Через некоторое время Милтон снова повернулся к нему: — Знаешь, он так странно вел себя с детьми… Уэйн Никол. Черт возьми, давай просто назовем его тем, кем он был, — растлителем малолетних. Не знаю, насколько развращен был Джеральд, но невинные в тюрьму не попадают. Мэри — это жена Уэйна, мать Джеральда — никогда детей не трогала, но, думаю, знала, что происходит… Ты слушаешь меня, сынок? Эрик широко раскрыл глаза и быстро заморгал. Да, он слушает. Еще бы, твою мать, нет. Милтон удовлетворенно хмыкнул и продолжил свой рассказ: — Лично я не думаю, что у Мэри когда-либо было все в порядке с головой. Я имею в виду, она тугодум, — сказал он, постукивая себя по виску. — И я думаю, что Уэйн воспользовался этим и заставил ее раболепствовать перед ним. — Он поднял брови и посмотрел на Эрика. — Держу пари, ты не думал, что такой старый пень, как я, знает такое мудреное слово, как раболепствовать, признайся? — Гаааахх… — Мэри сейчас в хосписе, на содержании у государства. Сидит весь день в своем собственном дерьме, ждет, когда какой-нибудь санитар с минимальной зарплатой обратит внимание и сменит ей подгузник. — Милтон подался вперед. — Если мне когда-нибудь станет так плохо, сынок, я могу только молиться, чтобы кто-нибудь вывел меня на задний двор и всадил пулю в голову. Хотя, думаю, рак позаботится обо мне задолго до того, как в этом возникнет необходимость. Милтон откинулся на спинку стула и сцепил руки. — Я снова отклоняюсь от темы. В любом случае, люди в городе пользовались эвфемизмом — вот тебе еще одно мудреное слово, сынок. — «Он так странно ведет себя с детьми… Странно», — так они говорят, и еще такой жест делают. — Он покачал рукой взад-вперед. Эрик зажмурился, а потом открыл глаза, давая понять, что вникает. Подавил кашель, но в горле снова пересохло. — Он странно ведет себя с детьми. Да, вот так все говорили. Но я не видел ничего странного в том, что происходило по соседству. Думаю, что все в Перрике немного виноваты в том, каким стал Джеральд. Виноваты, что не вмешивались. — Старик вздохнул. — Но в те времена все было по-другому. Люди не совали свой нос в чужие дела. Эрик начал ощущать неприятный зуд в шее, распространявшийся все дальше вниз, и это вселяло в него надежду. Он оживал. — Моя мать была очень похожа на Мэри Никол в этом отношении — всегда смотрела в другую сторону, если дело касалось отчима, когда он меня избивал. Хотя, думаю, он и ее пару раз хлестнул ремнем. Ему нравилось всегда держать нас немного в страхе. Человек он был злобный, как гремучая змея. Но благодаря ему мы не ходили в рванье, и на столе водилась еда, а для моей матери этого было достаточно. Эрик снова попытался пошевелить большим пальцем ноги; на этот раз отозвались все. Боль на внутренней стороне локтя тоже усиливалась. Он перевел взгляд, чтобы оценить ущерб, причиненный Милтоном, когда тот ущипнул его, и увидел тоненькую струйку крови. «Как мне выбраться отсюда? — спросил себя Эрик и тут же ответил: — Без шансов». Он чуть не расхохотался. Но ограничился ленивой усмешкой. Наркотики, конечно, почти вырубили тело, но разум действовал. Хорошо действовал. — Ленни, думаю, был слишком мал, чтобы понять все эти дела с Николами, о которых я сейчас говорю, поэтому и спрятался, не подумав, в их сарае. Милтон откинулся на спинку стула и снова посмотрел куда-то вдаль. Эрику это ни капельки не понравилось; он не хотел, чтобы мысли Милтона сбивались с курса. Если они глубоко проникнут в темные закоулки его больного мозга, он, чего доброго, еще начнет обострять ситуацию. Если Милтон накачал его наркотиками и отогнал машину, значит, на то была причина. Эрик не хотел выяснять, в чем эта причина заключалась. Чем дольше старик говорил, тем больше появлялось шансов, что действие наркотиков закончится. — Я не говорю, что со стороны Ленни было глупо прятаться в сарае, — просто так делать не следовало, — продолжил Милтон. — На самом деле это было довольно умно: мне бы даже не пришло в голову искать его там, но я подсмотрел, пока считал, и увидел, как он крадется через поле. Ленни шокировал Эрика, материализовавшись рядом с Милтоном; его лицо исказилось от ярости, когда он сильно пнул старика в голень. Тот, рассеянно потерев ногу, проворчал: — Проклятый рак… Все болит. Болит даже в тех местах, где и болеть-то вроде бы нечему. Ленни неподвижно завис рядом с Милтоном. Эрику хотелось, чтобы малыш ударил старого ублюдка по голове. Например, здоровенной ножкой от разбитого кофейного столика. Но, может быть, подумал он, духи умерших не могут делать что угодно; у них, как и у людей, вероятно, есть ограничения… Милтон пристально посмотрел на Эрика: — Засыпаешь, парень? — Негггхххххх… — Я притворился, что не видел, как Ленни забрался в сарай. Я даже притворился, что осматриваю двор, прежде чем прокрасться через поле. Ленни исчез. «Почему он не помог мне, — с горечью подумал Эрик. — Почему оставил меня здесь с этим сумасшедшим! Так нельзя!» ПОМОГИ МНЕ, ТЫ, МАЛЕНЬКИЙ ЗАСРАНЕЦ! — Все думают, что знают точный момент, когда их жизнь изменится, — сказал Милтон. — «Моя жизнь изменилась, когда моя будущая жена вошла в бар», — скажут они. — Или жизнь изменилась, когда родился сын. Дерьмо собачье, на самом-то деле. Полагаю, немногие могут по-настоящему точно определить такое событие. И даже если б могли, я не понимаю, зачем это могло бы потребоваться. Эрик остро ощутил спазмы в животе, тяжесть в мочевом пузыре. Ему нужно было отлить. Он прикусил язык, чтобы проверить, почувствует ли. Почувствовал. Продолжай болтать, старина. Продолжай болтать. (Что бы ты ни делал, не позволяй ему увидеть, как ты двигаешься.) — Но в моем случае все так и есть. Потому что жизнь действительно изменилась, когда я вошел в сарай Уэйна Никола и обнаружил Ленни в ловушке внутри этого сундука, — крышка упала и заперла его, понимаешь? — Милтон поднял подбородок в направлении крыльца. — А знаешь, почему изменилась? Потому что именно в тот момент я осознал свое призвание. До того дня моя… потребность поддерживать мир в равновесии ограничивалась мелкими тварями. Ленни снова возник рядом с Милтоном — так близко, что почти сидел у него на коленях, — и его маленькие ручки сжались в кулаки по бокам. — Я наконец понял, для чего Бог послал меня на землю. — Милтон ударил кулаком по ладони. — Понимаешь? Грудь Ленни начала подниматься и опускаться в резких вдохах и выдохах. Глаза сузились. «Давай, малыш, ударь его! — кричал в своей голове Эрик. — Выруби этого сумасшедшего ублюдка!» — Замок сундука лежал на земле прямо рядом с ним. Ленни, должно быть, снял его, когда прятался внутри, — объяснил Милтон. — Я надел его обратно, позволив брату воплотить свою судьбу. Иначе почему бы все сложилось именно так, если не было задумано, если Ленни не предназначался в жертвы природе? Почему смерть от удушья представлялась такой нужной, если она была ненужной? Вот так просто мальчика не стало. Щеки Эрика увлажнились от слез. — Я был избран. — В глазах Милтона мелькнул смертельный черный блеск, от которого кровь в венах Эрика застыла. — Моим долгом стало поддержание равновесия в мире, понимаешь? Природе нужна смерть, чтобы другая жизнь могла процветать. Это цикл, и жертвы должны быть принесены. Ты же знаешь, что ферма забрала моего отца. Машина убила его прямо на поле. — Милтон кивнул в сторону окна и, как бы доказывая свою точку зрения, добавил: — Пару лет спустя родился Ленни. Старик задумчиво откинулся на спинку стула и ткнул в свою засохшую рану указательным пальцем. Потом размазал свернувшуюся кровь тыльной стороной ладони, изобразив восьмерку. — Услышать, как Ленни испускает свой последний вздох… Я никогда не чувствовал себя таким живым. Я как будто впитал его энергию в собственное тело — его жизненную силу. Я не хотел, чтобы это чувство когда-нибудь ушло. Мне нужно выбраться отсюда. — Той ночью я едва смог заснуть. Я знал, что мне нужно найти способ продолжить свою миссию. Пару дней спустя, когда все в городе еще были заняты поисками Ленни, я пробрался в сарай, где держали лошадь Ленни, Мейбл, и задушил ее. — Милтон хитро усмехнулся. — Ты знаешь, как трудно задушить лошадь, Эрик? Эрик моргнул один раз, чтобы показать «нет». — Держу пари, ты, наверное, даже не сидел никогда верхом… — Милтон усмехнулся. — Я был всего лишь ребенком, но уложил целую лошадь. Можешь себе представить? И я сделал это так хорошо, что мои родители не могли понять, почему она умерла так внезапно, хотя, полагаю, у них были другие мысли на уме. Мейбл мне пришлось хоронить в одиночку, прямо под тем большим дубом на заднем дворе. Сделал ей маленькое надгробие и все такое. В награду за старания оставил себе ее хвост. А теперь скажи, что это не что-то с чем-то! «Интересно, там ли он меня похоронит? — подумал Эрик. — И в награду за старания оставит себе кусочек моего скальпа…» — Я, может быть, необразован, но не глуп. Я слишком хорошо знаю, каким жестоким бывает мир даже по отношению к маленьким мальчикам. Мои начинания не были бы приняты обществом; их просто не поняли бы; это я знал точно и поэтому соблюдал осторожность. Был терпелив. Подождал несколько лет, прежде чем возобновить свою работу, зная, что смогу выполнять обязанности более эффективно, как только получу возможность быстрых передвижений. Милтон на мгновение остановился, чтобы поковырять свою рану. Кровь напоминала сироп. Глядя на это, Эрик почувствовал себя плохо, но он не мог оторвать глаз, словно загипнотизированный. — К тому времени, когда я достиг возраста, позволявшего иметь водительские права, домашняя жизнь пошла под откос — как здесь, на ферме, так и у соседей. Я стал невидимым для всех, кто меня окружал. Продолжать работу оказалось легче, чем я ожидал. Намного проще. В течение многих лет никто не обращал на меня внимания. Милтон устало вздохнул. — Но я стал стариком, если ты не заметил, и я устал. Я отказался от своей миссии — по большей части — к тому времени, когда у меня диагностировали рак. — Сколупнутый струп. Кровь. — Большинство людей, услышав это слово, падают в черную дыру депрессии, но для меня… Для меня это было как пинок под зад, в котором я так нуждался. Эта уверенность в смерти придала энергии, потому что теперь пришло время мне стать частью цикла. А раз так, то почему бы не хлопнуть дверью? Горло царапало, словно стальной ватой. Эрик сглотнул, чтобы смочить его хоть немного. — У меня нет ни жены, ни детей. Поэтому, как только я уйду, все будет так, будто меня здесь никогда и не было. Для всех, кроме моих маленьких ничтожеств. Они-то чувствовали силу моего существования, как и те, кто тосковал по ним долгие годы и кто никогда не забудет отметину, оставленную мной на их жизни. Их жертвоприношение — это то, что дало мне цель в жизни, понимаешь? Возможно, тебе будет трудно в это поверить, но я действительно люблю их за это. Эрик снова сглотнул. — Чего я не могу понять, так это как ты завладел сундуком. Знаешь, я видел, как Джеральд проходил через сарай. Он только что вышел из тюрьмы и, должно быть, искал вещи, которые можно заложить. Джеральд всегда был ленив, как лежачий камень, так что о поисках работы не могло быть и речи. — Милтон с отвращением фыркнул. — Хотя мне в любом случае трудно представить, что кто-то согласится взять на работу известного растлителя малолетних. Не кашляй, не кашляй, не кашляй… — Отец Джеральда, Уэйн, имел репутацию барахольщика и всегда приходил на распродажи пораньше, чтобы скупить все хорошие вещи и запихнуть их в свой чертов сарай. Помню, мой отчим злился, как черт… После смерти Уэйна сараем перестали пользоваться и к нему не прикасались уже тридцать с лишним лет. Пока не появился Джеральд. Мое предположение? Джеральд наткнулся на Ленни, когда рылся в мусоре, запаниковал и выбросил сундук где-нибудь подальше от своего дома. Наверное, он опасался, что его заподозрят в убийстве Ленни, учитывая его неестественную привязанность к молодым людям. Почему он взял на себя смелость похоронить Ленни возле телефонного столба, выше моего понимания. Впрочем, он никогда не отличался большим умом. Ему следовало бы выбросить Ленни вместе с сундуком. Он больше не мог сдерживаться. Кашель подступил к горлу, и Эрику ничего не оставалось, кроме как позволить ему вырваться. Милтон, казалось, пришел в себя. — Точно! Чуть не забыл про транквилизаторы. Думаю, нам лучше поторопиться, а? — Он поднялся на ноги. — Вернусь через минутку. Как только старик скрылся из виду, Эрик попытался приподнять конечности. Ноги были бесполезны, как два бетонных обломка, но ему удалось оторвать руки примерно на шесть дюймов от дивана и удерживать их в горизонтальном положении в течение трех секунд. Попытка отняла у него все оставшиеся силы. Ослабев, он опустил руки, и те повисли, как пара мертвых рыб. Эрик попробовал еще раз. На этот раз ему удалось продержать руки поднятыми в течение десяти секунд. Он поднял правую ногу и дважды повернул ее. При таких темпах можно было надеяться встать на ноги к концу следующей недели. Он все бросил, когда услышал, что Милтон возвращается, грохоча… тачкой? — Ну-ка в кроватку, — сказал он, поднимая Эрика с дивана и бросая в тачку с ужасающей легкостью, как будто в теле не было ничего, кроме папиросной бумаги. Милтон покатил Эрика в дальний конец дома, и за задней дверью полный мочевой пузырь запульсировал, откликаясь на каждую ступеньку, по которой они спускались. Голова ударялась о металл, и в какой-то момент зубы прикусили язык, на этот раз непроизвольно. Слезы хлынули из уголков глаз, и он захныкал.