Там, за тяжелой шторой было скрыто непредназначенное для посторонних глаз. Подруга плотно зашторила дверной проем и ушла на кухню готовить чай. Тем временем я, бесшумно ступая по простенькому ковру, пошла навстречу неизвестному. Приоткрыв занавеску, я просунула голову в темноту. Возле стены за ширмой, в облаке теплого света стояла кровать. Стараясь не шуметь, я, подобно мотыльку, пошла на свет. Дошла до ширмы и застыла в нерешительности. Из-за перегородки не доносилось ни звука. И мне показалось, что кто-то незнакомый за ней тоже притаился и ждет, пока я себя обнаружу. От ощущения опасности по коже побежали мурашки. Подталкиваемая любопытством, я решилась и выглянула. На кровати, под серым покрывалом, лежало тело. С трудом можно было различить в нем мужчину. Казалось, что из кабинета биологии стащили и спрятали под одеялом скелет. Перекошенное гримасой лицо не выражало абсолютно никаких чувств. Поверх одеяла, ладонью вниз, лежала рука. Она как будто существовала отдельно, не принадлежала этому искалеченному болезнью телу. Она жила! Пальцы ее непрерывно шевелились, подрагивали, исполняя какой-то загадочный танец. Я стояла, зачарованно глядя на ладонь, когда пальцы вдруг сжались в кулак. Я машинально взглянула в лицо мужчине. Огромные, темные глаза смотрели прямо на меня. Не в силах оторваться, я стояла, как пойманный с поличным вор. Его веки, вторя движениям кисти, подергивались. Но зрачки оставались неподвижными. Они неотрывно смотрели на меня. Его глаза принадлежали другому человеку. Мне вдруг живо представился высокий худощавый брюнет, красивый и статный. Словно пленник, запертый в этом теле, он молил пощадить его, отпустить на волю. И мне вдруг так захотелось помочь! Но я не знала, как… – Аня! – вывел меня из забытья голос Насти. Кажется, в тот момент я покраснела от макушки до самых пяток. Поспешно развернулась, выскочила из комнаты и побежала на кухню, миновав застывшую в дверях подругу. – Насть, прости, – неловко извинялась я, пытаясь найти оправдание своему нелепому и неуместному поведению. Другого оправдания, кроме праздного любопытства, не находилось. – Да ладно, – неожиданно просто махнула рукой подруга и вытащила из ящика коробку с сигаретами. Я, старательно прятавшая от теть Тони раздобытую папиросу, во все глаза уставилась на Настю. Она же, не обращая внимания, зажгла сигарету и упоенно затянулась. – Я хотела, чтобы ты увидела, – продолжила она, – проще раз увидеть, чем сто раз услышать. Теперь поняла? Настя вопросительно вскинула брови, и я испуганно закивала. – А…, – проблеяла я, – как это… что с ним? Настя тяжело вздохнула. В тот момент от легкомысленной и смешливой девчонки, которую я знала, не осталось и следа. – Инсульт, – коротко ответила она, – мама до сих пор винит себя в том, что ее не было рядом. – А разве, – нерешительно вклинилась я, – бывает в таком возрасте? – Бывает в разном, – отрезала Настя, вдыхая едкий дым. – И это не лечится? – уточнила я, пытаясь следовать Настиному примеру. У меня, с непривычки, получалось плохо. Потому, вдохнув поглубже, я тут же зашлась сильным кашлем. – Конечно, лечится! – горестно усмехнулась подруга, – Вот уже пять лет как лечится. Видишь, рукой двигать стал. Правда, от этого только хуже. Уже дважды пытался простыней удавиться. Благо, что сил не хватает. Увиденное тогда еще долго не отпускало. В ту ночь я не могла уснуть, пытаясь представить себе, как это… Стать заложником собственного тела. Быть не в силах что-то изменить. Каково это, видеть близкого тебе человека, изо дня в день, обреченного на подобные страдания. Разве не возникнет желания освободить его от этих мучений? Помочь ему обрести свободу? И разве кто-то вправе тебя за это осудить? Тогда я твердо решила, что, окажись я в подобной ситуации, непременно сделала бы это, наплевав на все доводы морали. А вот теперь я лежу здесь. И кто поможет мне? Где мой избавитель? Где-то вдали кричат птицы. По всему ясно, что у моей ловушки тонкие стены. Ощущение такое, что я лежу прямо посреди лесной опушки. Хотя… Что, если это запись? Раньше были популярны такие. Даже у нас на антресолях до сих пор хранится диск «Звуки леса», призванный успокаивать и усыплять. И эти звуки на самом деле успокаивают. Но, будь это запись, они бы шли по кругу, чередуясь и повторяясь. Однако, мой чуткий слух улавливает не только разные птичьи голоса, но даже различные интонации похожих. Если я выберусь отсюда, то непременно нарисую лес. С его глубокой зеленью, с силуэтами птиц и животных. Пускай он будет окутан дымкой утреннего тумана, чуть размыт. А где-то вдали, между пушистых крон деревьев, будет проглядывать кусочек восходящего солнца. – Мазня! – вынес свой вердикт Ленька, увидев одну из самых удачных, на мой взгляд, картин. Мой брат оказался консерватором, и Ван Гогу предпочитал Шишкина. Теперь я пытаюсь представить в деталях, каким будет мое полотно. Я нарисую его и покажу Леньке. И ему обязательно понравится. Глава 35. Рита «Телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети», – равнодушным тоном повторяет женский голос. И зачем только я перезваниваю? Ведь заботливый оператор уведомит меня, когда абонент будет доступен для звонка. Но вдруг сбой в сети? И я не узнаю об этом. Спустя каких-то десять минут, я вновь набираю номер. Но, не дождавшись ответа, нажимаю отбой. Я открываю сообщения от Вадима. Я знаю их наизусть. Эти бессмысленные обрывки фраз не дают ни малейшего представления о его намерениях. Я хочу видеть его лицо, я хочу смотреть ему в глаза! Что изменилось в них с тех пор? «Пока не знаю, как получится, возможно, завтра», – написал он. В ответ на мое: «когда тебя ждать домой». «Завтра» уже наступило, но телефон молчит. – Завтра, завтра, завтра, – как заклинание, повторяю я, и закрываю лицо руками. Каждое слово звучит в голове навязчивой чередой. Как будто разум играет со мной, проверяя, насколько хватит моего терпения. Я заставляю себя встать с дивана. Темнота ночного неба сродни черному квадрату. В обрамлении белоснежных оконных рам картина кажется завершенной. Не хватает только автографа художника. Когда глаза привыкают к темноте, на небе более явственно проступают звезды. Еще секунду назад оно казалось пустым. Здесь, в городе, не видно всей красоты. Небо, словно стесняясь, прячет их от любопытных глаз. И только вдалеке от городских огней, в спасительной темноте, украшаясь миллионом сияющих пылинок, позволяет взглянуть на свои богатства. Моей ноги касается пушистый кошачий хвост. Мурка настойчиво мурчит, петляя между голых щиколоток, задевая коготками ковер. – Пойдем, поедим, – предлагаю я вслух. И Мурка весело семенит за мной на кухню. Стоит мне открыть холодильник, как кошка заходится в радостном вопле. Я снимаю с дверцы маленький пакетик кошачьего корма. И она в предвкушении перебирает лапками. Хвост вибрирует, и, кажется, она вот-вот взлетит. – Есть на ночь не хорошо, – говорю я кошке, – но мы никому не скажем. Пока закипает чайник, мастерю себе бутерброд. Из-под стола слышится ритмичное чавканье. – Не забудь вымыть за собой посуду, – обычно говорила Зойка, когда была младше, поучая кошку на мой манер. Я жую свой резиновый сендвич, совсем не чувствуя вкуса. Как будто все рецепторы разом взбунтовались и объявили забастовку. Он мог написать хотя бы одно ласковое слово. Хоть бы один короткий намек на то, что я нужна ему. Как раньше, когда каждая запятая была пропитана любовью. – Как раньше уже не будет! – некстати вспыхивают в памяти Ленкины пророчества. «Пускай!» – упрямо думаю я, – «Но ведь что-то же должно остаться. Такое чувство не проходит бесследно. Ведь мое чувство к нему не прошло». Кажется, что время неумолимо мчится вперед, унося все прекрасное, что было. Когда тебе совсем не много лет и впереди целая жизнь, твоим единственным преимуществом становится время. Что еще нужно, когда ты молода и прекрасна? Ни денег, ни уверенности в завтрашнем дне, ни планов на будущее. Которое представляется таким неизмеримо далеким и бесконечно длинным. И, кажется, так будет всегда! Но время ускользает… И однажды вместо бескрайних просторов впереди ты видишь вполне обозримый горизонт. Жизнь конечна, и как бы нам ни хотелось остановиться на середине пути, нужно идти вперед. Без остановок, с каждым новым шагом приближая неизбежный конец. Из ступора меня выдергивает звук открывающейся двери. Такой неожиданно громкий в тишине ночного дома, что я испуганно вздрагиваю. «Нина?» – настороженно пытаюсь угадать ночного визитера. Сдержанное шуршание сменяется громким стуком. В прихожей вспыхивает свет. «Вадим?» – я растерянно смотрю на мужа, который, пока еще не видя меня, торопливо