Он отходил от воды, видя, что речник уже не на шутку злиться. — В еду добавь, — крикнул рыболюд. — Только сырыми съешь! Уснёшь прежде, чем успеешь сосчитать до двадцати! И никаких снов! Стенсер с удивлением посмотрел на тёмные, дурно пахнувшие водоросли. «Они-то, да так помогут?» — подумал он. — Да иди же ты, быстрее! — кричал речник. «Пожалуй и в самом деле не стоит испытывать терпение судьбы, — того и гляди, обозлится!» * * * Придя домой, Стенсер увидел домового. Старик недовольно поглядел на человека. Поглядел, да и поплёлся за печь. «Ни единого слова не проронил, точно и нет меня!» — подумал человек. — «Или и того хуже…» Стенсер глянул на комок водорослей в руке. Принюхался, и поморщившись, сказал себе: «Ну и гадость! Я что, в самом деле собираюсь их съесть?» Он начал завтракать, но еда, даже после тяжёлого рабочего дня, не особо-то его интересовала. Точно застревала комками в горле. И немало намучившись, Стенсер поглядел на лежанку, и представил себе, что очередную ночь будет страдать от кошмаров. «Ну, не такие уж они и сомнительные на вид… да и запах вполне себе терпимый…» — думал он, глядя на водоросли. — «Если подумать, то это, наверное, не самое вредное, что я ел… а польза от этого явная и несомненно нужная!» Спустя не более пары минут, он вовсе мысленно вскричал: «Да чего я вообще время тяну? Кто я, мужчина или неженка? Подумаешь! Гадость какую-то съесть! Тьфу, ведь, а не задача, пустяк!» Он откусил первый кусочек, маленький-маленький, и кое-как его проглотил. Столь отвратный вкус едва не вызвал рвоту, — с немалым усилием Стенсер проглотил подступивший к горлу комок. «Гадость конечно… только… — он посмотрел в сторону печи. — Уж лучше я немного пострадаю от этого отвратного вкуса, чем от очередного прихода Будимира в мои сны!» И уже утром, проснувшись с лёгкой и свежей головой, Стенсер немало изумлялся. Тело отдохнуло и было бодрым, а аппетит как у зверя, — то, что оставалось в кастрюле, он доел, и сделал себе ещё плотный, добротный завтрак. Только после, уже сознательно говоря себе: «Нельзя больше, иначе работать не смогу» — заставил себя пойти в сторону заваленного участка реки. И после такого отдыха он заметно лучше работал. Даже на солнцепёке он только дважды искупался и почти не таился в тени, — старательно работал, разламывая крепкий завал. Вечером, когда к нему приплыл речник с водорослями, Стенсер ухмыляясь, спросил: — Ну, как тебе? Не плохо ведь, за день-то! Речник тоже улыбался, но в голосе, молодой мужчина, всё же услышал, помимо радости, некоторое нетерпение. И глаза у рыболюда слишком уж пристально глядели на завал. — Да, славно… славно… — Как по твоему, — спрашивал человек, — за завтра успею разобрать остатки? — Я на это надеюсь… очень надеюсь! — и тут речник не удержался от широкой улыбки, в которой обнажил свои острые, узкие, невероятно многочисленные зубы. «А он и в самом деле может быть опасным!» — впервые задумался о подобном Стенсер. Вернувшись домой, ужиная, он вновь глядел на комок противных водорослей и думал: «Неужели такова плата за хороший, крепкий сон? — но тут же ухмылялся, вспоминая, как весь день работал, как хорошо себя чувствовал, и говорил себе. — Ну, что же… не так уж она и высока!» 52 Утро оказалось на удивление лучше прежнего. Вроде бы, куда уж лучше? Но Стенсер чувствовал, словно остатки завала ему под силу разобрать голыми руками. Обильно позавтракав, Стенсер побежал к завалу, — иначе поступить не мог: было такое чувство, словно сила рвалась наружу, а удержать её в себе не имелось никакой возможности. И дав волю своим силам, Стенсер ощутил, что: «Да я ведь теперь всё смогу! Сам, без какой-либо помощи!» Добежав до реки, Стенсер оглядел масштаб работы, улыбнулся, радуясь, что есть чем себя занять и, схватив брошенную прошлым вечером дрыну, стал расшатывать особо крупные камни. Опавшая толстая ветвь, которой он подлез под камень, скрипела и прогибалась. Только молодой мужчина вошёл в раж, и не думал о том, что не стоит слепо полагаться на обретённую силу. Напротив, он позволял ей буйствовать, не мало не заботясь о возможных последствиях, — за что и поплатился. Он, собравшись с силами, с воплем толкнул ветвь от себя, — она прогнулась дугой, но каким-то чудом не переломилась. Он толкнул её вновь, уже помогая ногами, ветвь выгнулась страшным образом, а Стенсер замер, удерживая её. Он чувствовал, что камень поддался: «Ещё чуть-чуть… совсем немного и… я тебя!..» — думал он. Только на деле не молодой мужчина одолел камень, а хрустнувшая ветвь одолела его, человека. Стенсер стоял у самого края возвышенности, а камни, которые он так старательно выдирал, как щебень заскользил под ногами. И прежде чем человек улетел в воду, он ободрал руку о сломавшуюся ветвь. Имей камень, и