«Арабелла» не дошла до Кале полтора десятка миль, встав на якорь напротив пологого песчаного берега. Метрах в двадцати начинались густые заросли, а еще дальше, где-то там, вдали, должна пролегать дорога. От каравеллы отчалила шлюпка, из которой на берег выпрыгнули два типичных горожанина не слишком большого достатка. Точнее, не на берег, а в холодную весеннюю воду. Шлюпка подошла, насколько смогла, а дальше, господа путешественники, сами. Ну замочили ноги по колено, так это не беда, зря, что ли, штаны да башмаки в руках держали? Ничего, обсохли на берегу, оделись-обулись и вперед, подальше от моря. Только никто не ожидал, что заросли настолько густые и тянутся где-то на километр. Возвращаться было поздно, пришлось продираться до победного конца. Когда оборванцы, изгвазданные и усталые, выбрались на дорогу, сил у них не осталось даже на ругань. Только на ворчание. – Благодарю, господин виконт, это путешествие я на всю жизнь запомню, внукам буду рассказывать о вашем удивительном умении прокладывать путь там, куда сумасшедший кабан не полезет. – Рассказывайте, шевалье! И не забудьте отметить собственный талант падать во все лужи, что встретились на нашем пути. Позвольте снять с вашего плеча вот эту прелую гадость. Вонь от нее, знаете ли… Изначально все казалось просто – с каравеллы из клетки был выпущен голубь, к лапке которого была привязана записка с координатами стоянки. Уже к вечеру должен был подойти военный корабль, забрать де Камбре, де Савьера и пленников. После этого «Арабелла» должна была направиться по другим делам, сменив название. Какие, казалось, могут быть проблемы? Да летающие. Прямо на глазах моряков на голубя напал то ли коршун, то ли орел, прервав героическую почтовую миссию. Второй, запасной, голубь благополучно сдох еще ночью. Появиться «Арабелле» в порту Кале означало похоронить последние, даже призрачные надежды найти пиратское гнездо. Пришлось бы организовывать еще одно судно, на которое джентльмены удачи могли и не клюнуть. Тогда, от безнадеги и безысходности, и родилась «блестящая» мысль – де Камбре и де Савьеру под видом простых горожан добраться до Кале, прийти к адмиралу де Жаме и договориться, как получить от проваленной операции хоть какой-нибудь результат. Просто прийти в порт на корабле де Камбре отказался наотрез: план у него был, видите ли. Дав пленникам на корабле поесть и оправиться, их вновь погрузили в двухдневный сон – считалось, что за это время господа командиры решат все вопросы. Не учли одного – попутные телеги напрочь, даже за деньги, отказывались подвозить оборванцев. А встречный патруль проявил похвальную бдительность, отобрав у подозрительных типов деньги и отконвоировав в тюрьму Кале. Мол, пусть с этими доходягами полиция разбирается. Конвоировал, между прочим, пешком, ибо телега патрулю не положена, а сажать быдло на своих благородных коней – такое потрясение основ никому из военных даже в голову не пришло. Был, конечно, вариант у де Савьера подпалить патрульным что-нибудь не очень нужное или попросту устроить мини-торнадо для поднятия авторитета. Но де Камбре опять же запретил, употребив красивое слово «конспирация» вкупе с непонятным, но весьма экспрессивным выражением. В результате оба дворянина со связанными руками три часа тащились за удалыми конвоирами, падая, сплевывая скрипящую на зубах дорожную пыль. Но в святой уверенности, что уж в городе-то непременно выкрутятся из дурацкой ситуации. В конце концов, оформлять задержанных должен офицер, которому можно и раскрыть, кого именно занесла судьба в мрачные казематы. Однако в городской тюрьме, видимо, были другие порядки – никто новыми гостями даже интересоваться не стал. Их попросту, без затей отправили в некое замкнутое пространство с высоким окном, надежно забранным толстой решеткой. В большой камере пол был застлан соломой, по которой, никого не боясь, ползали стада насекомых. На соломе сидели пятеро мужчин наружности самой разбойной. И встретили они новичков не очень приветливо. – Это кто же к нам в гости пожаловал? Что за чучела такие? Да с них ни рубахи, ни штанов для общества не снимешь! – Не совсем так, Рваный. Ты глянь, обувка-то на них вполне себе крепкая. А ну, оба, разувайтесь! Пожертвуйте ботиночки на благо общества. При этом постояльцы, как по команде, поднялись, со счастливыми улыбками беззубых ртов, предвкушая развлечение. Весело было не столько отобрать имущество, сколько вдоволь поиздеваться, унизить людей, не принадлежащих к их миру. Пусть эти двое и в лохмотьях, но руки ухожены, лица не обветрены ночевками под открытым небом, не прокопчены дымными кострами подворотен. Значит, чужие. Значит, надо указать на их место, где-то у помойного ведра, раз уж попали во власть местных робин гудов. – Жан, может, спалить их? Заодно и от клопов избавимся. – Нельзя. Более мягкие варианты есть? Усыпить, например. – Легко, но и ты уснешь вместе с ними. И не факт, что мне самому не прилетит. Замкнутое пространство, понимать надо. Диспут был прерван броском огромного бородатого мужика с пудовыми кулаками. Бугай привычно рванул вперед, как в лихих налетах на случайных прохожих, на свою беду решивших прогуляться по ночному городу. Тогда все было просто – хватай жертву, бей, куда придется, а там уж веселые кореша докончат начатое. Благо, после его удара никто не вставал. Но не в этот раз. Руки провалились в пустоту, а колено неожиданно подогнулось, хрустнуло и взорвалось болью. Страшной, немыслимой, от которой перехватило дыхание, полезли из орбит глаза. И словно сквозь вату послышался спокойный голос одного из новичков: – Сидеть тихо, упыри. Нас двое, а вы одни. В угол, паскуды, и молитесь, чтобы мы вас не услышали – на куски порвем. И словно сквозь туман атаман увидел, как верные товарищи, не раз на веселых попойках клявшиеся, что никогда не предадут, как побитые собаки побрели в самый темный угол, бросив его на милость новых вожаков. А потом боль сделала свое дело, сознание померкло и провалилось в спасительную черноту. – Что будем делать дальше, лейтенант? – спросил де Камбре, потирая голеностоп, которым только что порвал колено противнику. – Этих я усмирил, но со всей охраной без твоей помощи не справлюсь. – И не надо. Главное, чтобы нас отвели к какому-нибудь чиновнику, а дальше – без проблем. Выведет нас и отведет, куда скажем. Главное – из камеры побыстрее убраться. Раздражают меня эти, – он кивнул в сторону сбившихся в углу арестантов, похожих на стаю загнанных шакалов, бросающих ненавидящие взгляды, но боящихся даже тявкать. Хреново. Можно просто вышибить дверь и спокойно выйти на улицу, поубивав беззащитных охранников. Для мага задача не самая сложная. Но и результат предсказуем – уже завтра об этой эскападе будет знать весь город. А все, кто интересен – и пираты, и группа поддержки в городе возьмут паузу. Залягут на дно, исправят ошибки и продолжат свое дело. Ищи их тогда. – Так, вы, четверо, – де Камбре взглянул на бандитов, – марш к двери и орать во все глотки, что здесь арестанта убили. Упомянутый арестант был жив, но, находясь в беспамятстве, труп изображал вполне достоверно. Почувствовав возможность избавиться от странных сокамерников, бравые сидельцы также преисполнились энтузиазмом и своими криками подняли на ноги всю охрану. Через считаные минуты в камеру вбежало с десяток тюремщиков. Расставили способных стоять арестантов вдоль стен, ноги в стороны, руки за голову. После чего вошел кто-то главный с нашивками сержанта. – И что здесь за шум? Кому захотелось плетей отведать? – Господин сержант, господин сержант! – Почувствовав себя в безопасности, бандиты наперебой сдавали опасных соседей. – Вот эти двое, они Башню, то есть арестованного Гийома, убили. Прямо напали и убили, задушили, горло перерезали, глаза выдавили. Сержант подошел к телу, осмотрел раздувшееся колено, привычно проверил пульс. – Жив, собака. Потом неодобрительно посмотрел на виновников. Наметанным глазом отметил и чистые руки, и спокойные взгляды, и по-дворянски прямые спины. – Этих двоих – на допрос. Тюремщики набросились на двоих друзей, сноровисто связали руки за спиной и вывели из камеры. Оставшиеся злорадно переглянулись. Допрос – это хорошо, это обязательные пытки, на которые весьма изобретателен местный палач. Не убьет, но в камеру эти двое на своих двоих не вернутся. По себе знают. Тут-то им счет и предъявят. А сержант с чистой совестью оставил покалеченного бедолагу в камере. Чего, действительно, суетиться? Завтра всю оставшуюся компанию ждет суд. Приговор инвалид выслушать сможет, а там сразу и конец. Петлю на шею добрые палачи накинуть помогут, а последующему танцу с пеньковой тетушкой разорванное колено никак не помешает. Пока де Камбре и де Савьера волокли по коридору, оба вели себя спокойно. Но когда выяснилось, что допрашивать их собираются в разных камерах, дружно решили, что игру в поддавки надо заканчивать. Если магу волноваться было нечего, то у виконта, да еще и когда-то добровольно лишившегося магических сил, допрос энтузиазма не вызывал. Страшно было, если честно. Можно, конечно, было назваться полным титулом, только какой же идиот поверит, что помятый оборванец и бродяга – один из первых вельмож королевства? – Серж, завязываем с игрой, выручай! И ничего не случилось. Не пронесся по полутемным тюремным коридорам смерч, не грянул жуткий, наземь бросающий смертных магический гром, даже огненный шар не завис перед растерянными конвоирами. Да они и не были растерянными – все так же серьезны и деловиты. Только