В пылу войны ни гэлы, ни даны не разбирали, кто перед ними: противник, клирик или мирянин. Не люди, не звери, но беспощадная стихия сминала всё на своём пути в лице этих воинов, терявших пред ликом смерти всякий человеческий облик. Какой роковой ошибкой, каким сущим безумием было самовольно попасть под эти жернова, давившие шайку речных разбойников с обеих сторон! Их предводитель, какого жители Манстера нарекли дьяволом во плоти, и помыслить не мог о такой кровожадности. Когда вскоре шум свирепого побоища в крипте сменился молчанием братской могилы, туда спустились несколько хрупких фигур хобеларов. За ними Бриан и Блатнайт прямо сиганули вниз на мягкую подстилку из трупов: гора доросла почти до самых потолочных сводов. Воздух в подземелье сделался столь плотным от дыхания, кровавых испарений и чада лампад, хоть топор вешай. Жёлтый свет отражали колонны, неф и каменная кладка в самой глубине галереи, где виднелся алтарь для заупокойных месс. Тела погибших и ещё живых остманов и гэлов утонули в густом сумраке. Двое мальчишек-дружинников подвели к предводителю и наставнице крупного немолодого воина в дорогом доспехе и с убранными в косицы седыми волосами. На лице мужчины остались кровавые отметины побоев, из рассечённых бровей и губ на усы и бороду сочилась густая бурая жижа. Встретившись с пленным глазами, Блатнайт охватил ступор, хоть бледность её скрыл полумрак. Миг узнавания поверг всегда холодный разум в агонию чувств и воспоминаний. В горле встал удушливый ком, кровь стужей отхлынула от мозга, взор затуманился. С минуту всматриваясь в застывшую в молчаливой истерике женщину, очи остмана вдруг живо заблестели, а из уст сорвался звонкий хохот, каким приветствуют старого друга. — Куда девались твои огромные сиськи, старуха?! Блатнайт, чьё лицо из растерянного сделалось мрачным, без движения единого мускула дождалась, когда викинг раскатистым смехом исторгнет из себя прорву злорадного презрения. Сглотнув, ровным бесцветным голосом воительница ответила: — Твои люди отрезали мне грудь, когда напали на Сеан Корад. Теперь я покончу с тобой, Ивар. От слов наставницы ученики ослабили хватку, мощными толчками конунг отбросил от себя подростков, словно тряпичные чучела. На миг Ивар замер с широко расставленными ногами и скруглённой спиной, плечи тяжко вздымались от сбившегося дыхания. — Лучше сдохнуть от рук сопляка Кеннетига, чем мужевидной бабы! — выплюнул воин, смакуя каждое слово, слетавшее с осклабленных уст. Как мах крыла летящей птицы, легко и изящно острое стальное перо рассекло воздух снизу-вверх невидимой кривой линией. В долю секунды конунг ощутил челюстью холодное касание, тут же сменившееся жаром, достигшим виска. Тонкая алая струя, тянущаяся за остриём клинка, описала над головами дугу, в тот же миг уже не принадлежавшее Ивару ухо отлетело далеко в сторону. Когда меч Бриана замер, устремлённый вверх, всех присутствующих оросило каплями монаршей крови. Рёв нестерпимой боли пронзил пространство. Тщетно сжимая рану, конунг пал на колени перед хранящими спокойствие врагами. — Чистый удар. Молодец, мальчик. — Блатнайт уже раскованно поставила руку на пояс, взгляд её не отрывался от истекающего кровью Ивара. — Знаешь, конунг, что я поняла о таких, как ты? Женщина для вас представляет ценность, только если на неё стоит. А когда она проявляет волю, вы сбрасываете её до уровня вещи. Если вещь нехороша, недостойна, то и пользоваться ей постыдно. Вещь не имеет права на справедливость, тем паче на месть. Правда? Но как неудобно выходит, когда мир вдруг перестаёт вертеться вокруг твоего члена. — Прошу… не убивай… Всё было не так, я расскажу всю правду, только смилуйся! — залепетал остман, давясь слезами и кровью. — Странно… я просила того же для Бе Бинн и Махуна в ту ночь. — воительница шагнула к поверженному. — В моих руках уже был готовый к бою меч… вот только силы применить его не было. Ты велел мне бросить его. Сказал, твои люди их не тронут. Гнусный лжец! — великанский двуручный меч порывом ветра рассёк воздух, поднявшись