Побывав у Эльсе и Альфреда, я решил отправиться к Осте. Я хотел узнать больше о Юханне, Улаве и Коре. Мне вдруг это показалось очень важным. В 1978 году Осте было сорок восемь. Она золовка Юханны Ватнели и тетя Коре. Теперь, спустя пятьдесят лет после его смерти, она одна из немногих, кто еще помнит его. Одним ранним ноябрьским вечером я вышел из дома и прошел километр, отделявший меня от желтого домика Осты. Она знала меня всю жизнь, она одна из немногих навещала мою маму, когда та лежала в родильном отделении на улице Конгенс-гате, а мне было всего несколько дней от роду. Мы просидели пару часов. Говорили о пожаре и о пиромане. Я задавал вопросы об Улаве и Юханне. И о Коре. Записывал. История про Коре была вот какая. Он поранил лодыжку. Это случилось после того, как он упал, спускаясь на лыжах с Шлоттебаккен — горы с естественным трамплином и необычно крутым, почти вертикальным спуском. Я вспомнил, что папа тоже рассказывал об этом трамплине и прыгал с него много раз. Он был одним из лучших, во всяком случае, по его собственным словам. Не исключено, что он был там в тот вечер в конце 1950-х, когда Коре крикнул в темноту, согнул колени и отправился в полет. Коре с невероятной силой подбросило в воздух, и он медленно парил. Все зрители ахнули. Никто никогда так далеко не прыгал. А он все парил, и комбинезон натянулся тугим парусом над спиной, все затаили дыхание, и вот лыжи ударились о заледенелый посадочный склон, и в ту же секунду хрупкое ликование пронзило ледяной вечер. Он приземлился в целости, но сразу вслед за этим перевернулся. Падение не было страшным, но в тот вечер он уже больше не прыгал. Сидел в сугробе, держась за лодыжку. На следующий день он не пошел в школу. Была пятница. Но и в понедельник лучше ему не стало. Наоборот, у него поднялась температура. Через несколько дней они с Юханной отправились к врачу, который принимал с одиннадцати до четырех прямо напротив дома Кнюта Фригста в Браннсволле. Это был доктор Русенволл с мягким, но уклончивым взглядом, который терялся за стеклами очков. Он констатировал, что Коре получил травму, которая не хотела зарастать. Из раны текла блестящая зловонная жидкость, и в данный момент ничего нельзя было сделать. Надо было подождать и понаблюдать. Юханна нарвала тонкие куски материи, которые обмакивала в уксус и прикладывала к ране. Это называлось «трещина в кости». Позже оказалось, что травма намного серьезнее, но термин, обозначающий диагноз, никто не осмеливался произнести. Коре было тогда четырнадцать, он собирался продолжить обучение после обязательной семилетней школы, и никто не произносил страшного слова. Русенволл пришел домой к Улаву и Юханне, в белый домик рядом с дорогой. Было позднее лето, вишня в саду согнулась от темно-красных ягод, и черный автомобиль остановился во дворе между домом и амбаром. Русенволл спокойно поднялся по лестнице, зашел в комнату, где мальчик лежал на кровати. Закрыл за собой дверь и долго находился внутри. Когда он вышел, взгляд был по-прежнему мягким, но уже не таким уклончивым. Через несколько дней было решено ампутировать ногу чуть повыше колена. Левую. Слишком долго ждали. Короче. Ногу списали, как говорили, и через несколько недель Коре ковылял по двору, на крыльцо и оттуда на кухню. Ему пришлось учиться ходить на костылях. Всему надо было учиться с самого начала, и он отставал от класса на год. Всю оставшуюся жизнь ему пришлось бы догонять, и это отставание словно подтолкнуло его к освоению, казалось бы, невозможного. Он заново научился ходить, научился ездить на велосипеде с одной ногой, даже водить мопед. Казалось, больше нет ничего невозможного. Оста рассказывала, что Коре жил у нее и ее мужа Сигурда, учась дополнительный год в школе в Лаувланнсмуэне. Ему, как и всем остальным, надо было добираться до школы. Было это, по-видимому, зимой 1958 года, уже после того, как списали ногу, и жить там было легче, чем дома в Ватнели. Из дома до школы больше семи километров. У Улава с Юханной не было машины, а от дома Осты всего несколько сот метров до школы. Он спал на чердаке, рассказывала она, в комнате окнами на запад, и они добавляли дров в печку, чтобы у него было тепло. Ее лицо просияло, когда всплыли