Ансельмо, видя, как конники в сёдлах погоняют лошадей, последний раз навзрыд позвал Олалью, но рот быстро заткнула чья-то крупная рука. Монаха силой оттащили в гущу толпы, а когда развернули, под солдатским шлемом, скрывающим почти всё, кроме рта да глаз, он узнал безучастного Йормундура. Норманн, как и Стюр, вырядился гэльским гвардейцем, затерявшись среди дворового люда. — Йорм, наконец-то! Скорее, поскачем за ними! — Ш-ш-ш! — ладонь вновь захлопнула рот. — Угомонись, трэлл. Ты вообще не помнишь об уговоре! Мы остаёмся здесь. И не станем творить первое, что стукнет в голову! Усёк, сосунок? — Я ведь никогда не увижу Лало! Я не… да как же… — срывающийся голос захлебнулся в горьких слезах, и Йормундур не нашёл лучшего ответа, чем крепкие объятья. — Ты же знаешь Стюра: с ней ничего не случится. Отпусти Лало. Она этого хочет. Послушай, я знаю, что у тебя никого не осталось… — Йорм сглотнул. Язык будто отказывался поворачиваться. — Ты можешь… рассчитывать на меня. Ансельмо оторвал лоб от чужой груди, кулаки утёрли влагу с щёк. — Значит, ты будешь мне роднёй и любимой девушкой? — покрасневшие глаза нашли небесно-синие. — Ты стал другим. Не знаю, кто в тебя вселился, но, пожалуйста… не дай собой вертеть, как им вздумается. Нутром чую, что это опасней, чем престольные интриги конунгов и риагов. — Я тоже чувствую в себе перемены. Но я не хочу… Ансельмо обернулся на голос Дорофеи, ищущей подопечного в толпе. Рука сжала наплечную сумку, под сукном — подаренная книга. Как только голова посветлела и в памяти всплыл вчерашний разговор, монах решительно направился к игуменье, оставив задумчивого Йорма за спиной. Изображая караульного, викинг бродил вдоль да около опустевшего двора Сеан Корад. Снег заметал всё сильнее, время подошло к ночи. Как назло, невесть куда запропастилась птица Диан Кехта. Уже когда северянин повернул к дверям замка, чтобы отправиться в покои Лаувейи, тишину рассёк топот копыт и удары железных колёсных ободьев о булыжники. Из загона выкатил крытый экипаж, каких викинг отродясь не видал, запряжённый двумя скакунами. На телеге достроили высокие стенки с дверью и крышу, оставив скамью для возницы и заднюю подножку. С повозки спрыгнул, как показалось Йорму, малый ребёнок. Пока лазутчик прятался в тени замка, к экипажу подоспела вторая фигура, закутанная с головы до пят в плащ с капюшоном. Первый силуэт поспешил отворить дверь, рука торопливо замахала. Дунул порывистый ветер. Тут, сорвав капюшон, он высвободил и подхватил ввысь целое облако белокурых волос, словно яркое пламя в темноте. «Лаувейя?» — поймал себя на мысли Йорм. Женщина, как подумалось воину в непроглядной вьюге, попыталась справиться с хлещущими по лицу кудрями, руки с натугой вцепились в плащ, натянув его обратно на голову с большим трудом. Подгоняемая малолетним возницей, вдова укрылась от снега в экипаже, и её смелый спутник ловко вскочил на своё место позади лошадей. Когда в воздухе щёлкнул хлыст, а петли колёс заскрипели, Йормундур сорвался на бег. Повозку удалось нагнать до того, как кони пустились рысцой. Ноги шатко взобрались на подножку, рука вцепилась в неровную крышу на уровне груди. Сердце подсказывало: что-то нечисто с этой Лаувейей. Так или иначе, поездка предстояла нежаркая. 13. Гарем аль-Хакама Как красочно расписывал новым друзьям Малик аль-Сафар, Кордовский халифат был поистине велик, и стоило флотилии Гундреда отчалить от берега Понтеведры, проложив курс строго на юг, каждый обозримый клочок земли здесь принадлежал владыке Аль-Андалуса, мавританской империи. Среди зимы, когда год подходил к концу, викинги чувствовали, как лига за лигой солнце становилось теплее. Звериные шкуры снимали с плеч и отправляли в сундуки под скамьями гребцов, доставая самотканые рубахи. На драккарах настали деньки долгих морских переходов, когда сплочённое войско превращалась в большую