Так и знала! Зачем я села в самолет без Эрин! С какой стати ей тут сидеть пристегнутой к железному корыту, которое вот-вот пробьет облака и свалится в океан? Ее рука переместилась к ремню безопасности. Нужно выйти! Горло сдавило страхом. Лори щелкнула рычажком пряжки и освободилась от ремня. – Мы еще на земле! – возразил Дэниел на повышенных тонах. – Уже взлетаем, – безапелляционно заявила стюардесса. Взревели двигатели, самолет устремился вперед. Сердце забилось, в животе похолодело от страха. Сила притяжения вдавила Лори в сиденье, и она стала нащупывать ремень безопасности. Впереди плакал ребенок. Самолет зашел в клубящиеся тучи, стекла иллюминатора окропило дождем. «Не к добру это, – думала Лори. – Ох, не к добру…» Чета американцев на соседнем ряду молилась: – Отче наш, иже еси на небесех… Лори защелкнула пряжку ремня и почувствовала отрыв от земли. Вот и все. Они в воздухе. Теперь никуда не деться. Глава 8 Теперь | ЭРИН Горящий самолет стремительно падает, из хвоста валит дым. «Лори! Лооориии!» – кричу я, глядя в небо. Самолет близко, в иллюминаторе белое от ужаса лицо сестры. Снова ее зову, но она меня не слышит. Не знает, что я там. Поднимаю руки, словно хочу вырвать ее оттуда. Но не могу. Самолет врезается в землю – взрыв пламени… Вскакиваю в холодном поту, судорожно хватая воздух – мое обычное пробуждение… Из дома выхожу рано. Налегая на педали, еду по серому утреннему Лондону. Пролетаю мимо строителей, бурящих асфальт: пыль оседает в горле. Мои мысли мчатся со мной, скачут по зияющим пробелам в стенограмме пилота. Мчу на всех парах, икры налились кровью. Я поглощена мыслями, не слышу коротких гудков сдающего назад грузовика. Железный бок кузова толкает переднее колесо велосипеда – лязг металла! – и я улетаю вперед, раскинув руки… Все вверх тормашками: лобовые стекла машин накренились под неестественным углом, яркий свет уличных фонарей бьет в глаза. Кажется, я лечу бесконечно медленно, все дальше от велосипеда, земли, дороги. Думаю о Лори. Что она видела, когда самолет стремился к земле? Возможно, мимо нее промчалась тележка с едой, все гудело… Удар! С грохотом приземляюсь на тротуар, бездыханная пустота в груди. Я не двигаюсь: при падении хрустнул шлем, наверное, сотрясение мозга… Дверца грузовика открывается. Ко мне топает человек в тяжелых ботинках. – Ох ты ж! Жива, дорогая? Набрав в легкие воздуха, отвечаю: – Да… Тротуарная плитка обжигает холодом. Подходят зеваки: вижу чьи-то кожаные туфли, запачканные белые кроссовки с трениками, черные колготки и высокие шпильки. – Куда ж ты смотрела? Куда смотрела, говорю? – водитель грузовика явно паникует. – Не слышала, я сигналил, назад сдавал? – Извините, – к горлу подкатил ком. Кто-то присел рядом: серьезный, узкое лицо. – Вам помощь нужна? Я фельдшер. Понятия не имею, насколько сильно я пострадала. К глазам подступили слезы. Слишком много людей. Не хочу здесь оставаться. Нужно уходить. Поднимаюсь, меня пошатывает, не знаю, куда идти. Где велосипед?.. Вон он, далеко позади: неужели меня отбросило в такую даль? Прикидываю, сколько метров я летела по воздуху, и… не выдерживаю: из глаз брызгают слезы. – Давайте помогу, – предлагает фельдшер. – Извините, – похоже, других слов у меня не осталось. Прихрамывая, иду к велосипеду, поднимаю с земли: колесо не погнуто, хоть бы поехал! Быстрее сажусь и жму на педали. Локоть прожигает болью, на коленке – липкая сырость. Водитель грузовика кричит вслед: – Доедешь, не сильно расшиблась? – Подождите! – кричит кто-то. Но я сильнее кручу педали, уезжая прочь. Подальше отсюда. На работе иду прямо в туалет и, как могу, привожу себя в порядок, счищаю песок с пореза на подбородке. Любимые черные джинсы порваны у колена. Закатываю рукав: локоть кровоточит. Прикладываю к ране скомканную салфетку и опускаю рукав: надеюсь, будет держаться. Где-то в офисе есть аптечка, но, чтобы взять ее, потребуется найти человека с ключом от кладовки, а, значит, разговора об опасностях езды на велосипеде в Лондоне не избежать. Лучше выпью кофе. Утреннее собрание в девять, на офисной кухне толкутся те, кто пришел пораньше. Незаметно вхожу, достаю из сушилки треснутую кружку с надписью «Сохраняй спокойствие и двигайся вперед». Пока закипает чайник, рассматриваю кофейные потеки внутри ее. Интересно, можно ли определить возраст кружки, сосчитав потеки, словно кольца на стволе дерева? – Как тот случай, помните? Пара исчезла в Панаме, – Талия рассказывает что-то остальным. – Ради страховки притворились мертвыми перед собственными детьми! Ради каких-то ста тысяч. – Вот эгоисты, – вмешивается в разговор кто-то другой. – Может, пилот тоже хотел, чтобы жена получила страховку? Кто-то оборачивается и замечает меня. Все переглядываются, замолкают. Коллеги знают, что тем самолетом летела моя сестра. Знают, но я с ними это не обсуждала. Я устроилась помощником редактора три года назад, потом какая-то журналистка ушла в декрет, и мне дали ее место. Она так и не вернулась, а я все еще здесь: гоняюсь за историями и до сих пор гадаю, мое ли это предназначение. Каждый месяц в офис прибывают новые, голодные до работы стажеры. Каждый раз, видя их рвение получить у нас работу, чувствую себя мошенницей: словно украла чужую роль. – Что с подбородком? – спрашивает Даррен, мой единственный друг на работе. – С велосипеда упала, – трогаю саднящую царапину рукой. – Выглядит не очень. В целом-то как, нормально? Я бодро отвечаю: – Конечно! Даррен прикладывает руку к виску, отдавая честь. – Давай, – говорит он, забирая кружку, – хоть кофе тебе налью. Скоро собрание. Мы сидим за большим столом перед раскрытыми блокнотами. Отпиваю из кружки: молока в два раза больше, чем я люблю. – Спасибо за латте, Даррен. Он усмехается, затем открывает блокнот, там у него мультяшные наброски с маленькими облачками речевых пузырей. Поворачивается ко мне и внимательно смотрит. – Точно все нормально, Эрин? – участливо спрашивает он. Уф, можно не отвечать: в комнату входит Ребекка, наш редактор – высокая, худощавая, говорит, немного коверкая гласные. По пятницам мы представляем идеи для журнала на следующую неделю. На собрании заведен особый порядок: приходить подготовленным, за пределами конференц-зала планы не раскрывать, чтобы не перехватили. Некоторые не затыкаются и выносят на обсуждение пустяковые задумки. Другие до поры до времени молчат, а потом выдают сногсшибательную идею. Голубоглазая Ребекка оглядывает зал и останавливает взгляд на мне.