эти туманные воспоминания. Она вспоминала, казалось бы, уже давно забытые, мелкие, незначительные подробности, которые, как она думала, мне неинтересны. Она смотрела перед собой, а события пятидесятилетней давности светились, как кадры кинопленки на экране где-то посреди комнаты. Она рассказывала, как переживала всякий раз, когда он спускался по крутой лестнице на своих костылях. Крутая лестница без перил, и Коре идет, раскачиваясь при каждом шаге. Но каждый раз все хорошо заканчивалось, и постепенно он стал мастерски управляться с костылями. Он ковылял на них и пел, вспоминала она. По вечерам он спускался с чердака и при этом пел так, что все звенело. Ей казалось, песня была о любви. Да, о любви. Она не помнила самой песни, та была на английском, она помнила только слово darling. — Он был таким светлым, — сказала она, будто фильм перед ней окончился. — Это как? — спросил я. — Такой светлый, легкий. Ну как сказать? Мне не найти другого слова. Такой светлый-светлый. Потом мы заговорили о Юханне. Она превратилась в женщину, которая никогда не смеется, но и не плачет. За ней следовала большая мрачная тень. Или она сама стала этой тенью. Казалось, даже птицы замолкали, когда она приходила. Через семь лет после смерти Коре Оста спросила, стало ли ей легче. Ответ был — нет. Она все еще ходила и собирала разбросанные куски. Юханне очень хотелось, чтобы у нее была семейная фотография. После того как они с Улавом остались одни, ей больше всего хотелось, чтобы все втроем были на такой фотографии. Они с Улавом и Коре посередине. Она попросила Осту и Сигурда помочь. Наверняка это можно как-то сделать. Дело было в 1960-е, и единственный доступный способ состоял в том, чтобы разрезать свадебную фотографию пополам и между двух половинок поместить фотографию с конфирмации Коре. А потом все это вместе переснять. Новую фотографию можно было сделать, только испортив две старые. Но делать этого было нельзя. И, раз ничего не получалось, Юханна отмела мысль о семейной фотографии — раз туда не втиснуть Коре, то уже все равно. Либо он в середине, либо не нужно. Вот такая история про Юханну. И все время она была спокойной. Все, за что она бралась, она делала спокойно. У нее была старая прялка, и на ней она пряла для сети магазинов «Хюсфлиден». Пряжа так и струилась под ее пальцами. Под конец, когда они уже остались без дома, Оста стирала ее одежду. У Юханны не хватало сил. У нее появилась новая прялка, но по большей части она стояла без дела в углу. Последние дни Юханна сидела и не отводя глаз смотрела на прялку. И как раз в это время, когда пришлось стирать одежду, Оста обнаружила кровь. Это случилось через несколько месяцев после пожара. Видимо, маточное кровотечение. Оста проводила меня до двери. На улице было темно, белый туман висел над полями, и в северном небе можно было различить сияние купола церкви, купавшейся в потоке света. Меня переполняли впечатления от истории о Коре, его короткой жизни. Я спросил, не подскажет ли она, кто может вспомнить еще что-то. Она задумалась, а потом покачала головой, она была самым близким родственником. И добавила: — Знаешь, все умерли. После того как Улава и Юханны не стало, она ухаживала за могилой Коре каждое лето, пока ее не снесли. Это случилось в 1990-е. С ее благословения. И это можно понять, ведь никого уже не осталось в живых. Ничего не осталось от этой маленькой семьи. Разве что прялка Юханны. Уходя, я обнял Осту, и несколько секунд мы стояли в темноте, осторожно обнимая друг друга. А потом я пошел домой короткой дорогой. Уже совсем стемнело, стало прохладно. До первых заморозков оставалось совсем недолго. Мне вспомнилось, как часто я ходил этой дорогой в детстве. За домом Осты и Сигурда меня окружала кромешная тьма, тянущаяся до самых почтовых ящиков. Пройти надо было около полукилометра, и каждый раз от страха у меня душа уходила в пятки. Сперва дорога шла через еловый лес в Воллане, а потом выходила из него и открывалась. В детстве я всегда пел, пока шел лесом до ручья, протекавшего под дорогой и устремлявшегося вниз по камням на другой стороне. Я как-то шел домой с собрания в детском клубе «Надежда» или из клуба «Молодые», где нам рассказывали о вреде алкоголя, но