в боевой стойке. — Ты преподал мне урок на всю жизнь. Лишь теперь я знаю точно: никто и пальцем не тронет мою семью, моих детей! — Послушайте, я всё расскажу, — тараторя, Ивар подполз на коленях к Бриану и няньке. — В Сеан Корад мы действовали по просьбе предателя из ваших. — ухватившийся за предсказуемую реакцию Дал Кайс конунг продолжил. — Вдова Кеннетига Лаувейя открыла нам ворота и отозвала с постов караул, чтобы мы прошли к Бе Бинн без всяких препятствий. Это она всё спланировала: велела убить мальчишку, Махуна, но не мать. Бе Бин она хотела наказать. Ты, нянька, попала под горячую руку, клянусь! Не занеси ты меча, мои парни не сотворили бы такого! — Значит, от меня живьём отрезали куски по моей вине? — Лаувейя всему виной! Я выдал вам всё. Прошу, мальчик, Кеннетиг бы смилостивился над поверженным врагом… Пленником от меня больше толку! Ивар, что загнанный гончими заяц, устремил мечущийся взор то на Блатнайт, то на Бриана, которые без слов многозначительно глянули друг на друга. Прочитав что-то в глазах опекунши, танист холодно приказал: — Встань. Просиявший от крохотной надежды на спасение конунг Лимерика несмело поднялся. В следующий миг он уловил едва заметный кивок, что дали друг другу наставница и ученик, а затем немыслимым скачком они уже очутились прямо перед ним. Единым выпадом два меча, громадный и поменьше, прошли насквозь кожи, рёбер и потрохов, вытолкнув струи чёрной крови через дыры в спине. Крепко насадив Ивара на самую гарду, Блатнайт ощутила в руках весь недюжинный вес его туши. С губ сорвался животный рык. Бриан увидел, как руки его сами собой поднимаются вместе с рукоятью меча, ноги и плечи напряглись до предела, и вместе с нянькой он оторвал насаженное тело от пола. Остман выхаркнул на себя и врагов добрую чарку крови. Обмякший и полуживой он задержался в воздухе на несколько мгновений, и с надрывным воплем женщина и отрок вытолкнули мечи от себя. Тяжёлой грудой костей и мяса конунг пролетел далеко назад, пока с глухим хлопком не упал в кучу таких же, как и он, трупов. Оглядевшиеся кругом хобелары поняли, что в крипте остались лишь они с наставницей. Бриан и Блатнайт долго молчали, восстанавливая дыхание и силы. Никто не находил слов после того, что рассказал Ивар. Наконец первым раздался дрожащий голос таниста: — Пожалуйста, расскажи, как всё было… тогда в Сеан Корад. Блатнайт обронила короткий вздох. — Ты рос в родовом замке Лаувейи. Мы с Бе Бинн воспитывали Махуна. Было непросто с ним, особенно после смерти Кеннетига и Лахты. Но мы справлялись, жили дружно. И тот вечер в замке у очага был полон любви и занятных бесед. Ивар настиг нас в большом зале. Людей с ним было немного, но хватило, чтобы перебить часовых. Бе Бинн толкнула ко мне Махуна — он был, как ты сейчас — велела бежать, пока она задержит остманов. Мы заперлись в соседней комнате. Я спрятала Махуна, но оставить там Бе Бинн не могла. Она никому никогда не расскажет… как они измывались, играли с ней, как со зверушкой… Как избили и обесчестили её. Их потешало, что Махун, старший мужчина в семье, вёл себя, будто слабый ребёнок. Я сняла со стены меч, вышла к Ивару, молила отпустить хозяйку с ребёнком. Они дали Бе Бинн уйти и теперь уже взялись за меня, а позабавившись вдоволь… пошли за Махуном. Дальше помню смутно: много крови потеряла. Там появился юноша. Ангел. Мне чудилось, он мечется как молния от одного к другому остману. Так быстро! Он расправился с несколькими, Ивар и остальные бежали. Потом занялся мной: поднял, промыл и зашил раны. Остальное о Бресе я узнала от Бе Бинн. Её он тоже поставил на ноги, помог уладить суматоху и поменять стражу на новую после нападения. Сколько Брес сделал для нас, для Махуна… Я верю, что его нам послала сама Бригита, у алтаря которой я молилась о благе семьи и септа много лет. А дальше вы знаете. Отныне у меня не было права на слабость. Я взяла в руки меч и больше не жалела ни об одном поступке. Не жалею и сейчас, ведь у меня есть Бриан и все вы. Кончив рассказ, Блатнайт взглянула на своего младшего