— Извините, что заставляю вас работать в ледяной яме с голым мужчиной, — говорит Виктор. Полин пожимает плечами. — Я с телевидения, красавчик. — Вы приятно пахнете, — замечает Виктор. — С нотками эвкалипта. Изначально Полин нарисовала пулевое ранение еще в квартире Джойс. Рон объяснил ей ситуацию, и она восприняла ее совершенно спокойно. Только спросила, законно ли это, на что Элизабет ответила «смотря что такое законность», после чего все вопросы Полин отпали. Она начала с того, что покрыла лицо Виктора пудрой. Она делала его все бледнее и бледнее, все неприятнее и неприятнее, пока все дружно не согласились, что смотрят в глаза призраку. Затем Виктора уложили в уже знакомую ему сумку, которую Богдан привязал к квадроциклу и отвез в лес. Остальные проследовали за ним на почтительном расстоянии — на случай, если Викинг каким-то образом за ними следил. — Мы закончили, — сообщает Полин, нанося заключительный штрих. Затем она в последний раз осматривает Виктора, тщательно разглядывая со всех сторон. — Выглядите отвратительно. Именно Джойс заметила изначальную ошибку: Полин нарисовала входное отверстие на лбу Виктора. Но запись, которую услышал Викинг, наверняка не оставила у него ни малейших сомнений в том, что Элизабет стреляла в Виктора сзади. Вот почему Полин сидела теперь на коленях рядом с ним в могиле и превращала входное отверстие в выходное. Если Полин и удивилась тому, насколько точно Виктор и Элизабет смогли описать выходное отверстие, то даже бровью не повела. Рон и Богдан помогают Полин выбраться из ямы. В основном помогает Богдан, замечает Виктор, но делает это таким образом, чтобы показалось, будто большую часть усилий взял на себя Рон. Виктор смотрит на лица, глядящие на него сверху вниз. Богдан подкидывает еще земли на тело Виктора. Идея состоит в том, чтобы придать ему вид «только что выкопанного». Ибрагим достал телефон и уже направляет его на Виктора, лежащего на дне ямы. — Пейзажная съемка или портретная? — Пейзажная, — говорит Виктор. — Будет атмосфернее. — Портретная, — возражает Элизабет. — Фотографирую я, а я предпочитаю портреты. — Ты невыносима, Элизабет, — замечает Виктор со дна ямы. У Ибрагима появляется еще один вопрос. — Крупный план лица или все тело целиком? — И так и этак, — отвечает Элизабет. — Но не слишком близко к лицу, а то мало ли что. — В каком смысле «мало ли что»? — возмущается Полин. — Увеличивайте сколько угодно, Ибрагим, я проделала хорошую работу. — Да, увеличь, — соглашается Рон, сжав руку Полин. — Наверное, лучше заранее договориться о фильтрах, — предлагает Ибрагим. — Лично я думаю, что «кларендон» будет идеальным из-за землисто-коричневого оттенка. — Если вас не слишком затруднит, — вмешивается Виктор, — может, обсудим после? Ибрагим кивает. — Переохлаждение, понимаю. Еще я хочу поговорить с вами о стихотворении Хизер Гарбатт, но и это может подождать, пока вы не оденетесь. Виктор поднимает глаза на лица, смотрящие вниз. Элизабет, великая его любовь. Как же он рад провести с ней еще немного времени. Люди приходят и уходят из вашей жизни, но, когда вы моложе, вам все время кажется, что вы обязательно увидите их вновь. Но теперь любой старый друг — это настоящее чудо. Рон и Полин. Они стоят держась за руки. Виктор запомнил имя Рона много лет назад, поскольку тот был в списке. Это был довольно длинный список, и Рон в нем присутствовал. В него вносились люди, с которыми стоило поговорить, «прощупать их», так сказать, и прикинуть, не симпатизируют ли они советскому образу жизни. Познакомившись с Роном теперь, Виктор не дал бы на это ни единого шанса. Богдан стоит, опершись на лопату, и терпеливо ждет, когда настанет момент засыпать яму. Ибрагим пытается поймать идеальный ракурс. Джойс, временная соседка Виктора по квартире, его новый ангел-хранитель, прямо сейчас не дает Алану спрыгнуть в яму. Глядя на них, Виктор понимает, как пуст его пентхаус и насколько одинокой стала жизнь. Молодые красивые люди фотографируются у бассейна, который все могут видеть, но никто не может посетить. Куда делись его друзья? Может, ему просто остаться здесь? Возможно, этой фотографии будет достаточно, чтобы удовлетворить Викинга, и Виктор получит возможность сменить имя, оставить свой прежний мир позади и навсегда переехать в Куперсчейз? Ничто так не заставляет задуматься о жизни, как лежание в холодной могиле с дыркой от пули в голове. Действительно ли ему так нужны многомиллиардные сделки, если есть Джойс, Элизабет, Алан и целая банда, частью которой он мог бы стать? Может, они раскроют это убийство? Может, он сможет погулять с Аланом в лесу? К тому же Рон упоминал снукер. Виктору больше не с кем играть в снукер. Раньше он играл со старым казахом, державшим ювелирную лавку в Сиденхэме[78], но он умер… Да ладно — неужели три года назад?! Виктор снова поднимает взгляд на лица над ним. Может, ему в конце концов повезло? — Господи, Виктор, — восклицает Элизабет, — перестань улыбаться и немедленно закрой глаза! Ты мертв! «О да, я был мертв, конечно, я был