тут, один в темноте, я начисто забыл про все негативные последствия — как может заболеть живот, как позеленеет лицо и как вся семья от тебя отвернется. Меня охватил леденящий ужас, и тогда я решил, что пение напугает того, с кем я так боялся столкнуться в темноте. Я все пел и пел про себя, этакую смесь песен детского хора, Саманты Фокс и Майкла Джексона. Друг с другом перемешались «Наш Господь всемогущий», Bad и Nothing’s Gonna Stop Me Now. Главное, что я пел, нарушая тишину. И что я смог дойти до водопада. Словно дорога делилась на «до водопада» и «после». Стоит только пройти водопад, и я спасен. Вот и в этот вечер было так же, я шел один в темноте, и разговор о Коре и Юханне все еще вертелся у меня в голове. Но с того раза я твердо усвоил: нельзя, чтобы было тихо, пока я не перейду невидимую границу. Мимо, мимо, только бы пройти мимо, только бы пройти, и тогда я спасен. Часть III 1 В ночь на 20 мая 1978 года все повторилось. Сарай для сена в лесу за Хэросеном, на самом севере деревни, далеко от людей. Третий пожар. Восемь тонн искусственных удобрений, старая телега, двуколка, восемь — десять колес, двое саней, бочка для удобрений, корчевальная машина, несколько черепичин и шестов для просушки сена. Огненное море виднелось за много километров. Небо переливалось красным и оранжевым, и кровь леденела в жилах от этого зрелища. И теперь опять приехали слишком поздно. Воду направили на деревья, на кроны сосен, страшно освещенных жаром. В лесу трещало и грохотало. Время от времени казалось, что-то разрывается. Что-то большое разлеталось на куски, переворачивалось и горестно выло. Этой ночью люди поняли, что происходит нечто по-настоящему дурное. Снова собралась вся пожарная команда. Автомобили припарковались в ряд за пожарной машиной, в точности как и на других пожарах. Даг держал шланг, насосы гудели в темноте где-то за его спиной, вода поступала с колоссальной мощью. Он направил ее в центр, где пламя было оранжевым, почти красным и почти неподвижным. Огонь шипел, будто раненый дракон, когда на него лилась вода. На секунду пламя притушили, но оно снова собралось с силами и поднялось очень высоко. Через несколько минут жар стал слишком мощным, и Дага сменили. Он стоял немного в стороне, чтобы охладиться, и наблюдал. Видел, как остальные бегают вокруг, слушал крики, голоса и ровный гул насосов, а вдалеке хлопки и треск самого пожара. Он стоял и ждал Ингеманна. Начальник пожарной части еще не приехал, поэтому командовал Альфред. Постепенно Даг разнервничался. Отец сказал, что приедет следом на своей машине. Такой был договор. Но он не ехал. Это был первый выезд без Ингеманна. Дагу надо было справляться самому, он включил сигнал тревоги, он звал отца со второго этажа дома, но когда Ингеманн наконец спустился, он схватился за сердце и сказал, что чувствует себя плохо. Пошел в гостиную и лег на диван. — Что с тобой? — спросил Даг. — Похоже, тебе придется ехать одному, — ответил отец. — Одному? Времени ждать не оставалось, он побежал к пожарной части, выгнал машину, включил сирену, повернул направо к Брейволлену, разогнался, разрывая темноту синими мигалками. Все прошло хорошо, прошло просто замечательно, и он сам со всем справился. Теперь он молча стоял на краю пожара и высматривал отца. Его лицо освещал огонь, в свете которого черты словно стерлись. Или, наоборот, стали отчетливее. Вокруг бегали соседи и знакомые, которые увидели пламя или услышали сирену, правда, он их не замечал. Он стоял и ждал. Но Ингеманн так и не ехал. Наконец Даг решился и уверенно двинулся к Альфреду. — Съезжу на рекогносцировку, — сказал он. — На что? — Съезжу посмотрю, не поджег ли этот псих еще что. Альфред не успел ему возразить. Или спросить, кого он имеет в виду, говоря «псих», потому что Даг уже подбежал к пожарной машине, стремительно забрался в нее и завел двигатель. Насосы были отсоединены и все снаряжение выгружено, так что, в сущности, машина была не нужна. В конце дороги он развернулся, и, когда он проезжал мимо собравшихся, пламя уже сжалось до тлеющих красных углей, окрашивающих дым в рыжий цвет. Он разогнался. Проехал мимо церкви по дороге к полигону под горой. Фабрика по производству тары, длинные пустыри