де Савьер спокойно сказал: – Сержант, нас обоих на допрос к офицеру. И тот так же спокойно приказал: – Этих двоих на допрос к господину капитану. Тюремщики лишь пожали плечами – мол, начальству виднее, у него свои причуды, и, развернувшись, повели арестантов назад. Из подвалов по узкой и крутой лестнице подняли на первый этаж, потом, уже по широкой и пологой, на второй. Встречные с удивлением смотрели на странную процессию, которая не должна была даже появляться в этой части здания. Но арестованные вели себя тихо, конвоиры были целеустремленны, все инструкции – соблюдены. Так что вопросов никто не задавал – пусть у начальства голова болит. Кабинет заместителя коменданта тюрьмы не поражал воображение ни размерами, ни обстановкой. Все строго и аккуратно, без роскоши и излишеств. Капитан как раз изучал отчет кладовщика о соблюдении норм расходования цепей, веревок, кнутов, жаровен и прочего необходимого в тюремном деле инвентаря. Удивленно подняв глаза, он с интересом уставился на вошедшего сержанта, четко, по уставу доложившего, что неизвестные арестанты доставлены во исполнение его, господина капитана, приказа. Две немытых и нечесаных личности в драных обносках и с заведенными за спину руками жались у двери, конвоиры в офицерский кабинет войти не решились. Поскольку капитан твердо знал, что такого приказа не отдавал, он набрал полную грудь воздуха для краткой и эмоциональной лекции на предмет идиотизма подчиненных, но, подумав, лишь кивнул и добавил: – Оставьте нас. Сержант четко повернулся и ушел с чувством выполненного долга. На то, что начальство смотрело на него уже с изумлением, внимания не обратил. По морде не съездили, даже не отругали, и слава Спасителю. – Ну и что это значит? – Тюремщик остался сидеть, даже не попытался поднять тревогу. Он вообще не выглядел взволнованным. – Вы что, обормоты, всерьез в побег собрались? – Даже и не думали, капитан, – ответил оборванец с изуродованной шрамом щекой. Тот, что пошире в плечах. Однако. Обратиться к офицеру без обязательного, с детства розгами вбитого «господин»? Это кто же такой пожаловал? Конвою головы задурил не напрягаясь. Не опасно, разумеется, тюрьма с расчетом на всяких гостей строилась. Но интересно. Во всяком случае, именно в этом кабинете большинство заклятий просто не действовали. – Серж, передай, будь любезен. – Говоривший протянул руку. Его приятель прямо из-за пазухи достал внушительный кругляш из серого металла. Шлюхи в борделе! Это еще что?! Их не обыскали?! Ну, идиоты из охраны, доберусь я до вас! Но все же, что, твою сестру, здесь происходит? Он взял кругляш, рассмотрел… Дерьмо! Эту штуку он видел лишь нарисованной. Когда год назад немолодого уже лейтенанта только назначили заместителем коменданта взамен погибшего при обороне города предшественника, к нему пришел командир гарнизона и показал рисунок этого самого медальона. С выгравированным на одной стороне личным гербом его величества, а на другой – плахой с топором. Очень запоминающийся, надо признать, медальон. На всю жизнь запоминающийся. Командир гарнизона заставил лично, своей рукой подписать предписание об обязанности выполнять указания всякого, кто его предъявит. И молчать о нем под страхом смерти лютой, личным врагам короны предписанной. Потом уже комендант тюрьмы, седой майор, всю жизнь прослуживший в этом узилище, за бутылкой вина успокоил. Сказал, что на подобные страсти можно спокойно плевать, поскольку он, майор, ни разу за тридцать лет ни с чем подобным не сталкивался и в будущем рассчитывает не столкнуться. У них, тюремщиков, жизнь простая. К играм сильных мира сего отношения не имеющая. Приказали – держим в тюрьме. Приказали – отпустим. Есть, конечно, еще кое-какие дела, но по большому счету – так. И вот на тебе. Лежит перед ним, капитаном, этот клятый медальон. А вдруг подделка? Прикажет сейчас отпустить, выполнишь, а тебе потом твой же палач волосы обреет. По самую шею. – Кто вы и что вам надо? – От волнения голос господина заместителя коменданта охрип. – Дезертиры мы, господин капитан. – Голос того, что пошире, зазвучал угодливо. Ага, прямо-таки настоящие дезертиры, сумевшие немалого размера медальон от обыска утаить. Интересно, где они его прятали? На всякий случай трогать эту штуку не следует. Действительно, мало ли где. – Нас надо в гарнизон отвести, для придания военно-полевому суду, – продолжил оборванец. Что-то ты, родной, больно весело о суде говоришь, у которого приговоров для дезертиров только три: розги до полусмерти, плаха да виселица. Впрочем, это твое дело. А нам – облегчение. Сейчас направить донесение в комендатуру, потом сдать их военным с рук на руки и забыть. Основательно так забыть, чтобы потом, не дай Спаситель, где не надо не вспомнить.