воспитанника и соратника. Впервые со дня смерти Кеннетига она увидела в очах Бриана горькие слёзы, которые тот не пытался сдержать. Чуть слышно всхлипывали и другие мальчики, заставшие сцену в крипте. Сжав кулаки и зажмурив что есть сил веки, Бриан бросился к няньке и заключил её в крепкие объятья. В тот миг танист чувствовал, что никого ближе и дороже Блатнайт у него нет в целом свете. Отклик этот родился и в душе воительницы, на которой теперь покоилась голова с рыжими, как ласковое рассветное солнце, волосами. Вскоре в холодном могильнике со всех сторон Блатнайт и Бриан ощутили тепло человеческих тел. Парнишки-хобелары прижались к предводителю и наставнице, ставшими им роднёй. Когда танист после побоища в соборе Святого Сеннана собрал войска для дальнейших приказов, без лишних колебаний было решено вскрыть и проверить каждую найденную крипту во всех церквях на Скаттери. Многочисленные беглые остманы, как и предполагалось, засели в подземелье, что крысы. Одних гэлы вырезали, подобно предшественникам, других живьём замуровали во тьме застенков, ставших лимеркийцам последним жалким пристанищем. Не миновал гнев Дал Кайс и мирян, и церковников, что по глупости вступались за варваров, чьи отцы прибыли когда-то в Эйре грабить, насиловать и убивать. Из келий, молельней и скрипториев мешками и возами выгружали всевозможную золотую и серебряную утварь: всё то, что можно дорого продать. Иных пленных данов и островитян превратили в рабов, согнав на суда в цепях и колодках. До чего дивно главарю разбойников было узнать, что всех невольников и горы сокровищ Бриан с неслыханной щедростью передаёт ему! Навар с налёта на Скаттери превзошёл всякие чаяния, вот только улыбку с лица флотоводца стёрла слишком высокая плата. Многие его люди умерли смертью, о которой и родным не расскажешь, а сам старый душегуб и сребролюбец был изрешечён, как отслужившая своё дырявая посудина. Деньги и геройская слава ему стали не нужны. Разграбленный и осквернённый собор Святого Сеннана пустовал. Даже настоятеля Кассидана, лишившегося чувств, монахи отнесли в келью подальше от бесчинствующих вандалов. Никто не видел и не знал, что в тиши крипты, ставшей десяткам мужей братской могилой, тот самый ворон, принёсший разбойнику звонкую монетку, нашёл бездыханное тело Ивара. Птица, не полагаясь на зрение, но остро слыша свежую ещё кровь, слетела на грудь с двумя разверзнутыми чёрными ранами. Сперва на пробу, а затем со свирепой жадностью клюв стал вырывать куски внутренностей, мягкой тёплой плоти. Будто из наполненного до краёв сосуда пернатый вестник смерти испил солёной королевской крови морского конунга. Но жажда его не унялась. 17. Предательство После изматывающих дней морского плавания в туманную зимнюю стужу на виднокрае забрезжили земли Финфолкхаима. Ансельмо в компании одних лишь душ моряков — варселов — не голодал и не мёрз: команда Метлы Волн обеспечивала юного капитана припасами еды и тёплыми шкурками козерогов. Однако гнетущее одиночество и накатывающее час от часу дурное предчувствие отнимали у путешественника последние силы. Подойдя к берегу, где корабль встретила группка местных поселенцев, Йемо подивился тому, какой короткой оказалась разлука с новыми друзьями: Октри и Аирмед. Когда монах сошёл по переброшенным мосткам в лодку, и на ней один из радушных финфолк отвёз его к пляжу, навстречу гостю выбежали развесёлые дети Диан Кехта. Троица встретила друг друга крепкими объятьями и расспросами, а там подоспел и взволнованный отец. — Вижу, ты успешно овладел руной, мой дорогой Ансельмо. — старик сжал хрупкое плечо юноши, как добрый дедушка. — Но где твои попутчики? — Я здесь по просьбе Йормундура. — Йемо кивнул сопровождающему его рыболюду, который поднёс мешок, так и не открытый совестливым трэллом. По округлившимся обезьяньим глазам Диан Кехта стало ясно: о содержании посылки он догадывается. Позаботившись о том, чтобы путник был накормлен горячим рыбным супом, врачеватель немедленно перенёс мешок в тот самый дом, где Йорму проводили