– Мина продержалась дольше, чем я думала, – заметила Пибоди. – Железная выправка. Сейчас – к Моррису, а потом займемся друзьями и коллегами. Надо потолковать с этим Чемберлином. Дирижер в оркестре – главный. Да, побеседуем… Ева села за руль и бросила взгляд в боковое зеркало, выжидая момент. – Ангел Элла… – Остроумно, – отозвалась Пибоди. – Наверняка еще кому-то о ней рассказал. Надо разузнать, в каких клубах он обычно играл. – Ангел Элла – это версия. – Ева вклинилась в поток машин, не обращая внимания на возмущенные гудки сзади. – Пишет оперу? Я думала, такие композиторы давным-давно вымерли. – Пару лет назад ставили оперу-трэш. «Шум» называется. Я начала слушать на диске и тут же схлопотала мигрень. По-моему, обычные оперы до сих пор пишут. – Она, во всяком случае, – да. И у ангела Эллы это точно не трэш. Выведывала мнение Купера о композиторах прошлого. Может, собиралась использовать его авторитет, чтобы пропихнуть свою. А мать спит с дирижером – еще один рычаг. Вот только Дориан несерьезен, играет во всяких сомнительных заведениях. Какое неуважение к ангелу Элле и высокому искусству! Мотив совершенно абсурдный, и все-таки… Убийства совершают по самым шизоидным причинам, – заключила Ева. – А пытки? – Поговорим с Эллой, посмотрим, насколько она сама шизоидная. Проверь, что есть на Эдгара, тоже имя на «Э». Может, Дориан мешал его отношениям с Миной. – Или он на самом деле положил глаз на сына, а не мамашу. – Детектив включила мозги… – Ты же в опере бывала, да? – Пибоди запрашивала через карманный компьютер данные на Чемберлина. – Дважды. И завязала. В следующий раз пойду, когда в преисподней ледяной дворец построят! – А мне бы, наверно, понравилось… Хоть посмотреть. Костюмы, музыка, страсти, и все разодеты в пух и прах! – Ага, ни хрена не понятно, и под занавес все как один покойники. Мне этого добра и на работе хватает! – Я бы, наверно, пошла в итальянскую оперу. На итальянском – это так романтично… – Смерть романтична? – Ромео и Джульетта… – Двойное подростковое самоубийство. Красиво, ничего не скажешь! Пибоди мрачно уставилась в компьютер. – Это романтическая драма. – Ну да, трубадур и трубадурша, серенады… – Дурочка. Ева повернула голову, сурово прищурилась. – Повтори! – В смысле, трубадурочка. Не трубадурша. Прошу прощения. – Один хрен! – Ева пожала плечами. – Эдгар Чемберлин, – поспешно прочитала Пибоди, – шестьдесят два года. Дважды разведен, имеет в Лондоне тридцатилетнюю дочь. Дирижирует оркестром вот уже одиннадцать лет, до этого руководил Лондонским симфоническим. Проживает… Ха! В двух кварталах к югу от Дориана! Несколько раз привлекался по мелочи. Порча чужого имущества – расколотил альт. Ущерб возмещен. Выбросил пикколо в окно и грозился отправить следом музыканта. Умышленное нанесение телесных повреждений, обвинение снято. Опять телесные повреждения, условный срок и программа коррекции агрессивного поведения. – Агрессия, вспышки гнева… – Ева покачала головой. – Причем вспышки внезапные. На нашего убийцу не похоже. И все-таки поговорить надо. Отбери имена на «Э», несколько для начала, пробей по базе. Запроси карту с местами проживания, чтобы нам лишний раз туда-сюда не мотаться. – Будет сделано. Мать уверена, что никто из знакомых на такое не способен. – Мать его любит и думает, что остальные тоже. По крайней мере, кто-то один его точно не любил, знакомый он или нет. Надо проверять. Угрюмое свинцовое небо принялось плеваться снежинками, что, как Ева прекрасно знала, приводит у половины водителей к тридцатипроцентному поглупению и утрате навыков вождения. А следовательно, дорожная ситуация средней паршивости грозит перейти в откровенную свалку. Она прибавила газу, пробиваясь на юг и твердо решив опередить всеобщее помешательство. Едва переступив порог морга, Ева