся эта жестикуляция. Тетка кидается камнями. В кошака. Тот забился в дальний угол за сараем. На шкуре пятнышки крови. Вернее, на остатках шкуры. Валенок скалит зубы. Кошак шипит в ответ. — Ах, ты еще шипеть на Принца! — ярится бледная немочь, хватает камень с клумбы Уве и швыряет в кота. Кошак уворачивается. Камень попадает в оконный отлив. Бледная немочь готовится кинуть новый камень. Уве в два прыжка подскакивает к ней, дышит ей в затылок: — Ну-ка, кинь еще камень в мой дом — сама вверх тормашками полетишь! Она поворачивается кругом. Взгляды их скрещиваются. Руки Уве преспокойно лежат в карманах, ее же кулаки пляшут у него под носом, будто отгоняя двух мух величиной с микроволновку. Ни один мускул не дрогнул на лице у Уве — не дождется. — Эта тварь поцарапала Принца! — Глаза ее вращаются от бешенства. Уве переводит взгляд на валенок. Собачонка рычит на него. Уве смотрит на кошака — тот сидит под домом драный, весь в крови, но с гордо поднятой головой. — Да и у него кровь. Выходит, квиты, — заключает Уве. — Да я урою эту скотину! — выпаливает немочь. — Если я тебе позволю, — невозмутимо отрезает Уве. — Это же лишай ходячий, рассадник бешенства, чумки, фиг знает чего! — угрожающе подступает она. Уве смотрит на немочь. Потом на кошака. Кивает: — Небось и ты тоже. Я ж в тебя за это бульниками не швыряюсь. Нижняя губа у нее трясется. Немочь поправляет съехавшие очки. Рявкает: — Не хамите! Уве кивает. Указывает на валенок. Тот норовит цапнуть его за икру, Уве вдруг резко топает — валенок едва успевает увернуться. — Собаку надо выгуливать на поводке! — замечает Уве немочи. Мотнув крашеными лохмами, та громко хмыкает: из правой ноздри показывается сопля — или это Уве только чудится? — А этого, значит, не надо? — машет немочь в сторону кота. — Не твоя забота, — парирует Уве. Немочь смотрит на Уве взглядом, исполненным превосходства и в то же время смертельной обиды. Валенок щерится и негромко ворчит. — А ты что, старпер, всю улицу купил? — спрашивает блондинка. Уве снова невозмутимо указывает на валенок: — И чтоб твоя псина больше не ссала возле моего дома, не то я напряжение на плитку дам. — Принц не ссыт на твою гребаную плитку, урод! — фыркает немочь и, сжав кулаки, подступает к Уве на два шага. Уве бровью не ведет. Она останавливается. Гневно дышит. Тут, видимо, в ней просыпаются остатки здравого смысла. — Пошли отсюда, Принц, — командует она. Потом грозит пальцем Уве: — Я все Андерсу скажу, ты об этом пожалеешь! — Скажи ему лучше, чтоб хозяйство свое поменьше чесал у меня под окном, — отвечает Уве. — Долбаный маразматик! — ругается она, уходя на стоянку. — Да еще скажи: машина у него — говно! — кричит ей вдогонку Уве. Она показывает ему палец, Уве не понимает смысла этого жеста, но догадывается, что какой-то смысл быть должен. Немочь с валенком направляются к дому Андерса. Уве сворачивает к сараю. На плитках у клумбы видит свежую собачью лужицу. Жаль, не будь после обеда дел поважнее, отправился бы прямиком к Андерсу и сделал бы из валенка коврик для прихожей. Теперь недосуг. Уве идет в сарай, берет дрель и коробку с набором сверл. Выйдя из сарая, замечает, что кошак сидит, как сидел, и пялится на него. — Все, ушли — ступай по своим делам, — говорит ему Уве. Кошак ни с места. Уве качает головой: — Ну, ты, захребетник. Ты в товарищи-то ко мне не набивайся. Кот сидит. Уве разводит руками: — Елки-моталки, если я разок вступился за тебя, когда эта задрыга каменья швыряла, это еще не значит, что ты мне нравишься, леший тебя задери. Просто эта фифа еще хуже тебя. Машет в сторону Андерсова дома. — Но больше поблажек не жди, уяснил? Кошак, кажется, тщательно обдумывает услышанное. Уве указывает на дорожку: — Сгинь! Кошак между тем без лишней суеты зализывает израненную шкуру. Держится чинно, точно на переговоры пришел и теперь анализирует предложение. Наконец неспешно встает и вразвалочку скрывается за сараем. Уве даже не глядит. Идет прямиком домой. Заходит, захлопывает дверь. Все, хватит. Уве собрался умереть. 7. Уве вбивает крюк