– Есть причина, – ответил Пушкин, разглядывая на вешалке его пальто и ботинки под ним. – Вы давали слово, что останетесь дома до возвращения хозяина… – Так я ведь… Только… ну сами понимаете… Валерия Макаровна… – лепетал страховой агент. – Сегодня ночью гуляли? Вопрос показался чрезвычайно странным. – Зачем? Меня простуда только отпустила… – Полюбоваться на метель над Пресненским прудом. – Подобными глупостями я не занимаюсь, господин Пушкин… Если бы знать заранее, кто способен на такие глупости… Сыскная полиция сидела бы без дела. Пушкин спросил разрешения пройти в гостиную. Малецкий спохватился, что должен быть гостеприимным хозяином, пригласил войти. Столик с лекарствами исчез. Как исчезли теплый халат и одеяло, которым укрывался больной. Зато коробки с бабочками были на месте. Ничего не указывало, что здесь был кто-то посторонний. Тем более Пушкин тщательно расспросил дворника. – Почему вы утаили главное? – сказал он, повернувшись к Малецкому. – Утаил? Что же такое… Принес вам все на блюдечке с голубой каемочкой, а вы такое, – обиженно говорил тот. – Господин Алабьев пригласил вас быть свидетелем на подписании завещания. Вас и Бастанджогло. Что было обещано за молчание? Если бы Малецкому сказали, что его назначают управляющим страхового общества «Россия» и кладут годовым окладом десять, нет – двадцать тысяч рублей, и тогда бы он не так поразился. Замерев, попятился, запнулся ногами за диван, рухнул на него. – Откуда… Откуда вы… – бормотал он. – Что было обещано? – повторил Пушкин. Первый испуг прошел. Малецкий быстро соображал: ничего преступного в том, чтобы стал свидетелем завещания, нет. А сколько было выплачено и было ли вообще – полиции не касается. Действовал из одного только почтения к хозяину. О чем он сбивчиво заявил чиновнику сыска. – Ваше право уходить от ответа. Тогда я напомню вам… Поздно ночью двадцать первого февраля, когда вы вернулись с вечеринки Валерии Макаровны, к вам постучали. Вы открыли и обнаружили на пороге хозяина. В шубе, в шапке. Господин Алабьев приказал завтра утром вместе с Бастанджогло прибыть в контору Дейера на Варварке в доме Сибирского подворья. Вам было обещано нечто существенное: например, место управляющего вместо Кирилла Макаровича. Или как минимум старшего страхового агента. От вас требовалось подчинение и молчание. Что бы ни случилось. Укажите ошибку, если найдете… Сказать было нечего. Малецкий тщательно разглядывал диванную подушку. – И что в этом такого? – Алабьев обещал вам руку и приданое своей дочери? Страховой агент вскочил, словно готовился отразить нападение. – А хоть бы и так? Вам какое дело? – Зачем вы раскрыли аферу Лазарева? – спросил Пушкин, наблюдая, как подрагивает рука отчаянного смельчака. – Это косвенный удар по вашей невесте… – Да чтоб Митеньку, этого гада ползучего, так придавить, чтоб больше не опомнился! – вскричал Малецкий. – Ненавижу! Вот нет его уже, а все равно – ненавижу! И Кирилла Макаровича, соплю размазанную, ненавижу! Дал бы мне хозяин управление, так я бы таких высот достиг – вам и не снилось! И добьюсь своего! Вот увидите… Порыв исчерпал не слишком большой запас сил. Малецкий рухнул на диван, дернул галстук и тяжело задышал. – Мой совет прежний: оставайтесь дома, – сказал Пушкин. Выйдя на лестничную площадку, он крепко хлопнул дверью. Новая заплатка на замке сидела крепко. • 80 • Пушкина отвели в трапезную подворья. На длинных столах стояли миски с нарезанным хлебом и солонки, пахло блинами. Пушкин сел на лавку и