семью: можно было залечить раны, спеть любимые походные песни, рассказать саги и просто стать частью компании, по которой каждый бравый налётчик тоскует на берегу. Чем веселей звучали голоса побратимов, тем горестней было на душе у Корриана, запертого, словно зверь, в крохотную клетку. Не в силах даже встать в полный рост опальный берсерк несколько дней к ряду просидел сиднем, замерзая ночами и маясь от жары днём. Обездвиженные мышцы затекали, ноги приходилось ежечасно растирать, и даже так воитель с трудом их чувствовал. Свёрнутый, будто кошка, Корриан силился спать, чтобы хоть как-то убить время, но это было так же просто, как вздремнуть, балансируя над пропастью. В тот день, когда прошёл хольмганг, каждый на корабле счёл своим долгом плюнуть в поверженного предателя или одарить подлеца парой-тройкой крепких ругательств. Днём позже издёвки продолжились, но стали куда реже: то ли от лени, то ли перегорело, как оно обычно случается. Корриан не ответил ни на один выпад. Слова соратников доносились точно издалека, как рябь на воде. Мысли же ушли на глубину, и были не светлей беспроглядной пучины. Силы утекали час за часом, тело цепенело, разум заволок туман. По наказу Лундвара Корриана лишили еды. А тому добряку, кто осмелится напоить клятвопреступника, жрец уготовил свободную клетку. С таким раскладом доплыть до Компостелы живым пленник и не чаял. Однажды в безумной череде мельтешащих лиц Корриану почудились ближайшие друзья-берсерки. Они глядели свысока, полные презрения и немного — жалости. Старший из них даже посетовал, мол, жизнь и честь загублены из-за сущей глупости. Любящие родители, супруга, дети, по сути, отданы в жертву Тордис, которую он так ненавидит! Слова товарища разрушили обет молчания, и Корриан поспешил разразиться горькими речами, вот только ум давно свернул с тропки реальности и блуждал в дебрях видений и снов наяву. Проснулся узник одной из прохладных глухих ночей от предельно настоящего живого ощущения влаги на губах. Вода стекала по бороде под рубаху и наполняла горло, как русло пересохшей реки. Один за одним жадные глотки проясняли голову, и в руке невесть откуда взялась сила поднять полную чарку. Напившись, Корриан разлепил осовелые глаза. Перед ним сидела Тордис. Все свидетели смелого проступка свернулись между лавами и видели разве что третий сон. Из уст опешившего берсерка не могло слететь ни слова. — Ты бредил, — ярлица предусмотрительно забрала у мужчины пустой сосуд. — Не думала, что у тебя могут быть жена и дети. — сверля друг друга взглядом, сообщники долго молчали, пока воительница не осознала, что от Корриана сейчас ничего не дождёшься. — Ну ладно. Надеюсь, ты хоть сейчас не додумаешься подставить нас обоих… Когда Тордис уже подумала уходить, берсерк вцепился в прутья клетки. — Трое, — слабый шёпот заставил деву обернуться. — У нас трое ребятишек. — дочь ярла еле заметно улыбнулась. — Почему ты… — Вот что, меня мучает вопрос, — опустилась на корточки Тордис. — Чем тебе так насолил Гундред? Корриан покачал понурой головой: — Гундред… Славный воин и лидер. Мы прошли с ним… десятки рейдов. Он сделал из меня берсерка, почётного дружинника. Я всем ему обязан. — пленник запнулся. — Вот только нами давно верховодит его прихвостень. Все как будто не замечают, что жрец нашими руками вершит свои грязные делишки. Конечно, с Лундваром дела пошли как по маслу. Богатая добыча, ратная слава… Слово ярла обрело вес при дворе Хакона тоже при Лундваре. Этот змей хитёр и кровожаден. Не знаю точно, чем он держит Гундреда, но есть тут связь с его будущим наследником. Жрец всё болтает о какой-то кровавой жатве… — Скажи прямо, — девушка осмотрелась по сторонам. — Ты хочешь свергнуть ярла? Корриан беззвучно посмеялся. — Я-то? Я без малого труп. А звучит неплохо. — Ясно, — Тордис на минуту опустила веки, погружённая в сумятицу собственных страхов