затолкала шапку в карман. Шаги эхом отдавались в белом коридоре – после праздников здесь царило затишье, как в промерзшей тундре. Впрочем, ненадолго. Ева поймала взгляд Пибоди, которая повернула голову к автомату с горячими напитками. – Там одна бурда! – Да, но мне в снег всегда хочется горячего шоколада. Хотя странная коричневая жидкость, которой писает эта бандура, конечно, мало его напоминает. Почему органы охраны правопорядка не закупят нормальные автоматы? – Потому что мы все тогда будем дрыхнуть над горячим шоколадом, а не заниматься делом. Ева распахнула дверь в царство Морриса. Узнала оперу – не название, а жанр – по растущей истеричности голосов и трагическому звучанию инструментов. Моррис склонился над Дорианом Купером. Чистый халат поверх сливяно-черного костюма. Волосы с привлекательного продолговатого лица убраны назад и заплетены в причудливую косичку с серебристым шнурком, руки вымазаны кровью. На груди Купера – яркий Y-образный разрез. – «Жизель». – Моррис поднял глаза, как будто видел музыку. – Хотел сходить на следующей неделе. – Любишь балет? – Кое-что. – Он отошел, чтобы смыть кровь и изолирующую жидкость. – Я его знал. – Знал покойного? – Ева тут же позабыла о поразительно разносторонних музыкальных интересах Морриса и полностью переключилась на новую информацию. – Купера? Ты знал Дориана Купера? – Да. Блестящий музыкант, поистине блестящий! Не просто чертовски одаренный, но и на редкость приятный в общении. Жаль, что приходится иметь с ним дело в моей конторе. – Вы дружили? – Шапочно. Ходили в один и тот же блюзовый клуб, «После полуночи». Пропускали иногда по рюмочке, болтали о музыке. Ева вспомнила саксофон. Моррис играл на громадном саксофоне. – Грустно. – И мне. Мы с Амариллис были у него в гостях за несколько недель до того, как ее убили. Забавно тасуются карты… Вновь, как и много месяцев назад, в день смерти любимой, его захлестнула волна жгучего горя. Он повернулся и достал из холодильника пепси, оранжевую шипучку, которой отдавала предпочтение Пибоди, и имбирный эль для себя. Раздал банки. – За старых друзей! – Что ты о нем знаешь? – О личной жизни? Много самых разношерстных приятелей, если, конечно, судить по вечеринкам и компаниям, с которыми он тусовался в клубах. С матерью друг друга обожали, это бросалось в глаза. Бисексуален. Тоже бросалось в глаза. Играл абсолютно на всем. Из любого инструмента мог извлечь и радость, и слезы… Моррис глотнул пива и оглянулся на тело, свою неоконченную работу. – Мне он нравился, хотя мы были едва знакомы. – Не встречал среди его приятелей некую Эллу? – Говорю же, у него было много самых раз… Эллу? – Моррис издал короткий смешок. – Ангел Элла! – Она самая. Знаешь? – Нет. Явилась как-то в «После полуночи» перед праздниками. В начале декабря, кажется. Мне в ту ночь не спалось, я взял сакс и поехал в клуб. Дориан и несколько общих знакомых уже были там. Потом пришла эта брюнетка… Да, верно, миловидная брюнетка. Села за столик и смотрела на Дориана с явным осуждением. Он подошел, коротко поговорил. Вид у нее был очень рассерженный. Я решил, милые бранятся… Моррис замолчал, прищурился и снова глотнул пива. – Дай-ка подумать… Дориан накрыл рукой ее руку, как будто хотел погладить. Элла отдернула. Не знаю, о чем шла речь, но говорила в основном она. А потом этак театрально хлопнула дверью. Бросила напоследок: «Никогда тебе не прощу! Никогда!» У самой – слезы на глазах. Когда Дориан снова взял инструмент, кто-то пошутил насчет «сердитой подружки», а он ответил: «Нет, не подружка и не друг – ангел Элла». Мол, ангелы не в его вкусе. «Бесится, потому что я болтаюсь по дешевым кабакам». Засмеялся и предложил сыграть в ее честь. – Фамилия? – Не знаю. – Описать сможешь? – Конечно. – Так, чтобы Янси остался доволен?