А следом старик, уже распыляясь, сказал: — Выкинь её… по добру тебя прошу, выкинь её, пожалуйста! Стенсер, чувствуя себя неловко, всё же решил, что избавляться от такого не следует. И сказал это, чувствуя, что поступает не хорошо: — Да ладно тебе, Будимир. Пусть лежит, глядишь, куда-то да сгодится. Но тут старик-домовой не выдержал, и сказал: — Да делай что знаешь! Сюсюкаюсь тут с тобой… вот знаешь что? А-а! — протянул он и махнул рукой. — Делай что знаешь. 18 Старик был явно не в духе. Говорил, что делать, сквозь зубы. Хмурился. И едва только Стенсер, под его руководством, закончил разбирать хлам, как домовой встал, бросил: — дальше сам справишься, — и пошёл в сторону печи, — там, по прикидкам Стенсера, была лежанка. Во всяком случае, Стенсер так думал, ведь: «Где ещё спать старику, как не в тепле? Косточки ведь нужно греть». Чувствуя вину за испорченное у домового настроение, Стенсер попытался отвлечь его разговором о том, что волновало: — Будимир, слушай, а что это там за комната? — мужчина кивнул на запертую дверь. Небольшая комнатушка, отделённая от всего прочего дома дощатой стеной и с добротной дверью. И что по-настоящему его волновало с первого дня: «На что для такой комнатки нужен такой замок?» — а замок там был, и в самом деле, внушительных размеров. — О Боги! — вскричал домовой. — Оставь ты хоть что-то в покое! — и не размениваясь больше на разговоры, скрылся за печью. «Вот что я опять сделал не так?» — и Стенсер в самом деле не понимал, чем успел настолько успешно обидеть старика. После, ползая по полу на коленях, Стенсер пытался соскоблить въевшуюся грязь. Успел сбегать на речку пару раз, ему не хватало воды для уборки. Она прямо-таки чудовищным образом исчезала! И выливая грязную, непроницаемую воду, Стенсер раз за разом принимался мыть полы чистой. Это настолько его увлекло, — стремление победить грязь, — что вскоре позабыл о болезненной усталости. Следом он тяжело боролся с пылью, скопившейся на мебели, собирал её влажной тряпкой. Ругал себя за неосмотрительность, за то, что начал с пола, — всё равно, немного, да оседало на вымытом полу. И всё же, где-то глубоко после обеда, ближе к вечеру, Стенсер закончил в доме. Даже отмыл окно, только света в доме больше не стало. «Неужели оно такое грязное и на улице?» — спрашивал себя Стенсер, выходя на улицу. Когда он оказался там, с другой стороны окна, перед ожившим плетнем — огораживавшим садик, то Стенсеру стало несколько не по себе. И больше того, ему взгрустнулось. — Да ну как же так-то? — с обидой в голосе восклицал он, глядя на огромнейший бурьян. Самые разнообразные травы сплелись и поднимались, вверх напоминая собой дерево. Они полностью закрывали окно. Среди зелени и различных цветов, от мягких до кислотно-ярких оттенков, Стенсер явственно различил колючие травы, к которым ну никак не хотелось прикасаться. И более того, всё это зелёное сплетение окружал крепостной вал из крапивы. «А может ну его, это окно? — спрашивал себя Стенсер. — И прежде жил без света, с грязным окном… на что мне там свет?» С одной стороны он понимал, что и в самом деле браться за такое, за выдирание всей той зелени, будучи столь уставшим, — не самая лучшая затея. Но отступать… он сам не мог сказать себе, что попросту не хочет бросать начатое. И, перебравшись через плетень, начал выдирать травы. Руки обжигало и кололо. А Стенсер ещё не понимал, что делает это из одной только потребности — довести начатое до конца. Кожа на руках, ещё не успевшая огрубеть, была мягкой и плохо переносила уколы трав. Вгрызавшиеся шипы заставляли прикусывать губы, чтобы не застонать. Стенсер и тут не понимал, почему считал подобное не правильным и не подобающим, но через себя переступать не стал, — не проронил, ни единого звука. В какой-то момент, когда Стенсер порядочно замаялся, задыхался и весь взмок, случилось что-то неожиданное. Рядом зазвенели крылышки, а после, в самое ухо, заверещал противный пискливый голосок: — Ты что творишь, сволочуга! И прежде, чем Стенсер смог хоть что-то понять, его болезненно так укусило за ухо. — А-а-а! — вскричал он от неожиданности и попытался смахнуть с уха кусачее создание. Крылышки вновь застрекотали. Стенсер не мог разглядеть должным образом того, кто взялся ему делать больно. Только видел, как неразборчивое пятно кружит вокруг него. И, пытаясь прогнать этого летуна, Стенсер махал руками. Летун, крича: — Ну я тебя! — и перемежая это. — Вот я тебе сейчас задам! — бросался, кусался и один раз, когда Стенсер замешкался, болезненно ударил в глаз. В тот момент, когда получил по глазу, мужчина порядочно разозлился. И всё же сохранял разумность, не позволял себе взбеситься. Он внимательно следил за летуном. Немного привыкнув к виражам крылатого создания, человек смог разглядеть своего обидчика; в указательный палец ростом, в два ногтя шириной, совсем как ребёнок, только зелёный и с крыльями как у стрекозы. «Ну и как мне с тобой сладить? — спрашивал себя Стенсер. — Должно ведь быть хоть что-то, хоть какая-то промашка!» И вскоре он её нашёл. Летун злился, кидался самым отчаянным образом. И чем больше ему удавалось избегать человеческих рук, тем этот крылатый малыш становился наглее, и как заметил Стенсер: «Глупее». Мужчина стоически сохранял спокойствие и выжидал. Летун свирепел и вёл себя всё неосторожнее, допуская ошибки, и только чудом избегая поимки человеком. «Ну ничего… всё равно оплошаешь… и уж тогда я в долгу не останусь!» И летун оплошал. Не успев даже понять, что случилось, крылатый малыш оказался меж двух ладоней. Стенсер не хотел его прихлопнуть. У него было невероятно паршивое настроение, и мужчина хотел как следует пообщаться со своим обидчиком. И голос его звучал вполне ожидаемо, с нетерпеливостью и гневом: — Ну что, попался? 