Возможно, ее разговор с Пеппером имел к этому какое-то отношение. Сам Пеппер оказался человеком достаточно бодрым и веселым. Он был из тех людей, которые излучают энергию, даже когда сидят неподвижно. Сьюзен попыталась представить, кто он — сова или жаворонок, — но получалось, что и то, и другое. Скорее всего, Пеппер отказался от кофе ради ростков пшеницы и был частью какого-то движения за сыроедение. Еще старик был склонен к откровенности и даже болтливости. Они разговаривали минут десять, когда он каким-то образом переключился на тему дефекации вообще и туалетов в частности. — В странах «третьего мира» правильно делают, что строят приземистые толчки, над которыми надо нависать. Западные туалеты вредны для организма, потому что они заставляют сидеть под неестественным углом, тем самым ущемляя кишечник. Полного очищения при таком положении не происходит. — Как интересно, — уклончиво заметила Сьюзен, надеясь, что собеседник поймет намек и сменит тему. Не получилось. — Так что когда в следующий раз кто-то скажет, что вы полны дерьма, он будет отчасти прав. И тут же, без паузы, Пеппер заговорил о своем сенбернаре, которого, как она узнала, звали Трюфель. Дальше началось что-то странное. В ходе разговора старик поддержал заявление Эда о том, что дети в Перрике часто пропадали в 1960-е. Но потом он добавил то, что противоречило утверждениям Эда. Их тела всегда находили. Единственным исключением был Ленни Линкольн. И вот теперь Сьюзен чувствовала себя неловко из-за того, что следовало из открывшегося расхождения. Либо Эд выработался сильнее, чем она думала, и неправильно запоминал факты, либо он изо всех сил старался ввести ее в заблуждение, вероятно, в попытке отвратить от дальнейшего вмешательства в дело Джеральда Никола. Ни тот, ни другой вариант желаемого спокойствия не принесли. Она плюхнулась на диван, подперев кулачками подбородок. Было в рассказе Пеппера кое-что еще, что также не устраивало Сьюзен. Исчезновение Ленни Линкольна, по крайней мере, по словам Пеппера, было в свое время огромным (у него даже глаза расширились, когда он это сказал) событием. Дети тогда не просто исчезали бесследно, заверил он ее. По его словам, это была одна из самых обсуждаемых историй в истории города, и любой местный житель, живший в то время, должен помнить, как все происходило. Так почему же Эд так сильно преуменьшал значение того исчезновения? Надеялся ли он таким способом помешать ее расследованию или же защищал ее от чего-то — например, от возможного увольнения? Пеппер, однако, должен быть старше Эда, и на момент исчезновения Ленни ему, наверное, уже исполнилось двадцать. Потом, произведя в уме несложные подсчеты, Сьюзен прикинула, что Эду, судя по всему, было около одиннадцати или двенадцати лет во время исчезновения маленького Линкольна. Было ли это событие достаточно значимым для мальчика, чтобы он помнил его через пятьдесят лет, став взрослым? Сама Сьюзен ни разу не слышала имени Ленни Линкольна до того дня, когда о его исчезновении ей рассказала Мэри. Пеппер также много рассказал ей о Милтоне Линкольне, брате Ленни. Самое главное — он очень даже жив и, более того, проживает в том же доме, что ив детстве. На ферме, где пропал Ленни. Глава 21 Отключился. пьяный беспокойный замерзший мокрые подушки и влажные от пота простыни пить глоток воды вот чего хочется больше всего на свете но он слишком слаб чтобы пошевелиться если бы он мог просто выпить глоток воды только глоток воды и больше ничего не надо он не станет брыкаться не станет кусаться не станет кричать и обещает быть примерным мальчиком только пусть ему дадут кашель удушье невозможно дышать ничего не видно так темно эти штуки скребутся и ползают по нему кусают за пальцы ног забираются ему в уши когда он спит и он ничего не видит только тьму он похоронен заживо его похитил плохой незнакомец и он никогда не увидит своих маму и папу а его предупреждали никогда не разговаривать с незнакомцами но он и не разговаривал была только тень тянет куда-то что ты делаешь с моей сестрой пожалуйста не трогай мою сестру я не скажу я не скажу обещаю если ты меня отпустишь я… тянет не скажу ни слова я не скажу если ты отпустишь меня пожалуйста отпусти меня пожалуйста ТЯНЕТ! — Я никому не скажу! Обещаю! Обещаю! Пожалуйста, просто отпусти меня домой… Всхлипывая, Эрик подался еще дальше назад и уперся в спинку кровати. С голосовых связок сорвался вопль, руки мгновенно взлетели к пульсирующей голове. Пьяный, отупевший, вымотанный донельзя и испуганный, он жмурился от режущего глаза яркого света, который сам же оставил включенным. Дыхание он в конце концов перевел. Нащупал сбившееся к ногам одеяло, дернул вверх. Дрожа, прикрыл обнаженную, покрытую гусиной кожей плоть… Одеяло с шорохом соскользнуло вниз и сползло с кровати. Из открывшегося рта вырвался негромкий удивленный вскрик. Он уставился на свои скрюченные пальцы, потом