Эмили устала возводить стену между своими мыслями и своим языком. Довольно утомительно постоянно быть деликатной, особенно когда никто – никогда – даже не пытается быть деликатным с ней. Она сказала своей матери: – Ты с высокой трибуны проповедуешь о том, как важно женщинам быть сильными. Ты прямо-таки излучаешь неуязвимость. Ты заставляешь всех думать, что ты бесстрашная, но каждый твой поступок, каждый твой жизненный выбор продиктован тем, что ты боишься. – Боюсь? – Эстер фыркнула. – Юная леди, я никогда ничего в жизни не боялась. – Сколько раз отец бил тебя? Эмили сковала ее стальным взглядом. – Аккуратнее. – А то что? – спросила Эмили. – Папа поставит мне еще один синяк? Выкрутит бабушке запястье, пока она не закричит? Будет тащить тебя за руку по лестнице и бить расческой? Эстер не отводила взгляда, но смотрела сквозь Эмили. – Ты так боишься того, что о тебе подумают люди. Вот почему ты остаешься с папой. Вот почему ты хочешь запереть меня дома. Ты потратила всю жизнь на то, чтобы делать то, чего от тебя хотят люди. – Потратила всю жизнь? – с издевкой переспросила Эстер. – И что это за люди, позволь тебя спросить? – Люди – это все остальные, – ответила Эмили. – Ты не позволила мне сделать аборт, потому что об этом могли узнать люди. Ты не позволила мне найти приемную семью, потому что люди могли использовать это против тебя. Ты заставляешь меня уйти из школы, потому что люди сказали, что это нужно сделать сейчас. Ты ведешь себя так, будто полностью контролируешь свою жизнь, формируешь свое наследие, но на самом деле ты до ужаса боишься, что люди могут отнять у тебя все в любой момент. Эстер поджала губы. – Продолжай. Выкладывай все. Она вела себя так, будто Эмили просто нуждалась в боксерской груше, но Эмили была предельно серьезна. – Я страдаю не от последствий своих поступков, мама. Я страдаю от последствий твоей трусости. Эстер приподняла бровь. Такое выражение ее лицо приобретало, когда она насмехалась над кем-то. – Ты лицемерка, – Эмили повторялась, но сейчас эти слова звучали как откровение. Она никогда раньше ни с кем не разговаривала так прямо. Почему она молчала столько лет? Почему она так боялась сказать что-нибудь не то, сделать что-нибудь не то, ранить чувства не тех людей? Что эти люди могли ей сделать? Эмили встала и уперлась кулаками в стол. – У тебя есть потрясающий дар добровольной слепоты. Ты думаешь, ты такая умная, такая проницательная, но на самом деле ты не видишь того, чего не хочешь видеть. – И чего я не хочу видеть? – Собственный ужас, – ответила Эмили. – Ты идешь по жизни, пряча жуткий страх внутри себя. – Правда? – Правда. У тебя морщины вокруг рта из-за того, что ты постоянно его прячешь, поджимая губы – вот как сейчас. Эстер разжала губы. Она хотела рассмеяться, но смеяться тут было не над чем. Эмили продолжила: – Ты все время задыхаешься от собственного страха. Когда ты с отцом. Когда ты со своими друзьями. Даже когда ты со мной и бабушкой. Ты пытаешься проглотить его, но ничего не выходит. Он только превращает в оружие все твои слова. Но все, что ты говоришь, это полная хрень, мама. Это хрень, потому что ты боишься, что люди узнают правду о тебе. – И что это за правда? – Ты трусиха. Эстер откинулась на спинку стула. Скрестила ноги. – Значит, я трусиха, да? – А почему еще это все происходит? – с нажимом спросила Эмили. – Почему ты не заступаешься за меня? Почему не говоришь директору Ламперту пойти в задницу? Почему не обращаешься в Джорджтаун, чтобы они подтвердили мое зачисление? Не говоришь сенатору, что я хочу у него стажироваться? Не говоришь отцу, чтобы он… – Ты даже не представляешь, сколько я для тебя сделала! – Тогда расскажи мне! – закричала Эмили. – Ты все время говоришь, что ты пример для других женщин. Так почему бы тебе не побыть примером для меня, мам? Эмили ударила по столу с такой силой, что тыквенные семечки высыпались из миски. Она смотрела, как мать собрала их в кучку, а потом смахнула с края стола в свою ладонь. Она не сказала ни слова, пока не ссыпала их обратно. – Моя дорогая, если быть до конца честной, то ты не относишься к женщинам, для которых я выступаю в качестве примера для подражания. Неважно, как ты забеременела, но это случилось. Ты позволила этому случиться, оказавшись в сомнительной ситуации. К слову, если бы ты была бедной девочкой, которая живет в трейлере в Алабаме, альтернативы у тебя были бы совсем другие. Ее слова были так похожи на то, что в приступе истерики кричала ей Рики несколько недель назад, что Эмили почти физически ощутила груз на своих плечах. – Я понимаю, что следующие несколько лет станут трудным периодом в твоей жизни, – сказала Эстер. – Но однажды ты поймешь, какой подарок мы с отцом тебе делаем. Если ты пойдешь на эти жертвы сейчас, если ты мудро используешь свое время, то однажды общество примет тебя назад с распростертыми