Уже понимая, что пьёт и как нужно, Стенсер выдохнул и, на одном дыхание, влил в себя забористый самогон. Прошло какое-то время. Глаза попривыкли к мраку и Стенсер сполна смог разглядеть своих собутыльников. Это были низкорослые, болезненные создания, едва напоминавшие собой схожесть со стариками. Общались они бессвязно, короткими, ничего не значащими фразами. И до того это было бессмысленно, что Стенсер уставился на свой мутный стакан и пытался о чём-то думать, вовсе не слушая сидевших рядом. Только, когда к нему обращались, и он это замечал, сам он, молодой человек, был ничем их не лучше, — говорил также вяло, с запинками и не связно. И странное дело, это его забавляло. А ему всё наливали, наливали да говорили: — Пей! После забулдыги затянули какую-то песню. Стенсер тоже попытался, но его уже в сон клонило, и не было толком сил даже произнести пару слов. В какой-то момент, он уснул прямо за столом, а когда проснулся, то к нему пододвинули стакан с сакральным словом: — Пей! И так шло время. Он пил, пил и ещё раз пил. Слушал бессвязные разговоры, а сам думал: «На кой ляд я здесь сижу? Чего мне здесь надо?» В глазах всё плыло. Голова заметно отяжелела. Сидеть на месте было сложно и по временам, возникало чувство, словно он начинал падать. Пропойцы частенько над ним посмеивались, а Стенсер не мог даже понять: «Чего эти рожи зубоскалят?» Мысли продирались с величайшим трудом. Приходилось раз за разом, теряя нить, начинать размышление с нуля: «Я здесь ведь не просто так… я что-то искал… это… хотел помочь и что-то искал… но что искал?» Пришлось порядочно приложить усилий, чтобы пьяный мозг начал работать. На лбу у него прорезалась морщина, и пьяницы не преминули возможностью вновь похохотать. После Стенсер посмешил их и того более, — начал бить себя по лицу вялыми и непослушными руками. Получались смешные, приглушённые шлепки. Собутыльники, не сразу, начали глядеть с некоторой опаской на человека. Они переговаривались меж собой. Только Стенсер их не слышал, бил себя по лицу и заставлял работать свой многострадальный мозг. «Если я это… то наверно… я ведь шёл куда-то… это, ну, как же? Я искал…» Его схватили за руки, по две пары рук легли на каждую его руку. Он с непониманием поглядел на болезненные, морщинистые рожи. Те что-то говорили, но Стенсер их не слышал. После он ещё раз посмотрел на грязные руки, на засаленные рукава их одежд… «Баня!» — воскликнул он вначале мысленно, а потом, уже в слух. — Баня! Точно, вспомнил! Баня! Теперь голоса слышались. И один, тот сиплый, спросил: — Да в баню твою баню… айда ещё выпьем! — Не-не-не, ни какой выпивки! Мне это, баню нужно… эм… как же… короче, мне нужно в баню! Его не стали держать. Предлагали выпить, душевно поговорить, да и так, славно спеть ещё. Но не держали. Мужчина отказывался. И на заплетавшихся ногах, Стенсер поплёлся к выходу из самого важного строения на деревне. 37 Стенсеру снился удивительно приятный сон. Там он гулял с девушкой, лицо которой ему казалось смутно знакомым. Он не мог припомнить, где встречал эти острые черты и внимательный, такой проницательный взгляд. Но это и не имело значения. Во сне он бродил по деревне рядом с той девушкой. Они о чём-то разговаривали, но слова ускользали и теряли всякое значение. Его притягивало к чудесной девушке, а запах полевых цветов, который исходил от неё, ужаснейше дурманил сонные чувства. И будь его воля, Стенсер отказался бы просыпаться. Только всё идёт своим чередом. Сон окончился медленным, не торопливым пробуждением. Там, во сне, он просто гулял с той девушкой, ничего больше. И, как влюбившийся юноша, ощущал такие яркие чувства, что не мог думать ни о чём другом. Ему казалось, что это сладостное видение — его идеал о прекрасном. Даже встав с лежанки и готовя завтрак, Стенсер понимал, что с таким чудеснейшим созданием невозможно делать ничего более, как просто наслаждаться общением и компанией, да и то, только во сне. «Таких чудеснейших видений в жизни не встретишь» — печально