операцию. На длинный стол был водружён пока ещё нетронутый опытный образец, а вокруг него уже имелась большая часть необходимого оборудования. Диан Кехт велел финфолк обставить кабинет высокими стеллажами, столами и сундуками, принести горелки, склянки, инструменты, старые книги и манускрипты да побольше ламп и свечей, рассчитывая засесть за работой ни на одни сутки. Вошедшие в импровизированную лабораторию Ансельмо, Аирмед и Октри застали её в суматохе: целитель раздавал последние указания, выпроваживая тех помощников, которые приволокли корзины с бесценным скарбом и забрали с собой уже ненужный хлам. Диан Кехта до того охватило предвкушение, смешанное с тоской по былым экспериментам, что морщинистые ручонки его нетерпеливо дрожали. — Мальчик мой, клянусь моей преданностью Мананнану, я сожалею, что сразу не поставил тебя в известность о нашем с Йормундуром уговоре, — не глядя на посетителей, врачеватель достал из выдвижного ящичка тонкие кожаные перчатки и со звонкими щелчками нацепил их. — Пойми, я думал о твоей безопасности. Очень надеюсь, он не втянул тебя в какую-то передрягу. — Я просто посыльный, — прохладно ответил Йемо, осматривая диковинное убранство. — Что с вороном, которого послал отец? Он пригодился? — подозрительно нахмурилась Аирмед. — Странно, что он тоже не вернулся на остров. — Расспросы потом, — строго отрезал Диан Кехт. — Заприте двери. Когда Октри опустил засов, старик с большой осторожностью разрезал кусок бечевы, которым Йорм перевязал мешок, и медленно высвободил голову Балора из дырявой мешковины. Мумия по-прежнему не подавала признаков разложения и тем более жизни. В дневном свете потолочного люка фомор выглядел всё так же устрашающе, если не хуже прежнего. — Ну здравствуй, дорогой сват, — прошептал старец, грудь которого сжалась от нахлынувшей ностальгии. — До чего иссох! Ведь когда-то был настоящим исполином… Впрочем, столько времени утекло с тех пор. Диан Кехт принялся осматривать труп, по-всякому крутя, оттягивая кожу, заглядывая в щербатый рот, огромные волосатые уши и даже провалы ноздрей. Работал он самыми кончиками пальцев, в каждом движении которых проглядывал многолетний опыт мастистого учёного. — Кто это? — робко спросил побледневший монах. — Октри, Аирмед, подайте сюда набор. Нужно добраться до его черепа и просверлить отверстия… тут, тут и тут, — Диан Кехт перешёл к другому краю стола, принявшись орудовать увесистыми ножами, щипцами и молотками. — Наш любопытный экземпляр, Йемо, некогда был известен как Балор Страшный Удар или Балор Дурной Глаз. В нём нас интересуют два особых свойства. Первое — связь с такой мало изученной материей, как время, умение её, так сказать, искривлять. Второе — телесное бессмертие. И мне думается, что обе эти вещи неразрывно связаны. Разрезав толстую шкуру на висках, темени, затылке и лбу, старик подцепил её крюками. Побуревшие от времени кости черепа он очистил, приготовив достаточно толстое и острое сверло, от одного вида которого становилось не по себе. Помощники врачевателя крутились подле него, поднося очередные пыточные орудия и убирая грязные тазы и инструменты для помывки. — Я ничего не понял, — смутился Йемо. — Что значит искривить время? Это ведь не камышовый прут… — Может статься, что в каком-то смысле это так. — Диан Кехт провернул ручку сверла, его широкий рот с тёмными губами поморщился от резкого хруста. — Трудно вообразить, но для каждого из нас время течёт иначе. Ну, скажем, летя с очень высокой горы, ты будешь стареть чуть-чуть — на крохотный миг — медленней, нежели стоящий у подножья наблюдатель. — Грубый пример, отец, — Октри вздрогнул от бесцеремонного удара молотком, из-за которого осколок кости провалился в пустоту черепа. — Ну и ну, а где же мозги? Эскулап присел, дабы заглянуть в пролом с помощью некой приспособы с выпуклой линзой. — Эта часть мозга, увы, не сохранилась, чего не скажешь о целёхоньком черепе. Голову насквозь пробили из пращи, и мозг вытек наружу вместе с глазом. Надо думать, череп заново склеили из осколков. — Постойте! Так