стал ждать: матушка стояла на молитве. Чтобы заглушить голод, он украдкой, будто его осудят, взял кусок черного хлеба и стал жевать. Ничего вкуснее давно он не ел. Ароматный черный ржаной из монастырской печки был вкуснее заливного осетра в «Славянском базаре». Простое лучше. Так жизнь устроена. Матушка Евгения вошла и прищурилась, не разобрав, кто ее дожидается. Проглотив недожеванный кусок, Пушкин встал и поклонился. – Прошу простить за беспокойство… – А, это ты, Алексей… Тяжело ступая, матушка подошла, перекрестила и указала сесть рядом. – Ну, признавайся, безобразия масленичного избегаешь? – спросила она с некоторой строгостью. – Как прочла тут в одной книге: «Ибо еще в язычестве у греков и римлян были празднества, похожие на нашу Масленицу, которые называли они вакханалиями и проводили время в пьянстве и бесчинии…» Верно сказано… – Избегаю не по доброй воле, а потому, что в бегах, – ответил Пушкин. Монахиня одобрительно кивнула: – Спасибо, что не лукавишь… С чем пожаловал, Алексей-защитник? – Дурные новости, матушка… Ваш брат погиб. Как известно, для верующего христианина смерть – не конец, а начало новой жизни. Радоваться нельзя, но и горевать не о чем: душа уходит к своему создателю, а бренное тело – в землю. Для монахини смерть тем более не страшна. Матушка Евгения была внешне спокойна. Только прикрыла глаза и одними губами прочла поминовение. – Знала, что его уже нет, – сказала она, глядя на потолок трапезной. – Разум не верил, а сердце чувствовало… В Ярославле случилось? – Нет, в Москве. Матушка повернула голову: – Обманул, значит, прятался от меня… Ах, Макар, не послушал меня… Как случилось? – Позвольте сообщить подробности завтра. Сейчас важно знать: в письме ваш брат упоминал, что составил новое завещание? – А тебе откуда известно? – Матушка щупала Пушкина взглядом. – Мне не известно. Это логический вывод, – ответил он. – А, логический… Тогда ошибся, Алексей. Макар написал: если вдруг отдаст Богу душу, то завещание должно быть прежним. То, что спрятано в надежном месте… – У нотариуса Соколова? – Не знаю, кто таков, – сказала матушка с таким недовольством, будто недолюбливала нотариусов. – Макар никому не доверял. Может, в сейфе хранил или в доме где-то запрятал. – Кто может знать, где это завещание? – Вот уж вопрос… Кирилла ни в грош не ставил, про жену его новую, пигалицу, и говорить нечего… С Валерией вечно в ссоре… Матвей мал еще… Не знаю, что и подумать. – В письме не давал намеков или указаний? Из черных глубин одеяния матушка извлекала сложенный лист желтоватой бумаги и протянула Пушкину: – Прочти, от тебя секретов нет… Пушкин пробежал по строчкам и задержался на подписи. Росчерк у Алабьева был несложный, без хитростей и завитков. – Нашел что? – Есть гипотеза, – ответил он, возвращая листок. Матушка улыбнулась уголками губ. – Хороший ты человек, Алексей, только выражаешься мудрено… – Простите, студенческая привычка… Матушка Евгения, как чиновник сыскной полиции не имею права просить вас, поэтому прошу как ближайшую родственницу Матвея… Она встревожилась: – Что с мальчонкой? – Чтобы ничего не случилось, прошу вас немедленно забрать Матвея из дома и держать здесь. Пока не сообщу, что опасность миновала… Нельзя терять ни минуты… Для своих лет и облачения матушка Евгения оказалась чрезвычайно бойкой. Так стремительно покинула трапезную, что Пушкин не успел дать нужный совет. Значит, обойдется без него. Поколебавшись, Пушкин стащил другой кусок хлеба. На дорожку, так сказать…