ветвь разум, можно было бы смело предположить, что это их тщательно спланированный заговор. Будь судьба хоть немного властна над жизнями смертных, то можно было бы обвинять её. Как возможность, можно было бы сетовать на плутовку — жизнь, но на деле Стенсеру стоит корить только свою неосмотрительность и опьянение нежданно обретённой силой. И всё же, именно эта сила помогла ему выбраться из воды, даже когда он крепко ударился на мелководье о камни, которые сам туда и накидал. Смог выбраться на сушу и, что удивительно, не поломаться от неудачного падения. Разве что кровоточившие раны доставили некоторые неудобства. «И что же? Это меня остановит? — едва ли не смеясь, думал Стенсер. — Таким меня не пронять!» Только он всё же избегал неосмотрительных и заведомо глупых поступков. Во всяком случае, старался. И всякий раз, когда в нём начинала говорить неосмотрительность, желавшая скорее управиться с работой, выложиться по полной, выпустить накопленную силу, — он удерживался и методично, по воле рассудка, продолжал работать. Ближе к вечеру, после порядочной работы, Стенсер стоял на берегу. Широко улыбаясь, с радостью глядя на результат своих трудов, он утирал обильно катившийся по лицу пот. «Ведь больше боялся, глядя на тот монолит!» — умилялся он, видя, как река легко перетекает через слой рассыпанных камней. Речник вновь не заставил себя ждать. Он словно наблюдал со стороны и с нетерпением ждал, когда же человек закончит работу. Рыболюд вольготно прошёл едва скрытой водой росыпе камней. Глянул на человека и бросил: — В благодарность за работу я не стану тебя топить… в этот раз… но если ты ещё хоть раз подойдёшь к моей воде, если поймаешь хоть одну мою рыбку, да даже если тень отбросишь на мои владения… — рыболюд выразительно хлопнул своими огромными, могучими руками. — Вот те раз! И это такая благодарность? — не на шутку изумился молодой человек. — И это… ещё раз посмеешь заговорить со мной, — и ничто тебя уже не спасёт… ты меня понял? — Куда уж яснее, — хмыкнул Стенсер. — водный гад, он и есть водный гад, даже на земле. Рыболюд не стал размениваться на слова и запустил в человека увесистый камень. Не будь у Стенсера обретённой силы, которая ещё не сошла на нет, этот, летевший прямо в грудь камень, должно быть, переломал бы все рёбра. Ругнувшись, Стенсер отскочил, пропустив мимо себя каменюгу. Увидел, как речник запускает в него очередной камень и подумал: «Порой лучшее, что может сделать настоящий мужчина, — это ноги!» — и эта мысль прозвучала в голове совсем уж не своим голосом. * * * Возвращаться домой не было ни какой охоты. Тело слабело. Чудо водоросли переставали на него действовать. А солнце клонилось к горизонту. И какая-то странная печаль накатывала на него всё новыми и новыми волнами: он не видел смысла идти домой, просто не хотел и всё тут! Ему не хотелось ни есть, ни пить. И даже сонливость была какой-то бессмысленной, в его понимание, не нужной и вредной. «Что со мной?» — вяло думал он, плутая где-то по задворкам деревни. Кругом мельтешили одни и те же дома, а Стенсер этого не замечал. Его вовсе перестало что-либо трогать. И даже когда кругом стало темно, а на небе только изредка мерцала луна, выплывая из-за туч, он всё равно оставался ко всему безразличным. И кто знает, чем бы кончились его скитания вокруг нескольких домов, не повстречай он чудное, едва ли не забытое видение. Её кожа, чистая, бледная, точно у призрака, сияла лунным светом. И эти хищные… острые черты лица. Он вновь повстречал её в полубреду. Она внимательно вглядывалась в его глаза. От одного её взгляда трепетало сердце. А Стенсер удивлялся: «Чего же она так сердится?» 53 Стенсер, потирая красный отпечаток руки на своём лице, невольно улыбался. Эта чудесная девушка смогла заворожить его даже в приступе безудержного гнева. Она ругалась на него последними, самыми скверными словами, а он ей улыбался. «Точно, не видение… живая!» — радовался он, смотря на её жестикуляцию, слушая, но не вслушиваясь в слова. — «Какой чудесный голос!» Девушка не выдержала, рывком схватила молодого человека за плечи. Стенсер обратил пристальное внимание, как на краткий миг взметнулись её длинные, тёмно-зелённые волосы. И только спустя какой-то момент обратил внимание на приблизившееся, удивительно притягательное лицо. От гнева у девушки на лбу едва заметно пульсировали венки, ноздри раздувались, а Стенсер думал: «Как же она мила!» У неё были длинные, как у хищной птицы, острые когти. И даже в тот момент, когда эти самые когти вгрызлись в плечи, мужчина продолжал улыбаться, — его опьяняло от близости к подобному, прекрасному созданию. — Отвечай! — рычала она. — За что ты так со мной поступил? — Что? — промямлил Стенсер, впервые услышав её, немногим грубоватый голос.