в Фригстаде, магазин в Брайволле. Автомобилей на дорогах не было. Дома темнели. Он ехал на предельной скорости. Дома в Скиннснесе горел свет на кухне. Он не увидел Ингеманна, проехал мимо и выехал прямо на трассу у закрытого магазина на углу. Проехав дом поселковой администрации в Браннсволле, он включил сирены. И всю дорогу до Килена ехал с сиренами и маячками, пока не остановился перед магазином Каддеберга. Он долго молотил в дверь, пока в магазине не загорелся свет и в окне не возникла фигура. — Это из пожарной службы, — крикнул он, когда дверь приоткрылась и на пороге появился сонный Каддеберг. — Впустите меня. Нам нужен провиант. Несколько минут он кружил в полутьме среди полок, а перепуганный Каддеберг стоял за кассой. Он смотрел на молодого человека, настолько разгоряченного и возбужденного, что ему никак не удавалось ничего взять. Наконец хозяин магазина принес ему корзинку, и дело пошло на лад. Он сметал товары с полок. Пять пачек печенья с начинкой, чипсы, сосиски, кексы, ящик лимонада и горсть шоколадок. От него пахло дымом, рубашка развевалась, и через некоторое время весь магазин пропах пожаром. — Запишите все на пожарную команду, — сказал он, распихивая продукты по пакетам. — На кого в пожарной команде? — На начальника. — Ингеманна? — Да, — ответил он. — Это мой отец. Потом он вылетел из магазина и вскарабкался в пожарную машину. Та стояла все это время, мигая маячками. Он возвращался, жуя шоколад и чипсы, и потихоньку настроение улучшилось. Доехав до Браннсволла, он выключил сирену. Дома на кухне все еще горел свет, и, проезжая мимо, он нажал на гудок. Он просигналил трижды, а потом снова включил сирену и сорвал обертку со следующей шоколадки. Он мчался на всех парах. Руль трясся и дрожал. Будто чувствовал кровь, прилившую к самым кончикам пальцев. Он выбросил наполовину недоеденный шоколад из окна, возле магазина в Брейволле машина резко накренилась, и тут ей навстречу вылетел автомобиль, и он так сильно прижался к обочине, что песок и гравий разлетелись в темноте. Даг засмеялся легко и раскатисто, и никто его не слышал. Проехав церковь, он выключил сирены и сбавил скорость. Он приближался. В небе больше не было огненных волн. Начало светать. Когда он доехал, на пожарище собралось еще больше народу. Вдоль дороги стояли машины, и он не мог проехать, так что пришлось включить сирену, чтобы люди подошли и отогнали автомобили. Теперь на месте было человек двадцать-тридцать. Они стояли в стороне, кутаясь в куртки и пальто. Взволнованные, но в то же время удивительно ясные и спокойные лица. Ингеманн все еще не доехал. Даг окликнул его, как только открыл дверь и вошел, но никто не ответил. За час все закончилось. Пожар был потушен. Теперь между деревьями утренней пеленой висел кислый дым. С верхушек сосен капало, словно после сильного ливня. Шланги заботливо скрутили. Бутылки из-под лимонада собрали с земли. В вереске и на обочине валялись обертки шоколадок. Двое соседей остались следить за дымящейся кучей. Они сидели под деревом в темноте, а между ними стояло несколько ведер, до краев наполненных водой. Толпа потихоньку рассосалась. Садились в автомобили, заводили их, доезжали до конца дороги, разворачивались и длинной светящейся вереницей проезжали мимо. Другие, те, кто не расходился, жили в нескольких сотнях метров. Они-то и позвонили Ингеманну в Скиннснесе. Теперь и они развернулись и вместе направились в сторону дома. Они возвращались в пустые дома и обнаруживали незапертые входные двери, какое-то время не шли еще спать, пока не успокаивались хоть немного. Тогда они залезали в постели, выключали свет. Пару раз тяжело вздыхали. Закрывали глаза. Пожар не начинается просто так. Лесной сеновал, посреди ночи. Здесь. У нас. Этого просто не может быть. Когда Даг вернулся домой на пожарной машине, уже совсем рассвело, и Ингеманн стоял на дворе перед столбом пожарной сигнализации. Даг сделал вид, что не заметил отца, промчался мимо по крутому подъему и завернул к пожарной части. Там он сдал назад, спешно припарковался, хотя шланги еще не были сняты и высушены, а остальное оборудование не проверено. Он сидел за рулем и смотрел перед собой. Так он и сидел, когда мимо прошел Ингеманн.