объятиями. Эмили вытерла рот. Она так разозлилась, что у нее изо рта летела слюна. – А если нет? Эстер пожала плечами, как бы говоря, что ответ очевиден. – Тогда ты станешь изгоем. У Эмили был комок в горле. Она не представляла, как может стать еще бóльшим изгоем, чем сейчас. – А что, если… – Эмили перебирала варианты, пытаясь найти убедительную альтернативу. – А что, если мы будем играть по их правилам, пока тебя не утвердят на должность? Папа постоянно говорит, что это пожизненное назначение. Когда ты окажешься на судейской скамье, какое все это будет иметь значение? Эстер посмотрела на нее так, будто не могла поверить, что Эмили вышла из ее собственного тела. – Ты правда думаешь, что это верх моих амбиций – всю жизнь быть просто федеральным судьей? Эмили знала, что это не так. – Ты видела назначение Сэнди О’Коннор по телевизору. Джесси Хелмс чуть не опрокинул ее из-за ее взглядов на аборт, – она ткнула пальцем в стол. – Думаешь, у тебя тяжелая жизнь? Сэнди не могла найти работу, после того как окончила юридический факультет Колумбийского университета. Ей пришлось отказываться от зарплаты и сидеть с секретарями, просто чтобы оказаться ближе к телу. А сейчас она судья Верховного суда. – Но… – Эмили попыталась парировать. – Ты можешь изменить это, мам. Неужели ты не видишь… – Я ничего не могу изменить извне. – Следующее место не освободится еще много лет, и может пройти еще лет десять или больше, прежде чем женщину снова выдвинут кандидатом, не говоря уже о назначении. Мы говорим о том, что ты можешь сделать сейчас, мам. – Эмили пыталась скрыть мольбу в своем голосе. – Мы можем притвориться, что делаем все, что ты сказала. Я брошу школу. Как только слушания в Сенате завершатся и ты принесешь присягу, я смогу записаться на летние занятия в школе, и тогда… – Федеральное судейство – это уже решенное дело, – сказала Эстер. – Я подготовила тост, чтобы объявить об этом за ужином. Рейган лично позвонил мне сегодня утром. Даже твой отец пока не знает. Эта новость ошарашила Эмили, хотя полностью объясняла приподнятое настроение ее матери. Она радовалась не тому, что проведет праздничные дни в окружении семьи. Она ликовала, потому что получила то, что хотела. На данный момент. – Рейган сказал, что процесс займет больше времени, чем мне хотелось бы, но тут ничего не поделаешь. О назначении объявят в марте, перед пасхальными каникулами. Потом будет серия проверок, много встреч в Капитолии; слушания по утверждению начнутся в конце апреля. – Эстер была в радостном возбуждении. – Ронни хочет установить стандарт, показать стране, что он назначает женщину не просто чтобы назначить женщину. Он назначает правильную женщину. – Господи боже, – пробормотала Эмили. Она ощущала свое полное поражение. – Следи за выражениями, – пожурила ее Эстер. – Эмили, когда Ронни позвонил этим утром, он упомянул Иисуса и грешницу. От Иоанна, 8:1—20. Ты знаешь, что это? У Эмили не было слов. Ее мать пребывала чуть не в эйфории, пересказывая этот телефонный разговор. Ничто из того, что Эмили сказала за последние десять минут, не смогло пробить крепкий панцирь Эстер. Эмили бросила ей вызов, обвинила мать в лицемерии, а теперь Эстер как ни в чем не бывало цитировала апостола Иоанна. – Ты знаешь этот отрывок, – попыталась расшевелить ее Эстер. – Фарисеи приводят к Иисусу блудницу. И говорят ему: «Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?» Эмили прокручивала в голове весь их разговор, пытаясь найти момент, когда Эстер снова оседлала свою любимую лошадку. Она явно ожидала, что Эмили согласится играть в эту игру: сделает то же, что они всегда делали с Франклином. То есть не обращали внимания на синяки. Забывали о криках. Делали вид, что мольбы и всхлипы, которые Эмили слышала через стену, доносились из телевизора, а не из уст ее матери. Эстер продолжала: – Фарисеи хотели проверить Иисуса. Посмотреть, насколько силен его дух. Ты знаешь, что сказал Иисус? Знаешь? Эмили ненавидела себя за то, что знала ответ. Она изучала этот фрагмент в воскресной школе, но до сих пор не задавалась вопросом, почему фарисеи были готовы побить женщину камнями, но даже не задумывались о том, чтобы наказать мужчину, с которым ее застали на месте преступления. – Ты помнишь стих? – спросила Эстер. Эмили на автомате процитировала: – «Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень». – Точно, – Эстер одобрительно кивнула. – Рейган понимает, что хорошие люди могут иногда совершать ошибки. Ты знаешь, что он развелся, прежде чем жениться на Нэнси. Эмили кивнула вслед за своей матерью, будто ей было не наплевать на личную жизнь Рональда Рейгана. Эмили не была блудницей. Она не совершала сознательных ошибок. – Ронни сказал, что мы с твоим отцом подали прекрасный пример, поддержав тебя в это тяжелое время. Он сказал, что мы демонстрируем невероятную силу характера.