для другого человека время может идти не так, как для меня, а медленней? — воскликнул Ансельмо. — Похвальная сообразительность. — буркнул старец. — И если он схватит меня в полёте и поставит на землю, я всего этого даже не замечу?! Аирмед с братом отвлеклись от дел, с недоумением вперившись в озабоченного чем-то приятеля. — Ты вообще о чём, Йемо? — пожал плечами Октри. Монах, покусывая губы, нервно зашагал по комнате туда-обратно. — Не уверен, стоит ли говорить. Йормундур серьёзно изменился. Точней, мы расстались на несколько часов, а вернулся он с новой рукой. — парень встретился глазами с подорвавшимся на ноги Диан Кехтом. — Йорм проломил под нами мост одним ударом, а потом мы вмиг оказались на берегу. Я не понял, что это было, но затем на корабле вспомнил, как финфолк спасли нас от Хафгуфы и Лингбакра, а там и баню сколотили в мгновение ока. — Ты и впрямь не лыком шит, — целитель вскинул подбородок, поглядев на отрока с гордостью и одобрением. — Финфолк в некоторые периоды своей жизни вправду умеют управлять временем. Дар этот они унаследовали от глубинных созданий — фоморов. Рождённые в самой бездне, они существуют в обоих мирах сразу. Твой рассказ навёл меня на мысль, что Йормундур как-то связан с фоморами. Боюсь, он мог стать одним из них. Вернее, получить часть их плоти. — Нет, — Ансельмо бессильно закрыл лицо рукой. — Боже мой, я должен сейчас плыть за Лало… Не обращая внимания на метания юноши, Диан Кехт и его отпрыски высверлили оставшиеся дырки в черепе Балора, куда воткнули достаточно длинные и толстые иглы, чтобы, пробив защитную плёнку, углубиться в отвердевшие извилины. Железки соединяла длинная закрученная проволока с большущим сундуком на полу, накрытым до сих пор полотном. Когда Аирмед сорвала покров прочь, Ансельмо попятился назад, ведь в стеклянном сосуде плавали отвратительные чёрные угри. От яркого света рыбы закружили по аквариуму, извиваясь, будто змеи. — Дочь, брось им еды и отойди подальше, — велел эскулап, проверяя зажимы на иглах. Травница без жалости выпустила из колбы пару мелких рыбёшек в воду, и тяжёлая крышка аквариума задвинулась обратно, чтобы жадные твари не вздумали бежать. Угри стали с интересом виться вокруг добычи, пока все в лаборатории не подпрыгнули от устрашающего треска. Мигом позже по проводам пробежали искры. С тихим уже потрескиванием ток короткими разрядами стал поступать к голове. Поначалу мумия не реагировала, но старик так поддал ногой по сосуду с рыбами, что те едва не поджарили друг друга, а заодно иссохшие мозги фомора. Всматривающийся в перекошенную рожу чудища Йемо вскрикнул. Мускулы лица бесконтрольно зашевелились, как от нервного тика. Дрожь пробрала Балора ещё сильнее, он как будто скривился от боли, разрывая непрошенную череду припадочных гримас. Наконец единственный недоразвитый глаз фомора распахнулся во всю ширь и внимательно вперился перед собой. Диан Кехт, растолкав оцепеневших детей, подскочил к голове. Горящая свеча в руке врачевателя приблизилась и отдалилась от неподвижного глаза: зеница реагировала на свет. — Хорошо, куманёк, уже хорошо. — старик нервозно похлопал себя по раскрытой ладони. — Вот зараза! Под рукой нет бумаги записать такие важные наблюдения! Октри! Аирмед! Пока брат с сестрицей метались по лаборатории, Ансельмо протянул Диан Кехту свои только что начатые путевые заметки и предусмотрительно смочил перо в чернильнице. — Ты меня, право, удивляешь, Йемо! — обрадовался эскулап, тут же зачиркав по бумаге. — Балор! Если ты проснулся и слышишь нас, будь добр, подними глаз вверх. Несколько мгновений фомор отказывался отвечать, но затем его взор медленно пополз к потолку. Око закатилось вовнутрь и к ужасу прижавшихся друг к дружке подростков выползло из-под нижнего века, полностью провернувшись в глазнице. От собственного визга троица расхохоталась, и Балору это, видимо, понравилось, ведь он резво заводил глазом из стороны в сторону. — Шутки шутить вздумал, пройдоха, — старик ещё раз смочил перо. — Тише, дети! Можешь говорить, Балор?