и чаяний. — Чёрт, не верю, что говорю это тебе. — дева помотала головой. — Да, я самозванка. Ярл не мой отец. Под боком у ночных заговорщиков завёрнутый в шкуры с головой лежал Токи. Капитан не разлепил глаз, и спросонья хор в голове ещё не завёл одну из своих песенок, так что разбудившая викинга беседа доносилась до него с отменной ясностью, прерываемая лишь шумом волн. — Я… я сейчас точно не брежу? — опомнившись от сказанного Тордис, Корриан притянул её ещё ближе. — Похоже, что нет. Только не говори, что ты затеяла месть или что-то… — Тс-с! — ярлица вцепилась в больную руку воина, светлые глаза распахнулись. — С ума спятил вести тут такие разговоры?! — по завороженному лицу собеседника Тордис прочла, что грядущее его не волнует, а момент может быть безвозвратно упущен. — Хорошо. Обсудим остальное по прибытии. Я принесу поесть, только немного — могут заподозрить. Но ты теперь мой союзник — это железно. Понял? — Драуг меня подери, я был прав! — Корриан просиял так, будто тесная клеть вокруг него испарилась, а за спиной прорезались крылья. Отмахнувшись от неисправимого самодура, Тордис с лёгким сердцем отправилась спать в свой угол. Дни тянулись однообразной чередой. Пейзаж за бортом плавно менялся, переходя из суровых туманных берегов с частоколом голых лесов в тучные зелёные склоны, омываемые тёплым океаном. В южные края пришёл сезон обильных дождей, и небо заволокли тучи, но не зимние, а переменчивые осенние, то и дело пропускающие лучи солнца. Над судами кружили откормленные средиземноморские птицы. Менялись и рыбацкие деревни, всё больше уводившие воображение к знойной Мавритании. Минув без малого всё западное побережье Аль-Андалуса, по Гвадалквивиру, одной из главных рек Испании, флотилия поднялся далеко вглубь полуострова. Там-то, как обещал Малик, северяне окунулись в неведомую восточную сказку, мреющую за силуэтами пальм и высоких минаретов. Уже на подходе к порту Кордовы на фоне бледно-золотого неба, где кружил легкокрылый шахин, мореходы завидели острые мачты парусников, купола величественных мечетей и целый лес узеньких исполинских башен: с них мавров созывали к молитве. Широкую пристань, по которой шли караваны вьючных животных, катились доверху набитые обозы и сновали туда-обратно люди в пёстрых одеждах, вымостили камнем и обнесли оградой. Паломники, купцы и путешественники всех мастей стекались сюда из разных концов света: такого многообразия лиц и народов викинги доселе не видали. Приезжим показались в диковинку и сами норманны, сошедшие на землю халифа со своих змееглавых драккаров. Распугав мирных торговцев, еврейских менял и африканских рабов, Гундред двинулся с людной процессией прямиком к владениям аль-Хакама в древней твердыне Алькасар. На широких улицах Кордовы хватает и изобильных дворцов, таящих в своих внутренних дворах сады и бассейны, и босоногой бедноты. Крытые рынки и крохотные лавки, разбросанные на каждом углу, ломятся от всевозможных товаров. Прямо на ходу торгаши с корзинами фруктов и цветов на головах продают еду и букеты женщинам, мельком выглядывающим из дверей и высоких зарешёченных окошек. Рассевшись на ступенях, коврах или низких табуретах, томные мавры курят трубки, и воздух наполняется горьким ароматом гашиша. В отличие от северян, мужчины в Андалусии одеваются очень броско: их длинные платья отшивают из дорогих тканей, украшают рисунками, вышивкой, бахромой и яркими поясами с заткнутыми за них кинжалами. Голову повязывают тюрбанами и платками разными хитрыми способами, другие носят шапочки или шлемы. Арабские женщины выглядят скромней: за мешковатыми накидками разглядишь одни только чёрные глаза да край юбки с остроносыми туфлями. С одного из минаретов звонкий мужской голос затянул длинный куплет, перебивая шум города и досужую трескотню толпы. Когда за домами на возвышенности люди Гундреда разглядели башни