Агнета Эскильсен снова кивнула. – Это было в семидесятом году, – ответила она без задержки. – Я знаю, потому что я сама ушла оттуда сразу же после этого. Могу поэтому совершенно точно сказать: это был июль. Всю первую неделю, проведённую дома, я варила компот из ягод. Камилла приподняла бровь в изумлении от того, что Эскильсен спустя так много лет помнила такую мелкую подробность. – В последний год работы в Элиселунде меня отрядили старшей ночной смены на отделении «C». Мой первый муж как раз тогда заболел, и в ночную смену я старалась выходить как можно чаще. Днём же я оставалась с ним дома, и в последние недели его жизни единственным, чем мне удавалось его накормить, был фруктовый компот из ягод, которые я собирала в саду, – рассказала Агнета и добавила, чуть улыбнувшись, что изрядно трусила, когда ей приходилось работать ночью. – Мы должны были делать обход помещений каждый час, и мне неприятно было заходить в спальню к мужчинам, потому что они спали друг с другом, и всё это сопровождалось возней и шумом. Ненадолго она погрузилась в воспоминания, а потом заговорила снова: – Как-то ночью мне показалось, что у одного из мужчин судороги. Когда я к ним зашла, то увидела, что его кровать так и ходит ходуном, даже отодвинулась от стены. На дежурстве я была одна, и мне было не по себе в такой ситуации, но в конце концов я решилась подойти к нему и поднять одеяло – и вижу, что он просто лежит там и онанирует. Да уж, много разного нам доводилось там повидать! – Пожилая женщина снова покачала головой. – А сколько лет было тогда Лисеметте? – спросила Камилла. – Да уж вроде ей тогда восемь было, – ответила её собеседница без уверенности в голосе. – А что вы могли бы мне рассказать об этих двух сестричках? – Они были неразлучны, – не задумываясь, ответила Эскильсен. Линд подбадривающе кивнула. – Одна-то из них пошустрее да посообразительнее была, но им было друг с другом хорошо, сразу видно было, – стала вспоминать Агнета и, подумав, добавила: – Помню, была ещё какая-то история, когда одну из них, шустренькую, надо было оперировать из-за чего-то, и её перевели в лечебное отделение. Или, может, она поранилась, я уж и не припомню. Во всяком случае, их тогда разлучили, и ничего хорошего из этого не вышло. – А что такое? – встрепенулась Камилла и придвинула блокнот поближе. – Да вот та, что сильнее отставала, начала биться головой об стену, да так истово, что медсестре, что за ними ходила, пришлось взять её с собой в лечебную палату. Ну, дали ей успокоительного, и ещё одну кровать туда закатили. Да, никак их нельзя было разлучать. Журналистка удивлённо посмотрела на Эскильсен. – Но ведь наверняка бывало необходимо их разлучить и при других обстоятельствах. Скажем, в туалет ведь им тоже приходилось ходить? Агнета улыбнулась впервые за то время, как ей пришлось вспоминать о тех давних временах, и покачала головой: – Вы же знаете, конечно, что в те времена туалетные комнаты строили большими. Вдоль каждой стены по четыре унитаза, вот они все вместе там и сидели. Водили их в туалет по дюжине человек разом, если я чего не путаю. – В одном и том же помещении? – вырвалось у Камиллы. – Ну да, сейчас бы это, конечно, не прошло, – кивнула старушка. – Но тогда ж везде так было. Она чуть улыбнулась и рассказала, что вообще-то, когда туалеты стали перестраивать так, чтобы унитазы стояли по одному в отгороженных кабинках, больные подняли страшный шум. Они не соглашались закрываться там, вспомнила она и пояснила, что жители интерната не любили перемен. Линд попыталась представить себе ряды унитазов в большой комнате с облицованными плиткой полом и стенами. Ей вспомнились желоба для отвода нечистот в хлеву для скота. Нет, теперь такое точно не прошло бы, подумала она. – Я чего-то не могу припомнить такого, чтобы девочек ещё когда-нибудь разлучали друг с другом, – продолжила Эскильсен и задумчиво потрясла головой. – Когда их из младшего отделения перевели в среднее, они попали в одну из больших спален, это на пятьдесят койко-мест, и в этой спальне их кроватки сдвинули вместе. Больше бы нам ничего не разрешили для них сделать, но всё-таки мы старались, как могли. Что поделаешь, ведь это ж были забытые девочки, – добавила она. – Забытые девочки? – повторила Камилла с недоумением. Агнета Эскильсен кивнула. – Их ведь никто из родных, да и вообще никто не навещал. Такая тогда была система. Изолировали их от нормальных и запрятывали подальше. Редко кто из близких тут появлялся, – вспоминала она, а потом рассказала, что многие из матерей не приезжали повидаться со своими детишками, потому что их мужей раздражало, что эти встречи надолго выбивали их из колеи. – Кого, детей? – уточнила журналистка. – Нет, не детей, жён, – тут же ответила её собеседница. – Их так расстраивали эти встречи, что им не разрешали сюда приезжать. Вот ко многим деткам совсем никто и не приезжал, а они всё равно встанут у калитки, как штык, и всё ждут, а вдруг и к ним кто-нибудь приедет. Аж сердце разрывалось смотреть! – Как-то это не по-человечески, – сказала Камилла и покачала головой. – Но ведь после того несчастного случая, когда Лисе нужно было залечивать рану, сестёр нельзя было оставлять вместе? Выражение лица старой женщины изменилось – теперь на нём отразилось нечто похожее скорее на неприязнь, отметила Линд. Ей вдруг подумалось, что ночная сиделка как-то удивительно много помнила о том периоде своей жизни. – Почему же, они остались вместе, – кивнула Агнета Эскильсен в конце концов. – Из-за этого девочку не могли отправить на лечение в больницу, ведь сестру-то туда не приняли бы. Она осталась в Элиселунде, и там её лечил наш собственный главврач, хотя это было не по его специальности. Она ненадолго замолчала, а потом добавила, что в лечебную палату сестры поставили дополнительную кровать. – Я так думаю, они просто посчитали, что её внешность не имеет особого значения, раз уж она умственно отсталая, – тихим голосом сказала Агнета. – А вот скажите, этот несчастный случай, – продолжила расспросы Камилла, – что именно с ней произошло? – Да это случайность, от такого никто не застрахован, – вздохнула бывшая санитарка и тоскливо посмотрела в окно. – Действительно жуткое несчастье, такое невозможно предусмотреть. – И почему же это невозможно? – спросила Линд. Старушка сложила руки на клеёнке перед собой и некоторое время разглядывала ногти на них, а потом нехотя принялась рассказывать: – Раз в неделю, накануне дня их купания, мы должны были включать водяные котлы в подвале, чтобы вода успела прогреться. Но в тот день сломался термостат, вот всё и пошло наперекосяк. Опустив глаза, она стала рассматривать полосочки на узоре клеёнки. – Девочка уже сидела в ванне, когда включили душ с кипятком. Она так закричала, что по всему зданию было слышно. – Эскильсен закрыла глаза и так и не открывала их, пока рассказывала эту историю. – Это ведь я воду включила, – с отчаянием в голосе прошептала она, – и мне никогда не забыть её крик. Я ночами просыпаюсь, потому что слышу его в своих снах. Пока мы спохватились, у неё уже кожа сошла с лица и по плечу, а потом уже нам не разрешили к ней прикасаться. Вот она так и лежала на дне ванны, вся ярко-розовая, и всё кричала и кричала, пока не пришёл главврач и не сделал ей укол. Камилла отложила карандаш в сторону. Она забыла записывать – просто сидела и потрясённо слушала. – Мы всех остальных увели из помывочной, незачем им было смотреть на этот ужас, – продолжила Агнета после небольшой паузы. – А так-то они уже приготовились, стояли нагишом в длинной очереди. Наступила тишина. У обеих собеседниц перед глазами стояла эта картина. – Потом настало тяжёлое время, – призналась пожилая женщина. – В те дни никто не проводил разбирательств, когда случались подобные вещи. Поначалу я пыталась забыть, но теперь я уже давно смирилась с тем, что остаток жизни мне придётся провести, постоянно представляя себе эту ужасную рану, изуродовавшую ей лицо, – произнесла она тихим голосом. – Я там оставалась только месяц ещё, а потом уволилась, и с тех пор никогда не работала по своей медицинской специальности. – Значит, вы не знаете, как потом сложилась жизнь сестрёнок? – спросила Линд, помолчав немного и взяв в руку карандаш. Агнета Эскильсен покачала головой. – Понятия не имею, – ответила она. – Но вы, наверное, можете себе представить, сколько всего на меня нахлынуло, когда я вдруг увидела её фотографию в газете. Камилла сочувственно кивнула. – В последний раз я видела Лисеметте, когда её тельце достали из ванны, – добавила старушка. – Мне даже не разрешили навестить её в лечебной палате, а я-то им обеим купила шоколада. Снова настала тишина, но на этот раз она была исполнена такой печали, что журналистка почувствовала, что не может больше мучить эту женщину. Пора было уходить. – Я стараюсь не вспоминать об Элиселунде, – сказала Эскильсен, когда они вышли во двор и Камилла уже забросила сумку в автомобиль. – Господин Нёрсков, заведовавший тогда интернатом, через несколько лет вышел на пенсию, и мне не стыдно признаться, что цветов на его прощальный вечер я не посылала. Он со мной безобразно обошёлся, хотя это истопник недоглядел за котлом, а ведь это входило в его обязанности. – Она замолчала, задумавшись, и не сразу заговорила снова: – Последнее время существования интерната им заведовала Парков, но с ней я никогда не встречалась. Единственное, что я с уверенностью могу утверждать о двойняшках, – это что, если от них это зависело, они никогда бы не расстались. Именно эти слова крутились в голове у Линд, когда она ехала назад, в Роскилле. Если обе сестры были живы на момент, когда были выписаны свидетельства об их смерти, то они находились в одном и том же месте, и если Метте всё ещё была жива, когда её сестра на прошлой неделе упала с обрыва и разбилась, то где же она теперь? И как она обходится без сестрички? Камилле пришло в голову так много разных вопросов, что её мысли стали мешаться и ей никак не удавалось упорядочить их. Она съехала на обочину, достала из сумки айфон и включила диктофон, чтобы надиктовать себе список того, что нужно будет выяснить, когда она приедет домой. Тут Линд сообразила, что с тех пор, как она села за накрытый полосатой клеёнкой стол Агнеты Эскильсен, она ни разу не вспомнила ни о Фредерике, ни о свадебных планах. Крохотные участки садоводства так тесно прилегали один к другому, что, когда соседи обедали, хотелось протянуть руку и влезть ложкой в их салатницу, подумала Луиза, встав из-за стоявшего в саду столика, чтобы убрать с него посуду после ужина. Но и она не могла бы отрицать, что маленький чёрный домик и сад, принадлежавшие подруге Греты Миллинг, действовали на неё успокаивающе. Её мучила совесть из-за того, что она смылась и с работы, и от Йонаса, хотя сам он и не знал об этом, и для неё оказалось неприятным сюрпризом, что прошлое до сих пор так крепко держало её. Она поставила салатницу на стопку с тарелками и отнесла всё в маленькую кухоньку за гостиной. Там Мелвин варил кофе – по-старинному, на плите, а обе пожилые женщины мыли посуду. Вместе они едва помещались на кухне, но обстановка была такой расслабленной, что никто не обращал на это внимания, отметила Луиза, и ей вдруг стало так покойно на душе оттого, что вокруг неё были люди и своим присутствием они заполняли тишину, которая обрушилась на неё, когда она бежала с кладбища. По пути домой она чувствовала полнейшее опустошение и стыдилась того, что оказалась не в состоянии даже возложить цветы на могилу Клауса. – Сахара надо? – спросила Грета, посмотрев на Луизу. Та покачала головой и сказала, что пьёт просто с молоком. Она не стала распространяться о своей поездке в Вальсё, и, когда сосед спросил её, не хотят ли они с сыном прокатиться вместе с ним в садоводство и поужинать там, ей больше всего хотелось броситься на постель и накрыться одеялом с головой. Но Йонасу очень хотелось поехать, и она в конце концов согласилась. Йонас бывал тут пару раз до этого. Мальчик обожал это место и уже приобрёл друзей, бродя по дорожкам между участками, так что после еды он сразу улизнул. Мелвин протянул Луизе плед и прихлопнул пару комаров на своей руке. Никому не хотелось уходить из сада, так что они решили укутаться потеплее и посидеть там ещё. – Как ты думаешь, Йонас курит? – спросила Рик, устроившись поудобнее. Непонятно почему она надеялась, что в ответ услышит «да», и тогда у неё появится конкретный повод задуматься о чём-то ином, кроме самой себя. Мелвин улыбнулся ей, покачав головой. – Сейчас у парнишки только одно в голове, – сказал он, – это музыка. К тому же если бы он курил, то делал бы это за компанию с Маркусом: этот дымит как паровоз, и уже давненько. Луиза ошарашенно глянула на старика. – Почему же ты ничего не говорил? Её сосед немного замешкался с ответом. – Мне кажется, молодые имеют право иметь личную жизнь, в которую нам не следует соваться, – сказал он наконец. – Росли-росли и постепенно вошли в тот возраст, когда естественно иметь маленькие тайны. – Нет, Мелвин, ты уж, пожалуйста, говори мне, если обнаружишь что-нибудь этакое! – воскликнула Рик. В кои-то веки она рассердилась на своего друга.