спустился взглядом к изножью кровати; мозг тянулся за глазами, отставая на пять шагов. Еще секунду назад он был на месте, а потом… оторвался? ??????????? Эрик потер воспаленные глаза, налитые желчью и шальные. Он еще надеялся, что по-прежнему заперт в кошмаре, но заподозрил, что очень даже бодрствует, когда под ногами раздались и поплыли вверх знакомые хрипы и сопения — выше, выше… Выше. Из-под кровати выплыл мальчик в джинсовом комбинезоне. В маленьких ручках он держал лоскутное одеяло, которое мать Эрика сшила в 1991 году, за год до того, как не проспавшийся после пьянки и спешивший на раннюю смену водитель сбил ее насмерть, когда она совершала утреннюю пробежку по их тихому пригородному кварталу. На одеяле еще осталось розоватое пятно от шипучки, которую Эрик пролил, когда ему было десять. Сохранилась и дырка, которую он прожег в шестнадцать, когда курил с Джимом свой первый «косяк». Сквозь туман в голове с резкой, истеричной ясностью пробилась мысль: «Когда у людей случаются галлюцинации, они не видят такие детали, как пятно от шипучки и дырка от самокрутки на одеяле от умершей матери. Это все — явь». Мальчик отпустил одеяло и поднялся над изножьем. Ноги его коснулись кровати и разрядились ударной волной. Эрик послал мысленный приказ мышцам — и даже не приказ, а мольбу — «унесите меня к чертям собачьим», но его как будто привязали к изголовью невидимыми веревками, которые бугрились на запястьях и лодыжках, удерживая его в положении вертикально расположенного эмбриона. Он чувствовал их, эти невидимые путы, глубоко врезающиеся в воспаленную плоть. Мальчик опустился на четвереньки и пополз по-кошачьи к Эрику. Медленно, медленно. Ладони оставляли на простынях вонючие отпечатки гноя и гнилой кожи. Над разлагающимися детскими чертами роились насекомые. Чем ближе, тем сильнее щекотало обнаженную кожу Эрика холодное, едкое, с хрипами и свистом дыхание. В то же время из гниющих внутренностей несло теплом. Эрик хотел закричать — пытался закричать, — но когда губы приоткрылись, на простыни вывалился ком грязи. Он поперхнулся, увидев извивающегося внутри червяка. Мальчик присел на корточки, сунул руку глубоко в карман на груди комбинезона и вытащил пригоршню… Если в мире еще осталась хоть капля милосердия или доброты, я отключусь. Или какая-нибудь магическая сила обрушится и вырубит меня на месте, потому что если я увижу у него в руке дохлую крысу или глазные яблоки другого бедного мертвого ребенка, я точно тронусь и останусь в таком состоянии надолго. Может быть, навсегда. Напуганный до такой степени, что у него начались конвульсии, Эрик отчаянно попытался отвернуться, но его как будто зацементировали на кровати. Он застонал. Отвернись! Почему ты не отводишь глаза? Мальчик разжал пальцы. — Чего т-ты хочешь? — всхлипнул Эрик. — Почему ты это д-делаешь?.. П-почему не г-г-говоришь… что… о боже… о боже… что ты хочешь от меня? Мальчик пошарил в ладони и ухватил пальцами какой-то усаженный шипами серебристый предмет. Джек. Потом отвел руку назад, как будто собирался бросить бейсбольный мяч, и послал фишку вперед. Серебристая штуковина устремилась к Эрику со скоростью ракеты и остановилась в шести дюймах от его лица, прямо между глазами. Повисев секунду или две, странный предмет взорвался как фейерверк. Эрик вскрикнул и почувствовал на языке вкус грязи. В горле защипало. Мальчик бросил еще один снаряд. И еще. И еще. Эрик зажмурился. Зажмурился так сильно, что глазные яблоки увлажнились, и он увидел звезды. Ничего этого нет. Нет мертвого ребенка, нет никаких джеков, взрывающихся у самого моего лица, как микробомбы смерти. Нет. Нету. После всего случившегося в последние несколько месяцев оставалось только ждать, когда же я сломаюсь. Тик-так, детка, вот теперь крыша уехала окончательно! Люди в белых халатах могут прийти, забрать меня и выжечь электрошоком эти галлюцинации с мертвым мальчишкой. Да что там, пусть выжгут все к хренам, все воспоминания, если потребуется. Пусть делают, что захотят. Все лучше, чем это. Хрипы стали громче. Нет, понял Эрик, не громче — ближе. Он разлепил веки и обнаружил лицо мальчика так близко, что они могли бы поцеловаться. Мальчик наклонился ближе. Эрик зажмурился. Ближе… Ближе… Теперь он был так близко, что две потрескавшиеся губы касались щеки Эрика, как гнилые веточки, и холодные выдохи трогали волосы у него на затылке. Все мысли вдруг пропали. Эрик стал ничем. Страх сковал его, лишив осознания, ощущений и реакций, страх загнал его за грань человечности. Он просто существовал, скелет, покрытый плотью, и ничто больше. — Скажи… им… — Хррр-крххх. — Скажи им… Сознание вернулось. Пульсировало в голове. Бешено колотилось сердце. Чесалась измазанная слизью щека. Вывернувшись из круговорота, Эрик вернулся в себя, открыл глаза и снова похолодел от ужаса, встретив взгляд трупа. Это нужно остановить. Остановить прямо сейчас. — Кому? — Скажи им…