думал он. Разогрев остатки рыбной похлёбки, Стенсер не торопливо завтракал. Запоздало напала головная боль. По всему выходило, что удивительный, уж позабытый девичий образ смог на время отвлечь его похмельную голову от утреннего бодуна. Домовой вышел из-за печи. Он хмурился, но всё же привычно поприветствовал. Не повысил голоса, но Стенсер поморщился так, словно старик крикнул ему прямо в ухо: — Утро доброе! Зажмурившись, словно так можно спрятаться от звуков, Стенсер сказал: — Кому и доброе, а кому… Домовой подошёл к столу, за которым уже сидел мужчина, принюхался, а после, ухмыльнувшись, протянул: — Хоть в чём-то не дурак! Спустя какое-то время, когда старик вернулся с охапкой трав, он стал возиться с маленькой кастрюлькой у печи. Ещё тогда Стенсер изумился тому забористому, горькому запаху, который поднимался от печи. Но что же случилось, когда домовой поставил густое, травянистое варево перед Стенсером! «Ух, ну и гадость!» — подумал он, утирая выступившие слёзы. — Пей, — как ни в чём не бывало, сказал домовой. — А? Вот это? — Да, вот это. Мужчина поморщился. Но всё же приблизился к кастрюльке и попытался вдохнуть… — Что за гадость! — спрашивал человек, с кашлем отпрянув от стола, — ты что, Будимир, отравить меня вздумал? — Пей, дурья твоя башка, а не то ведь эти… ты хоть знаешь что выпил? — Нет?.. — с неуверенностью ответил мужчина. — Пей, а не то худо будет! К удивлению Стенсера, старик выглядел взволнованным. Ему вспомнилось, как за другую глупость домовой был готов кинуться на него с кулаками, а тут да такая реакция… «Неужели во что-то столь серьёзное вляпался?» — подумал мужчина. — А может не надо? — с надеждой спросил Стенсер. Домовой так красноречиво взглянул, что всякое желание пытаться уклониться от горькой чаши отпало. Вздохнув, Стенсер подумал: «Ну, была, не была!» Он, надеясь, что отделается от сомнительного пойла в один глоток, выдохнул и… «Что за мерзость!» — подумал он. Первый же глоток застрял обжигающим комом в горле. На силу продрав этот ком, Стенсер глянул на старика и сказал: — Будимир, ну это же пить нельзя! Давай без этого, ага? — Пей, — непреклонно ответил старик. Мужчина перевёл взгляд. Сразу не заметил, но не мало изумился увидев в руке у домового кочергу. — Пей, а не то худо будет! — повторил старик. Мучения, страдания и ужаснейшая пытка. Именно так это выглядело для Стенсера. Когда он закончил с варевом, он чувствовал мучительную усталость и слабость. Ко всему прочему его голова вновь отяжелела, но он всё же чувствовал тихую ненависть к изуверу. — Будимир, друг ты мой милый… а не скажешь ли ты, чего ради заставил эту бурду пить? — А чего не сказать? Не велика тайна! Стенсеру приходилось вновь прикладывать усилия, чтобы не уснуть на месте. Опять чувствовал, что падает, хотя и не шевелился вовсе. — Ты на кой ляд в кабак попёрся? Ну ладно, глянул, значит, что там… но зачем ты с этими… зачем ты там пить-то стал? Что, не знал разве, что собутыльников с умом выбирать нужно? Да и знать надо, что пьёшь! — А что я такого особенного выпил? — с некоторым вызовом спросил человек. — Бурду ты их пил, вот что! Считай, от пьяной жизни и вечного хмельного угара тебя уберёг, а ты… сидишь тут, бездельничаешь! — Что плохого в такой жизни? Чем она тебе не ладная? — совсем уж теряя голову, сонно спросил Стенсер. — Чем хороша? Всю жизнь их кормил бы и поил, да жизни бы, понимаешь, жизни бы вовсе не увидел! Каждый день бегал бы по их поручениям, гнал бы самогон, да… а, что с тобой сейчас говорить? Покочав головой, домовой поплёлся в сторону печи. Он сердито бубнил себе под нос: — Хочешь выпить? Да пожалуйста! Надо же знать, с кем и когда! Вскоре Стенсер вновь лёг на лежанку. Его прошибло потом, а мысли лихорадило. И вместо приятного образа он вспоминал, как прошлым днём сидел в кабаке. Вспомнил своих болезненных, сморщенных собутыльников. Вспомнил, как те легко пили и подумал: «Нет, это не по мне… скучно, да и… компанию и место нужно знать… а то таким же недолго стать!»