19 Стенсер хотел помучить своего мучителя. Но как-то не задалось. Вначале, крылатый малыш, попавшись, пытался освободиться; кусался и бил своими маленькими, слабыми ручками. Только куда уж там, пронять человека подобным! Но что-то пошло не так. Этот маленький, крылатый разбойник, к величайшему изумлению Стенсера, начал хныкать. Перестав кусаться, продолжая стукать свою темницу, руки мужчина, он всё более и более заливисто рыдал. И, в какой-то момент, к горькому ужасу мужчины, его противник стал, как младенец, захлёбываться слезами. «Да что это он? — мысленно удивлялся Стенсер. — Только ведь… а тут!» И в совсем короткий промежуток времени мужчина растерял всякую злобу, которую прежде едва удерживал в себе. Несколькими минутами раньше, пока летун его кусал и всячески бесновался, Стенсеру приходилось сдерживаться, чтобы не прихлопнуть крылатого разбойника. Но тут, его начинали терзать и сострадание, и жалость. Всякая радость победы растаяла, оставив после себя только горькое понимание: «Обидел, довёл до слёз мелкого». И ему стало столь совестно, что Стенсер, боясь сделать ещё хуже, осторожно положил летуна на вырванные травы. С особым вниманием он отнёсся к крыльям, рассудив: «Без них, поди, и жить не сможет». Малыш, даже оказавшись на свободе, продолжал заливаться слезами. Он утирал глаза кулачками, а крылышки подрагивали, тихо волновались. И он что-то бубнил себе под нос. Тихо так, неразборчиво, всхлипывая и задыхаясь. Уж вечер совсем наступил, и на смену жаркому дню наступала прохлада. А Стенсер, стоял и не понимал, что следует сделать. «Уйти не уйдёшь… так ведь не бросишь… а сделать, да что я могу? — с гневом думал он. И чувствуя вину, он продолжал размышлять, не сразу поняв, что может сказать. — А ведь есть кое-что, что я могу сделать!» Присев, Стенсер произнёс виноватым голосом: — Прости, — ему хотелось добавить что-то ещё, чувствовал, что нужно сказать что-то ещё, но не получалось. Слова застряли, где-то затерялись и никак не желали звучать. Малыш не сразу, едва справляясь со слезами, воскликнул: — Что… ис… испугался? Стенсер помолчал, пытаясь понять, что должен сказать, и что он думает на самом деле. И сказал так, как посчитал нужным: — Не просто испугался, но и проиграл тебе. — а после, тяжело вздохнув, прибавил. — Победа за тобой. Малыш не сразу успокоился. Стенсер всё это время был рядом, чувствуя себя виноватым. И только после крылатый малыш заговорил: — Скажи, зачем ты мне дом портил, что я тебе такого сделал? — Дом? — удивился Стенсер. — Дом, дом! — гневно вскричал летун и вспорхнул. Поднялся и завис в воздухе напротив глаз человека. Только крылышки быстро-быстро махали. — Зачем ты портил мой дом? «Ну и что мне ему сказать?» — подумал Стенсер. То, ради чего он пришёл… он представил, как попытается оправдаться, — внутренний голос звучал с издёвкой. — «Прости, мне твой дом мешал… и до сих пор мешает… позволь я его окончательно выдеру. Ты ведь не против, правда?». Вновь вздохнув, Стенсер сказал: — Я ведь и не знал, что тут кто-то живёт… не предполагал даже. Хотел прибраться, да и, так, нужно кое-что было. — Что нужно, что тебе было нужно? — вскричал малыш, а после продолжал, всё больше и больше распыляясь. — Мог бы и спросить, может, кто живёт, не побеспокою ли? Но как же! Не знаю? Тогда вырву! И будь что будет, я ведь сильнее! Стенсеру пришлось проявить небывалую сдержанность и терпение, пытаясь объяснить, что он не так давно обосновался тут, а после рассказать, что потерял память. Стенсер не сразу смог убедить, что не желал зла, и что он искренне сожалеет о сделанном. И летун, не сразу, но поверил. — Так ты, стало быть, тоже дух? — спросил Стенсер после. — Как это, тоже? — недовольно отозвался летун. — Кто это, тоже? Или, по-твоему, я такой же как все прочие, обычный такой дух? Стенсер уже успел понять, что летун старательно пытается выглядеть взрослым, что ведёт себя, как забияка, только пытаясь выглядеть лучше. И не желая больше видеть его слёз, Стенсер решил подыгрывать ему. — Само собой особенный… не одного подобного тебе не встречал. Только пойми, я не знаю, дух ты или, скажем, птица какая-то? — Я? Птица? — округлив глаза и забыв махать крыльями, спросил летун. Стенсер, чувствуя себе совершенно непривычным образом, — впервые по-настоящему ощущал себя взрослым, говорящим с ребёнком. Старался расспросить малыша и, спустя время, добился своего: