— Это что же такое? — ахнула я, как только смогла отдышаться. — Это уму непостижимо… — Кончай тарахтеть, — усмехнулась тетушка, поднимаясь с дивана. — Пойдем, хоть чаю выпьем. — Какой, к черту, чай! Этот негодяй тебя ударил. Немедленно, слышишь, немедленно звони в милицию! Нет, лучше я позвоню… — Ты, племяшка, у меня вовсе дурочка, — загрустила тетка. — Не пойму только в кого. — Ты что же, хочешь, чтобы этим подонкам их гнусная выходка с рук сошла? — Брось. Витька — не самое плохое, что есть в подлунном мире. А по фейсу я схлопотала по твоей милости. Мужики при виде небесных черт впали в буйство. Надеялись, что ты на месте не усидишь и глупость сделаешь: звук какой издашь или того хуже, на выручку кинешься. Вот тут бы они потешились… Слава Богу, хватило ума сообразить, чего хочет от тебя твоя старая мудрая тетка. — Ты хочешь сказать… — начала я. — Я хочу сказать: с первым автобусом — домой. Италия отменяется, и здесь тебе не место. — Господи, да что же это? — Ты сейчас на курицу похожа, — с усмешкой заметила Серафима. — Это чудовищно, — твердо сказала я. — Как в кино: Германия, тридцать девятый год, два эсэсовца на отдыхе, и я — несчастная еврейка. Серафима хохотнула, ставя на плиту чайник: — Конечно, не Германия, не СС, и ты не еврейка, а православная христианка беспримесно русская на обозримые поколения… Но суть ты ухватила. — Я звоню в милицию. Тетка махнула рукой: — Много пользы! — От милиции много пользы? — В моем случае — никакой, — очень серьезно сказала Серафима и даже вздохнула. Тут я испугалась по-настоящему. — Серафима, ты должна немедленно уехать. Конечно, я не планировала до конца дней жить с тобой под одной крышей, но у меня вполне приличная квартира, и мы в ней как-нибудь разместимся. График работы у нас не совпадает, так что мы даже не сумеем как следует надоедать друг другу… — Возможно, так оно и будет, — загрустила Серафима еще больше. — А кто эти типы? — спросила я, разливая чай. — Так, мелочь… — Ничего себе, мелочь. — Пугают. Что б я прочувствовала. — А кто их послал? Директор в отпуске прохлаждается, так кому какое дело до пропавших денег? — Юрке Каткову дело. Директор ведь так, для виду. Хозяин Каток, это его ребята были. — Боже мой, куда ты изловчилась вляпаться? И на что тебе сдалось это казино? Шла бы в детский сад или вон в зоопарк. — Так ведь денег хотелось. Люди гибнут за металл. Ты наверное, голодная, сейчас пельменей отварю… — Какие пельмени? У меня кусок в горле застрянет. — Очень ты у меня впечатлительная. Творческая натура, тонкая душа… — Прекрати, ничего забавного я в этой ситуации не вижу. — Я тоже, — охотно согласилась Серафима. — Постой-ка, — всполошилась я. — У тебя же был знакомый, Володя, он как будто трудился в каком-то отделе… не помню, как правильно, но точно помню, что по борьбе с бандитизмом. — Не был, а есть. Ну и что? — Как что? Звони ему, он должен помочь. — Чем, интересно? Денег в долг дать? Так у него их сроду не было. Он же юродивый, сиречь честный. Оттого и оклад мизерный, приработков не наблюдается, жена зануда и две девки-акселератки на папу дуются, тряпки новые хотят. От Вовки толку, как от козла молока. Он жутко скучный и обременительный для природы тип. — Он представитель правопорядка, — назидательно заметила я, — и он должен знать, как поступить в подобном случае. — Собирать бабки и отдавать, пока “счетчик” не включен. Это я тебе и без Вовки скажу. — Мне нужен номер его телефона, — очень грозно сказала я. — И без глупостей. Если нет способа доказать свою правоту и противостоять бандитам, пусть он мне сам об этом скажет. — Охота тебе над человеком измываться? — сокрушенно покачала головой Серафима, но, взглянув на меня, телефон дала. Застать Владимира Петровича в кабинете оказалось делом нелегким, но с четвертой попытки это удалось. Я услышала очень приятный, с усталой интонацией мужской голос, что меня в данных обстоятельствах не порадовало. — Здравствуйте, Владимир Петрович, — бодро начала я. — Вас беспокоит племянница Серафимы Павловны. — Лика? — Голос зазвучал бодрее. — Приехала в гости? Рад… — Тут до него, как видно, дошло, что звонить мне ему вроде бы без надобности, и он насторожился: — А что случилось? Как дела у тетушки? — Скверные дела у тетушки. Володя, ты можешь приехать? Лучше прямо сейчас. После трехсекундной паузы он сказал: — Хорошо. — И повесил трубку. Я вернулась в кухню. Серафимы там уже не было, она перебралась на диван и с прежним энтузиазмом разглядывала потолок. — Он приедет, — сообщила я, на что Серафима только криво усмехнулась. Однако появился Владимир Петрович только через час, извинился, прошел в комнату и сел в кресло рядом с Серафимой. — Вижу: жива, здорова, значит, все не так скверно, — вместо “здравствуйте” сказал он. — Хотя здоровье и прочее — категории временные. — Утешитель, — фыркнула Серафима. — Помнится, я тебя полгода назад предупреждал! Предупреждал? — Ну… — Гну. Сколько они хотят? — Восемьдесят семь миллионов. Владимир Петрович присвистнул. — Да-а, такие деньги в три дня не соберешь… Я взирала на него в крайнем негодовании. С момента нашей последней встречи он заметно постарел, потускнел и осунулся. И не имел ничего общего с бравым защитником правопорядка. На Владимире Петровиче был неновый серый костюм, подозреваю, единственный. Манжеты рубашки заметно обтрепаны, волосы давно требовали стрижки. А в целом он выглядел классическим неудачником: ранняя седина, утомленное лицо равнодушный взгляд. — Если я правильно понимаю, Владимир Петрович, — не выдержала я, — вы советуете тетушке отдать деньги? — Советую, — кивнул он бесстрастно. — Выдумаете, она их украла? — Не думаю. — Тогда, простите, я ничего не понимаю. — Лика, нельзя ли мне чашку кофе, лучше с бутербродом. Я не успел пообедать, — усаживаясь поудобнее в кресле, попросил Владимир Петрович. — Свари ему пельменей, — сказала Серафима. С моей точки зрения, он и чая без заварки не заслуживал, но я подчинилась. А вернувшись с пельменями, заявила: — Я по-прежнему не в состоянии понять ход ваших мыслей. — Если я правильно информирован, боюсь, ничего другого, как заплатить, не остается. Видно, на целый час Владимир Петрович опоздал не зря и кое в чем успел разобраться. Слегка утомленным голосом, расслабленно сидя в Серафимином кресле, он прочитал пятнадцатиминутную лекцию, из которой я вынесла убеждение, что нам не поможет сам Господь Бог. Сдаваться не хотелось, и я гневно спросила: — Выходит, всякие подонки могут врываться…. Владимир Петрович поднял ложку, прерывая поток моего красноречия, и прочитал еще одну лекцию, короткую, но впечатляющую. Я загрустила, а он закончил так: