– Ну да, все-таки дом, да еще за городом, – это всегда много тревожных шорохов и звуков. Вполне объяснимо, что тебе захотелось кого-то рядом. Но книжку я тебе советую. Она сложновата, конечно, не любовный роман – но ты, я думаю, справишься. – Прочту книжку и пойму, что одинокая женщина – это нормально? – скептически хмыкнула Света. – Ну, можно и так сказать. Вообще, я не люблю и не понимаю разговоров о норме применительно к людям. Если решен базовый вопрос – обеспечение жизненных потребностей, жилье, финансы, – выбор сегодня, слава богу, ничем не ограничен. Женщина имеет право быть одинокой, в паре, в браке или свободных отношениях, с мужчиной или с женщиной, с детьми или без них – она просто имеет право быть. И вне зависимости от того, что она выберет, она важная часть этого мира. – Теоретически это, наверно, так и есть. Но на практике я что-то сомневаюсь, что одинокая тетка за сорок без детей, без определенной профессии имеет реальный выбор. И что она так уж важна для мира, – невесело улыбнулась Света. Марина поморщилась: – Фу! Вот эти тезисы про критический возраст и бездетность – это вообще не для думающих людей. Это для соцсетей, там такое любят обсуждать. Светлана снова хохотнула, мрачно и нервически. – Какая интересная точка зрения! – Она глотнула кофе. – И зачем же, по-вашему, может жить такая, как я? – Ты, кажется, очень удачно реализуешься? Этот пансион – интересное дело. – Интересное, но сезонное. Наступит осень, все разъедутся, и я останусь здесь одна. – Ты не собираешься обратно в Бельгию? – Марина говорила так спокойно и буднично, что Света, не успев испугаться, бухнула: – Да мы с ним разводимся! – И отвернулась к окну, чтобы не увидеть сочувствия или жалости. – Простите. У меня и правда нервы не в порядке… – Мне очень жаль, дорогая. Развод – это всегда непросто… – Да, а главное – все планы, которым столько лет, вдруг обнулились. – Света снова повернулась к Марине и теперь смотрела на нее, словно та была единственным источником, из которого можно извлечь ответ. – Мы с ним прожили всю жизнь по его правилам, понимаете? Бездетные, состоятельные, только для себя. И вдруг мне этого перестало хватать. Так пусто стало… А все уже позади. Ребенка не родила, карьеры не сделала… – И что он сказал? – Он сказал, что русские вечно делают из всего проблему. Что у нас хорошая жизнь. И что мне нужно просто взять себя в руки, – Света криво усмехнулась. – Я старалась, но ничего не вышло… Мы крупно поссорились с Пьером, и я приехала сюда, знаете, как раненый зверь уходит в берлогу, чтобы зализать раны… Но этот пансион – это ведь не так серьезно. Это не семья, не свои дети. Вот сейчас все разъедутся, и я снова буду одна. В общем, не знаю, что делать. В образовавшейся паузе было слышно, как за окном чирикает птица. Вплывающий в форточку прозрачный, свежий утренний воздух нес аромат сырой травы и дальней остывающей воды. Марина встала, чтобы наполнить чайник. – На мой взгляд, самое безнадежное – это пытаться нагнать, совершая поступки не по возрасту. – Что-то в ее интонации внезапно задело Свету. – Марина, если вы насчет Леши – то это полная глупость, – резко ответила она. – Я взрослая женщина, и голова у меня на месте. Маша просто чересчур эмоциональна, у нее нет повода для ревности. – Очень хорошо. Честно говоря, меня этот вопрос беспокоил. Не потому, что я что-то имею против тебя! – Марина сделала жест открытой ладонью, будто защищаясь и одновременно прося не перебивать. – Сейчас очень много всяких вариантов личной жизни… Света смотрела на Марину во все глаза. – Марин, знаете… Я, конечно, очень вам благодарна… Но это действительно чересчур – думать, что я могу связаться с Лешей в каком-то таком смысле… – Темные глаза полыхнули недобро. Марина снова села, опершись прямой спиной на спинку стула, и смотрела на Светлану без всякой неловкости, открыто и прямо. Агрессивного тона она не приняла, ответила совершенно спокойно: – Света, я все поняла. Я тебе верю. И в тебя верю. У тебя все будет хорошо. Знаешь, в английском есть такое выражение, которое сейчас часто по-русски воспроизводят, – «делать что-то со страстью». Звучит неуклюже, но я смотрю и думаю – ведь это прямо о тебе. Ты необычная девочка. У тебя есть дар витальности. Ты оживляешь все, к чему прикасаешься, – и этот дом, и людей, которые сюда приходят… Ты обязательно найдешь дело, которое избавит тебя от растерянности и душевных терзаний. Но знаешь, законов биологии никто не отменял, и, если бы у вас с моим внуком что-то было, мне бы лучше об этом знать. Просто чтобы подготовить Надю. Она тебя очень любит, но ее нельзя назвать человеком широких взглядов, и сын у нее один. Света медленно кивнула и снова уставилась в окно. – Марина, вы же знаете, как я люблю Надю. Я ведь даже не смогла с ней оставаться, когда она за Вадима замуж вышла: мне было больно смотреть на то, как она меняется. Я никогда не сделаю ничего, что причинит ей боль. Я видела ее в последние недели ее жизни на Плющихе. Знаю, что она пережила из-за этой своей напасти… И я не сделаю ничего, что снова ее вернет туда! – Туда – это к Вадиму? – Марина заговорила требовательно, как учитель с нерадивым учеником. – Что за напасть, она больна? Или ты ее брак так называешь? – Нет, она здорова! Не волнуйтесь. И не брак, конечно, а то, к чему он ее привел… – Света, ты загадками говоришь, – нахмурилась Марина. – Похоже, здесь произошло что-то, чего я не знаю… – О чем это вы тут? – В кухню быстро вошла слегка нахмуренная Надя. Поймав взгляд подруги, она укоризненно покачала головой и обратилась к матери: – Мам, ты как? Спала хорошо? – Ну как можно спать перед разлукой? Не хорошо, а скорее нормально. – Марина встала, чмокнула дочь в щеку и спросила: – Во сколько собираемся? Глава 25 Павел Прохоров сидел за рабочим столом и листал папку с очередным делом. За двадцать лет службы в органах очарование оперативной работы потускнело. Коллеги до сих пор считали Пал Михалыча романтиком и потихоньку иронизировали над тем, что он чуть не единственный из всего отделения таскает под мышкой книжки по криминологии, психологии и прочим смежным дисциплинам. А он делал это скорее по привычке постоянно загружать мозг новыми знаниями. Того пыла, с которым он пришел в милицию в молодости, конечно, уже не было. Тогда его решение казалось единственно возможным: отец, погибший при исполнении обязанностей, когда Пашке было четыре, смотрел на них с мамой с фотографии в черной рамке, и на его плечах были милицейские погоны. Мама так и осталась вдовой, не потревожив память мужа даже тенью нового романа. И Паша, единственный мужчина в семье, не колеблясь пошел по стопам отца. Он уже не помнил, верил ли в окончательную победу над преступностью двадцать лет назад. Скорее нет – дураком Прохоров точно не был. Но с возрастом все сложнее стало закрывать глаза на бесконечность борьбы с криминалом. Хотелось побед. Хотелось хоть иногда верить в то, что вся эта неприятная и часто откровенно скучная работа, которая исподволь лишает веры в людей, делается не зря. Его достала атмосфера унылого равнодушия, которая царила в отделении в отношении всего, что не связано с получением премий и звездочек. Телефон зазвонил. – Прохоров, слушаю. – Он услышал голос Сергея из Следственного комитета и по привычке поднялся, чтобы немного размяться во время разговора. – Паш, привет! Хочу тебя порадовать новой информацией по Воронцову. Наш пропавший жених-погорелец всплыл как конечный получатель страховой премии по ряду эпизодов с фальшивыми полисами КАСКО. В Смоленской области коллеги копают целый букет таких дел… – Так, и каким он там боком? – Он по доверенностям, через подставные фирмы, похоже, организовывал продажи поддельных полисов наивным гражданам. Урвал за несколько лет очень приличный куш. Ребята отследили всю схему, она сходится на Воронцове Максиме Викторовиче. Ф. И. О. совпадают, сейчас устанавливают личность, раскапывают всю биографию. Но, похоже, тот самый. Прохоров, слегка прищурившись, смотрел в окно и отбивал правой подошвой бодрый ритм по линолеуму. – Интересно, Сереж, – признал Прохоров. – Конечно, там автостраховки, а здесь строительство… Но если он решил сменить специализацию, вполне может быть… – Ну работаем дальше, проверяем. Сейчас ребята смотрят связи среди региональных страховщиков. – Отлично. Спасибо, что сообщил, – кивнул в трубку Прохоров. – По Набоковой нет новостей? – Нет, там все тихо. Звонит по известным номерам, почта рабочая и личная, аккаунты в соцсетях – все как обычно. – Ну пока присматриваем за ней? – Конечно. Ждем результатов проверок из Мурманска и Тверской области. Ты, кстати, не знаешь, что там у страховщиков? – Руководитель департамента по управлению рисками Бабаев лично выехал на место, будет разбираться. Я ему дал контакт толкового местного следака для связи. Как что-то появится, сразу сообщу. – Есть. На связи! * * * – Набокова, уймись, ну прошу тебя, – с усталой нежностью говорила в трубку Катя Перепелица. – Не придумывай лишнего, все скоро выяснится! Ее несчастная красивая подружка сходила с ума после очередного одинокого уик-энда в шикарной квартире в центре. На этой неделе Катя не смогла ни приехать к ней, ни пригласить к себе: они с сестрой давным-давно договорилась, что в эти выходные Катя посидит с племянником, и она, конечно, поехала туда. Наташу звать не стала: той дети никогда особо не нравились, а маленький Ванька к тому же был настоящий хулиган, носившийся по полу, стенам и потолку все время, когда не спал. – Кать, прости. Я тебя, конечно, уже достала. Просто… ну просто я реально не пойму, – нервным голосом, в котором уже даже не было слез, говорила Наташа. – Ой, прости, у меня посетитель. Я перенаберу. «Давай», – обреченно подумала Катя. Конечно, она перенаберет. – Выдать бы ее замуж – и дело с концом. Бедняга, так мучается из-за всяких там…» Катя занялась было своими делами, но никак не могла сосредоточиться. Однако звонок одноклассницы раздался только через час. – Кать. В общем, у меня новости, – уронила Набокова и замолчала. – Так! И что? – Катя почти кричала. – Говори мне срочно, ну? – Он, похоже, не просто так ко мне клеился. – В смысле? – Я тут кое-какие документы посмотрела… Короче, его фамилия в одном страховом деле. Катя не любила материться, особенно по телефону. Но на поиск цензурного синонима того, что она сейчас думала о Воронцове, ей понадобилась пара секунд. – Вот козел, а! В каком? – Кать, похоже, дело дрянь, – Наташа говорила непривычно глухим, низким голосом, с какой-то отстраненной интонацией, и Кате стало за нее страшно. – Так, Набокова, милая. Ты на работе? Отпроситься можешь?