мертв». Виктор закрывает глаза и с некоторым трудом заставляет себя перестать улыбаться. Глава 43 Все греются чашками чая, одеялами и сплетнями. Но Ибрагиму нужно поработать. Перед ним лежит стихотворение Хизер Гарбатт. На этих страницах сокрыт секрет, в этом нет никаких сомнений. Тайное послание, искусно замаскированное. Кого боялась Хизер Гарбатт? Кто собирался ее убить? Ибрагим уверен, что расшифровка стихотворения Хизер Гарбатт и раскрытие его тайны займет какое-то время. Он хотел все это с кем-нибудь обсудить, но Элизабет, Джойс и Рон не заглотнули наживку. В стихотворении они видят не более чем отвлекающий маневр. Он даже попробовал привлечь Виктора, после того как его выкопали обратно. В КГБ невозможно дослужиться до высоких званий, не разбираясь в криптографии. Но Виктор взял листы испачканными грязью пальцами, посмотрел и вернул со словами: «Нет тут никакого сообщения. Простое стихотворение». Как это часто бывало и раньше, голос Ибрагима — теперь одинокий глас в пустыне. Ну что ж, да будет так, это его крест, и ему придется его нести. Нет пророка в своем отечестве. Когда он раскроет секретный смысл сообщения Хизер, извинений будет вполне достаточно. Он даже великодушно кивнет и, возможно, слегка склонит голову набок, когда в его сторону посыплются аплодисменты. Он представляет, как его горячо поздравляет Элизабет: «Я была совершенно неправа, совершенно неправа!». Джойс протягивает ему тарелку с печеньем, в то время как Алан застыл в тихом, гордом почтении. И даже Виктору придется признать, что Ибрагим превзошел его. На мгновение он отдается мечтам, после чего его осеняет мысль. Теперь Ибрагим точно знает, с кем надо поговорить. С тем, кто никогда не осудит его и кто всегда полон идей. С тем, кто ему поможет. Он смотрит на наручные часы. Сейчас половина пятого, а значит, внук Рона, Кендрик, уже скоро вернется из школы, но пока еще не сядет пить чай. Золотой час для любого восьмилетнего мальчика. Ибрагим связывается в Кендриком по видеозвонку, вспоминая счастливое время, когда они вместе просматривали многочасовые записи камер видеонаблюдения в поисках похитителя алмазов и убийцы. — Дядя Ибрагим! — восклицает Кендрик, подпрыгивая на стуле. — Как здоровье? — спрашивает Ибрагим. — Отлично! — отвечает Кендрик. Ибрагим обрисовывает в общих чертах стоящую перед ним задачу. Рассказывает, что за несколько лет до рождения Кендрика произошло убийство («Только не еще одно, дядя Ибрагим»), а совсем недавно одну женщину убили в тюрьме («Мама Милли Паркер сидит в тюрьме, потому что прогуливала школу»). Эта женщина — Хизер Гарбатт, не мама Милли Паркер — оставила стихотворение, которое, по мнению Ибрагима, зашифровано (Кендрик тихо и восхищенно присвистывает), и если бы им с Кендриком удалось расшифровать код, то они могли бы узнать, кто именно ее убил, а еще где находится большая сумма денег, украденная в результате мошенничества с НДС (Ибрагим вкратце объясняет Кендрику, что такое НДС, вынужденно начав с основных принципов универсального налогообложения). И вот они уже усердно трудятся: Ибрагим с сигарой и бренди, Кендрик с апельсиновым соком («В нем меньше сахара, но этого даже не замечаешь, когда пьешь»). Ибрагим читает: Мое сердце мечтает кружить, как орлы, И услышанным быть, как в роще дрозды, Но расколото было оно колесом, И орлу не взлететь, когда стены кругом. — Видишь теперь, почему это интересно, Кендрик? Стихотворение ужасное, в смысле техники, но интересное. Она говорит, что ее сердце хочет кружить, как орел, — Ибрагим отправил Кендрику фотографию текста, а сам читает оригинал. — Но через две строчки это сердце «расколото колесом». — Бывают беркуты, белоголовые орланы и черные орлы, — говорит Кендрик. — Они едят мышей. Ты знаешь какие-нибудь другие виды орлов? Я — что-то нет. — Ястребы-тетеревятники — еще одна разновидность ястребиных, — вспоминает Ибрагим, и Кендрик записывает. — Теперь я знаю четыре вида ястребов, — отвечает Кендрик. — Если сердце раскалывается колесом… — говорит Ибрагим, — я просто размышляю вслух, Кендрик. Как думаешь, можно ли считать, что Хизер Гарбатт хотела, чтобы мы взяли анаграмму слова «сердце» и объединили ее с другим словом, обозначающим «колесо»? — Может быть, — отвечает Кендрик. — Она вполне могла написать что-нибудь такое. — Или же, — предполагает Ибрагим, — если тут «расколото», то, очевидно, надвое. А вдруг она хотела, чтобы мы поместили слово «колесо» между двумя частями «сердца». — Возможно, — кивает Кендрик. — У нее плохой почерк, да? Я пишу аккуратно, но только если сосредоточусь. — Нам нужно найти другое слово для обозначения «колеса», — говорит Ибрагим. — В качестве существительных мы имеем «диск», «обруч» и с некоторой натяжкой «окружность». Если же взять глагол… — Глагол — это часть речи, обозначающая действие, — перебивает Кендрик. — Именно так, — соглашается Ибрагим. — Это дает нам «вращаться», «вертеться» и, опять же, «кружить» — таковы шутки английского языка. — Сколько будет сто умножить на сто и умножить на сто? — спрашивает Кендрик.