раздевается. Вот на полу остались стоять его кожаные туфли, плащ цвета мокрого асфальта занял свое место на вешалке. Маленький чемоданчик, натворивший столько шума, сиротливо подпирает стену, уронив на пол длинную ручку. Муж привычным движением поправляет волосы и, наконец, выпрямляется. – Рита? – он смотрит на меня, удивленный тем, что я здесь, – Прости, не хотел шуметь. Зойка спит? – Зойки нет, – тихо отвечаю я, пропуская его в гостиную, – она ночует у Садовских. Я оглядываю мужа с ног до головы, пытаясь угадать его настроение. Он выглядит непривычно рассеянным. Морщина на лбу образует глубокую борозду. Напряженный взгляд блуждает по комнате, словно ища чего-то. – Вадик, – я стараюсь говорить мягче. Словно боясь, что одно нечаянное слово может спугнуть его. Осторожно приближаюсь к мужу, касаюсь спины. Он нервно дергается, но, в следующее мгновение, оборачивается навстречу моим прикосновениям. – Ты дома, – шепчу я, и тону в его объятиях, как в бескрайнем море тепла и света. Его рубашка пахнет именно так, как пахла в тот последний раз, когда он обнимал меня на кухне. В спасительном кольце его сильных рук я ощущаю себя такой свободной. Как будто он не уезжал! Как будто не было этих ужасных дней, привнесших сумятицу в нашу жизнь. Будто все это мне приснилось. Ощущение близости настолько сильно проникает в меня, что из глаз текут слезы. – Ты дома, – снова и снова шепчу я, пряча лицо у него на груди. – Ну что ты, солнце. Все хорошо, – он выпускает меня из объятий, наклоняется, чтобы поцеловать. Я ищу его губы, но поцелуй приходится куда-то в область щеки. Вадим мягко отстраняет меня, идет на кухню, включает огонь под еще теплым чайником, достает из ящика кружку. – Что же это я! Ты, наверное, голодный, с дороги? – я устремляюсь к холодильнику. Но Вадим опережает меня, едва я касаюсь дверцы: – Не суетись. Я поел в самолете. – В самолете, – эхом повторяю я, наблюдая за мужем. Нужно что-то спросить. Но слова зависают в воздухе. Все дежурные фразы кажутся неуместными сейчас. Я продолжаю стоять, словно тень, чуть поодаль от него. Вадим достает из кармана телефон и отворачивается к окну. Теперь мне не видно его лица. Я задумчиво изучаю спину мужа, глядя на образованные рубашкой складки. И вдруг меня осеняет: ведь он приехал раньше, как и обещал… ей! Я решительно обхожу столешницу и становлюсь прямо напротив: – Почему ты вернулся раньше? Все нормально на работе? – Угу, – кивает он, не отрывая глаз от телефона. Мне не обязательно видеть, что на экране. Я и без того знаю, чье имя сейчас занимает его мысли. – Представляешь, у папы опять гипертонический криз, – я делаю шаг навстречу, – лежит в больнице. – Правда? – Вадим, изобразив озабоченность, посылает мне кроткий взгляд. – Да, нужно будет съездить к нему. – Конечно! – кивает он. Однако я вижу, как снует по экрану его палец. По всему видно, набирает сообщение. – Нужно Нинку пригласить. Она по тебе соскучилась. Вадим раздраженно выдыхает. Видимо, мои навязчивые вопросы сбили его с мысли. – Я тоже по ней скучал, – торопливо отвечает муж. – А у тебя какие планы? Не помчишься, завтра на работу? – я не намерена оставлять его в покое. А потому делаю еще один шаг, и, оказавшись вплотную, притягиваю его к себе. – Рита! – Вадим морщится, как будто его укусил комар и отодвигает меня в сторону. – Мне нужно кое-что порешать. Я сжимаю челюсти так сильно, что зубы того и гляди раскрошатся на кусочки. – Пойдем-ка лучше спать, – нежно провожу ладонью по его руке. Мой внутренний пес готов сорваться с цепи, когда Вадим раздраженно дернув плечом, перекладывает телефон в другую руку. – Рит, ну прекрати. Я с дороги, – он тоже старается говорить мягко, но мне знаком этот взгляд. – Пойдем тогда в душ, – нараспев говорю я, – я помассирую тебе спинку. Не обращая внимания на протесты Вадима, я начинаю расстегивать пуговки на его рубашке. Одной рукой он ловит обе мои ладони и чуть ли не по слогам произносит: – Иди спать, я скоро приду! Так говорят с непослушными детьми. Таким же тоном я отправляла девчонок спать, когда они, разыгравшись, носились по комнате. – Какие дела могут быть ночью? – нежность в моем голосе сменяется злостью. У меня больше нет сил притворяться. Наверное, это отражается в моих глазах. И Вадим также меняется в лице. Словно мы оба решили снять маски.