крепости, донёсся и звук работы водяного колеса, судя по оглушительному гулу, необъятных размеров. Малик подметил, что вода из реки подаётся в обширные сады, бассейны и бани Алькасара. Вскоре в этом гости смогли убедиться сами. Резиденцию аль-Хакама назвать обычной цитаделью не поворачивался язык. Нет, предки халифа и он сам воздвигли на месте древнего укрепления город в городе. На пути к хоромам из множества длинных многоэтажных крыльев, башен и пристроек приходилось блуждать садами и парками, где росли пальмы, апельсиновые рощи с наливными плодами среди зимы и немыслимо благоухали цветники. Ярус за ярусом возвышались стены, крыши, лестницы и колокольни. Повсюду патрулировала многочисленная стража халифа. Наконец пришельцы минули несколько длинных бассейнов, где шныряла золотистая и красная рыба, выйдя к просторной площадке. Над ней пролётом выше нависла терраса, на которую выходило крыло с арочными дверями в арабском стиле. Не дожидаясь просьбы Малика, два чернокожих стражника в богатых лёгких доспехах отворили врата, и к гостям вышла небольшая свита дряхлых вельмож, за спинами которых на голову выше ступал молодой халиф. Исшитые золотым шёлком одежды владыки изысканы, но сдержанны. Всё: тюрбан, нижнее платье с длинным рукавом и подолом и свободный волочащийся халат нараспашку строго чёрного цвета. На свету блестит широкий пояс, обхвативший стройный стан. На ноги аль-Хакам набросил красные домашние туфли из сафьяна. Лицом халиф необычайно холоден, но с первого взгляда приятен. От матери ему достался небольшой нос и пышные чёрные ресницы. Широкие брови и усы угольного цвета густы и грубы, а бородой, как шерстью, поросли щёки и острые скулы до самых ушей. — С твоего позволения, ярл, я буду переводить, ибо халиф говорит лишь по-арабски и по-испански. — с этим Малик вышел вперёд, чтобы пасть ниц перед господином. — О царь времени, да благословит Аллах долгие годы твоего правления! Как ты и желал, я привёл к тебе варваров, держащих в страхе весь христианский север. Они пришли с миром и дарами. Посол поднялся, стряхнув пыль с колен, и махнул Гундреду, мол, пора задобрить гостеприимных хозяев. Парочка викингов приволокла к террасе полные сундуки награбленного, которые открыли нараспашку, а за ними выпихнули связанного по рукам исхудалого Корриана, бледного, как утбурд. Аль-Хакам недовольно переглянулся с советниками. — Мой халиф, этот витязь стоит десятерых — нет! — доброй сотни христианских воинов! Он обучался ратным искусствам на попечении у ярла Гундреда, славного предводителя норвежцев, что явился пред твои очи. — Малик указал на военачальника, который с прищуром оглядывал мавров. — Замечу, что молва о деяниях Омейядов дошла даже до этих тёмных людей… — Скажи ему, чтоб не забыл яйца оттяпать этому животному, нето он сам кому угодно вцепится в хозяйство. Викинги за спиной вождя не сдержали громогласный хохот. Малик мигом стушевался. — Над кем они смеются? — наконец откликнулся серьёзный аль-Хакам. — О светлейший, ярл выказал желание… сделать раба евнухом для гарема, — последние слова посол стыдливо прошептал. — Так скажи, что мне он ни к чему, — халиф темпераментно взмахнул широким рукавом. Посол со вздохом повернулся к Гундреду и Лундвару. — Всё в порядке. Просто… в гареме халифа нет смотрителей. Пока нормандцы в недоумении запричитали между собой, сановников на террасе растолкал ещё один муж, а точней, зелёный юнец. Субтильный юноша надел кольчужную рубаху под низ, сверху набросил тёмный расшитый халат, перехваченный тканевым поясом-ножнами, обулся в высокие кожаные сапоги, а лицо скрыл за чёрным тюрбаном с маской. — Если халифу не нужен раб, я найду ему место подле моего гарема, — отчеканил звонкий ребячий голос. Не успели викинги подивиться такой неслыханной дерзости, как Малик прояснил положение: — Почтенный Джафар служит хаджибом при дворе. По-вашему