– Ничего такого не держал… Иной раз ляжет на диван книжку почитать, так и заснет. Митенька театры еще любит… – Что рассказывал про Валерию Макаровну? Авдотья Семеновна выразила удивление: – А что про хозяйскую дочку говорить? Митенька у нее уважение заслужил, в дом вхож, об остальном лучше не спрашивать… Сами понимаете, господин хороший, дело тонкого обхождения. – Вчера и сегодня никто не приходил, вашего сына не спрашивал? Старушка вытерла сухие глаза платочком. – Была такая странность… – Какая странность? – После полудня постучали, я бросилась открывать, думала, Митенька возвернулся… А на пороге мальчик стоит… – Какой мальчик? – спросил Пушкин. – Обычный… Годков больше десяти, лица не разобрать, шарфом замотано, одни глаза торчат, под мышкой коробку зажал… Я ему: тебе чего надобно? А он мычит, пальцем машет, будто запрещает что-то… А что? Понять нельзя… Как немой… Я его в дом зову чаем напоить, а он пальцы вот так сложил… – Авдотья показала крест из указательных, – и убежал. Звала его, да куда там… И след простыл… Очень меня напугал… И кто это был? – Наверное, мальчик ошибся домом… – Уж не знаю теперь. – В глазах Авдотьи Семеновны стояли слезы. – Сердце совсем не на месте… – Вчера утром ваш сын обжег щеку на кухне… Матушка тихонько перекрестилась. – Да разве я недогляжу? Митенька к плите близко не подходит. – Простите, Авдотья Семеновна, у вас не найдется булавки? Мне надобна… – Отчего же не найтись, найдется… Старушка отошла к старому серванту, вынула шкатулку швейных принадлежностей, пошуршала внутри и поднесла подушечку, утыканную крохотными булавками, каким закалывали материю, прежде чем метать стежок. – Выбирайте, какая глянется… Пушкин вытащил ближнюю и воткнул в отворот пальто. Он еще хотел спросить разрешения осмотреть вещи Лазарева, но милая Авдотья Семеновна стала тревожно посматривать. Будто о чем-то догадываясь. Он скомканно обещал дать знать, если получит известия, и покинул дом. Даже у чиновника сыскной полиции, черствого и бездушного, иногда истощаются душевные силы. Быть черствым и бездушным – непростое это дело. Порой… Сторожка дворника приютилась в дальнем углу двора. Пушкин резко распахнул дверь. Порыв ветра налетел на свечи, пригибая огоньки. – Ох ты, мать… Испугали, – проговорил Охрушев с полным ртом. Дворник ужинал блинами с чаем. – Доброго вечера, господин полицейский… Дверку притворите. Каморка был тесной. Пушкин кое-как уселся на табуретку, что жалась к столу. – Что со щекой? Заботливость полиции ничего хорошего не обещала. Дворник потрогал платок, который повязал вкруг лица так, что на затылке торчали заячьи ушки узла. – Печку растапливал, дровишка стрельнула… Ожегся, что хоть плачь… Нет сил терпеть, пойду завтра к доктору, попрошу мази какой… – Сегодня в дом к Лазаревым приходил мальчишка, – сказал Пушкин. – Видел его? Дворник прожевал жирный блин. – Мальчишка? Вот не припомню… Да мало ли кто во двор заходит… – Лазарев сегодня или вчера появлялся? Отвечать честно, иначе отправлю в участок. Такой строгости Охрушев ничем не заслужил. Да за что же? – Митьку вчера утром видел. Вышел из дома сияющий, что твой рубль. Поздоровался, говорит: такая удача выпала, что скоро съедет отсюда… – Какая удача? – Говорит, большой куш сорвал. Не иначе в картишки. Или невесту богатую нашел. Да только верить ему нельзя. – Почему? – Митька соврет – недорого возьмет. Хвастун, одним словом… Пушкин отодвинул тарелку с блинами, которая дразнила ароматом. – Лазарев видел тело Ферапонтовой? Дворник тронул больную щеку и скривился. – Куда там… Это я спозаранку встаю, так ее, бедную, и нашел… Карета санитарная увезла… А Митька поспать любит… Не спешит… Куда спешить: у них контора в десять открывается. Хорошее дело: деньги загребать… – Он спрашивал про погибшую? Охрушев только плечами пожал: – Посмеялся только… Говорит: сдохла ведьма… Нехорошо это, не по-людски… Покойница, конечно, была не сахар, но уж когда преставилась, какие счеты… И пошел Митька довольный, грудь колесом… А со вчерашнего не являлся… Видать, куш сосчитать не может… Выйдя в переулок, Пушкин подозвал городового. Ревунов ничего не мог ответить: а был ли мальчик? Он исполнял приказ: поджидал Лазарева. На прочее внимания не обращал. • 37 • Как только Пушкин вышел из кофейной «Эйнем», ровно через девятнадцать минут после того, как туда вошел, Агата быстро-быстро вздохнула, чтобы дыхание сбилось, и стремительно вбежала в зал. Перед Валерией упала на стул почти без сил. – Простите, моя милая, случилась невольная задержка… – Я не скучала. Меня нашел ваш друг, некий Пушкин из сыскной, – ответила Валерия с улыбкой. – Предлагал услуги и помощь. – О да, он такой, – Агата поманила официанта, чтобы принес шоколад. – Как Алексей вам показался? – Слишком официален, ничего человеческого… Как ледышка. Агата была совершенно согласна. Когда сама так называла Пушкина. Как только Валерия произнесла ее мысли вслух, Агата ощутила обиду. – Забудем, – сказала она немного резко. – Расскажите подробности моей роли. Мадемуазель Алабьева стала кусать ногти. Чего раньше не делала. – Сегодня на моем вечере будет тот самый человек… – Любовник вашей мачехи? И у него хватит дерзости… – Неоднократно посещал мои праздники, – Валерия улыбнулась. – Иначе как бы я смогла его заманить. И приручить. Вы же знаете: друзей надо держать близко, а врагов – еще ближе. Еще раз Агата убедилась: Валерия ничего не делает просто так. Вечера – не просто масленичное веселье, а часть плана. На них присутствует любовник мадам Алабьевой. Вот почему Лидия Павловна не заходит в гостиную: избегает трудной для себя встречи. Как умно и просто Валерия решила сразу обе задачи. – Если я случайно столкнусь с вашей мачехой… – начала Агата. – Она уйдет в дальнюю часть дома. Поверьте мне… – И кто же ее любовник? – Вы видели этого человека, – ответила Валерия. – Он выражал вам свое почтение. Тем проще будет подманить его… Вот как, Лидия Павловна завела молодого любовника среди служащих мужа. Дерзко и просто. – И все же, кто он? – спросила Агата, испытывая к мадам Алабьевой нечто вроде холодной ненависти: такая женщина заслужила получить урок на всю жизнь. Приговор вынесен окончательный. – Пусть это будет для вас приятной неожиданностью, моя дорогая баронесса… Агату незаметно поставили на место. Мадемуазель слишком умело вертела ею.