камергером или главным распорядителем и ключником в Алькасаре. — Так тому и быть, — халиф степенно щёлкнул пальцами, заставив вельмож и их слуг-берберов засуетиться, как пчёлы. — Пропустить норвежцев в замок, всем приготовить покои, еду и баню. Я побеседую с их главарями после полудня в приёмном зале. По приказу Джафара к Корриану подступились два стражника. Хоть пленник едва держался на ногах, когда сарацин бесцеремонно вцепился в больную руку, он со всей дури зарядил тому ногой. Царский хаджиб вскрикнул, мавры обнажили мечи и уже сами пинками погнали раба на растерзание какому-нибудь коновалу. Пока толпа викингов проследовала в замок, напевающий свою извечную мелодию Токи отделился от сотоварищей, тихонько увязавшись за ключником и его людьми. Уже расположившись на бескрайних просторах Алькасара, нормандцы в полной мере ощутили, что значит привольная жизнь без всяких забот. Мавры никуда не торопились, аль-Хакам щедро потчевал гостей вином и яствами, закрывал глаза на приставания к служанкам, а во время переговоров с Гундредом, Лундваром и Маликом долго расспрашивал все подробности компании конунга в Галисию. Северяне не замечали, как бежит, будто струи дворцовых фонтанов, день за днём. Лишь Тордис, скованная обещанием и риском выдать себя, маялась от мыслей о несчастном Корриане, в чьей беде есть и её вина тоже. В один из пьяных разгульных вечеров, когда викингам устроили танцы приглашённые плясуньи и жонглёры, к ярлице с нежданными новостями подошёл Токи. Капитан выяснил, что берсерк жив, а держат его в подземных казематах, откуда ни сбежишь, ни докричишься, коль станут пытать. — Думаешь, его там истязают? — пуще прежнего опечалилась Тордис. — Ну, проверять никто не заставляет. Но над планом спасения лучше покумекать сейчас. Не вдаваясь в расспросы, воительница поняла одно: за невинным любопытством Токи явно что-то скрывает. Он, наверняка, слышал разговор на корабле, а теперь ратует за безумное освобождение Корриана, чего хватит для полного прекращения дипломатических отношений. А в худшем случае — войны между Норвегией и халифатом. Сообщники остановились на том, что будут ждать минуты, когда смогут отвести от себя внимание. И такой случай вскоре представился, ведь аль-Хакам затеял в Алькасаре показательный турнир. До халифа дошла весть, что гости с севера всегда не прочь помериться силой и заслужить их уважение поединком — самый верный путь. С нескрываемым предвкушением Малик передал ярлу предложение выставить на бой своих лучших богатырей. Вместо ристалища владыка решил собраться под сенью галерей одного из внутренних дворов, где со всех сторон свита аль-Хакама и люди Гундреда смогут наблюдать искусство своих чемпионов. Так и поступили, устроившись на подушках, коврах и кушетках, окружив себя амфорами вина, заморскими яствами и блюдами всевозможных сладостей. Для услады ушей играли флейтисты и лютнисты, кто-то пощипывал струны кануна, танцовщицы позвякивали бубенцами на поясах и щёлкали нанизанными на пальцы латунными сигатами в такт покачиваньям бёдер. Сам халиф с приближёнными развалился на удобном мягком диване с плотным пологом на четырёх витых колоннах, украшенных арабской вязью. В ногах сидели вельможи и личные гвардейцы. Гундреду предложили просторное кресло чуть поодаль, но так, чтобы свободно переговариваться с хозяином замка. Малик занял место меж двумя предводителями и в красках описывал ярлу чудесную задумку господина. — И скоро нам покажут смельчаков аль-Хакама? — Гундред низко откинулся на спинку, объедая гроздь винограда из рук темнокожей прелестницы. — Я должен знать, кого из своих головорезов выставить. Малик перекинулся парой слов с советником халифа, которые передал неловко и с опаской: — О, ярл, оказалось, владыка — кхем — снизошёл до величайшей чести! Вы сойдётесь с его личным… гаремом, — глупо хихикая, посол взялся уминать халву.