— Скажи мне, зачем ты это сделал… зачем разбил зеркало? Что оно тебе сделало! А Стенсер уже не замечал и старика. Весь день молодой мужчина просидел на лавочке. Туда его вытащил домовой, а после, не смотря на усталость, куда-то торопливо пошёл. И Стенсер просто сидел, как будто бы брошенная кукловодом марионетка, — даже не пытался шевелиться. — Что это с ним? — удивлялся банник, глядя на Стенсера. — Вот этого-то я и не знаю! — отвечал домовой. Дворовой подошёл к своему новообретённому хозяину и с тревогой вглядывался в бесцельно блуждавший взгляд. — Что случилось? — спросил дворовой. Домовой начал объяснять, своим братьям, о той запертой комнате, о зеркале и ранах, которые он, домовой, уже обработал. — Как же ты такое допустил? Где были твои глаза? — сердито говорил дворовой, подойдя к домовому. — Зачем ты вообще нужен, раз в твоих владениях, да такое происходит? И, что удивительно, домовой, молча, выслушивал обвинения. Только потупился и слушал. В тот день, уже вечером, все трое духов остались дома. Они помогали человеку, следили за ним, как за маленьким, и даже кормили с ложечки. Разве что, не просили: — А ну-ка, скажи а-а-а! Хотя, стоит отдать должное, банник один раз так поступил, и даже заулыбался. Но, стоило ему оглянуться и посмотреть на домового и дворового, как улыбка сразу исчезла. Его уложили на лежанку. И он, впервые за долгое время, проявил разумность, — самостоятельно накрылся и повернулся на бок. Хозяйственные духи уж было обрадовались, посчитали, что он вновь стал самим собой. Но на все вопросы Стенсер отвечал молчанием. И в то время, как старики приходили в тихое отчаяние, Стенсер проваливался в особо глубокий сон. 66 Он сидел на полу, прислонившись к стене. Ноги вытянуты, а в руках была открытая книга. Низкое окно было настежь распахнуто и в мрачный, пыльный чердак обильно вливалась влажная свежесть, крики детворы и редкие возгласы взрослых. Глаза скользили по тексту, ничего больше он не замечал. И только босые ноги, сами стопы, согревались жарким светом. Тот же свет ярко освещал выцветшую, жёлтую бумагу с потускневшими словами. Книжку сжимали маленькие, совсем детские ручки. Глаза не уставали от многочасового блуждания среди нагромождений чернил, а разум с великим наслаждением рисовал вымышленный, или давно минувший мир. «Среди тихого, почти молчаливого океана, дрейфовал величавый галеон. Его корпус сохранял, следи множество ружейных выстрелов. Его паруса местами стягивали грубые стяжки, и редкие заплаты закрывали раны, нанесённые властною стихией. По его палубе ходили отважнейшие из мореходов, суровые волки морей, известнейшие губители на необозримых просторах. И сама палуба казалась местом рождения легенд, имя которых наводило страх на трусливых сухопутных крыс; имена весёлых, отважный мужчин, готовых броситься на встречу с судьбой, с весёлым смехом, идти на верную смерть. Ветер трепал знамёна, — три старых, от прежних капитанов. Каждое из знамён являло собой ужасную историю тёмных времён морей. Но четвёртое, самое прославленное знамя, в отличие от других, было молодо и свежо, — его краски не потускнели, а история ещё творилась! — Капитан! — крикнул один из матросов сверху, свесившись и едва, играючи держась за грот-мачту. — Северо-восток, семь кораблей императора! Капитан глянул на матроса, сухощавого, но уже порядочно вдохнувшего божественного, солёного духа океана. Капитан ухмыльнулся, видя, как его новый матрос перестал бояться высоты. Кивнув своему помощнику, капитан подошёл к борту. Взглянув в подзорную трубу, капитан смог среди бескрайней пустоши океана различить совсем уж незаметные черты кораблей. Ухмылка стала злобной улыбкой. Капитан, едва ли не смеясь, командовал: — Приготовиться к бою, ублюдки! — Есть, капитан! — единодушно, радостно заорали матросы. — Кто первый кровинушку пустит, — первый выбирает свою долю, вне очереди! — Есть, капитан! — повторился хоровой ор, только на этот раз они умудрились заорать ещё радостнее, более хищно. — Капитан, — тихо сказал, подходивший со спины, ужаснейше худой, замученный голодом и жаждой человек. Он был закутан в выцветшее тряпьё, кое-как перехваченное меж собой грубыми стежками. — Что? — с нетерпением в голосе, спросил крупный мужчина, легко отшвыривая от штурвала своего помощника. Капитан менял курс, беря прямо на императорский флот. — Это не простые корабли. Семь кораблей… это. — Мы оба знаем, что это за корабли также хорошо, как и знаем, сколько золота в их трюмах! — Но, капитан… — вкрадчиво попытался худощавый мужчина. — Убирайся, пока я тебе не проломил голову! — Но, капитан Стенсер, — не унимался… «Что?» — подумал мальчик, впервые оторвавшись от книги и освободившись от власти грёз. Он поднял взгляд и оглядел захламлённый, пыльный чердак. А в голове возникла ноющая пульсация. «Кто?» — спросил он сам себя, а после, вспомнив образ крупного капитана, повторил. — «Капитан Стенсер… капитан Стенсер… Стенсер». Мальчик закрыл книгу, посмотрел на обложку. Твёрдый переплёт и выбитое изображения корабля. Он прочитал название и вновь почувствовал неприятный удар по голове, — точно током ударили прямо по мозгу. Закрыв глаза, он раз за разом думал о том капитане, но именно его имя отзывалось болью в воспалившемся уме. «Стенсер, Стенсер» — продолжал мысленно повторять. Но после, точно решившись, тихо прошептал. — Стенсер. Открыв глаза, он увидел мрачный потолок старого и хорошо знакомого дома. В печи тлели угли, и было слишком жарко. Стянув одеяло, удивляясь возникшей в теле перемене, мужчина встал на ноги. Не веря в случившееся, он оглядывал крепкие, мужские руки. Оглядевшись, он заметил трёх стариков, уснувших прямо за столом. Но ни еды, ни уж тем более выпивки там не было. Молодой мужчина пытался размышлять на этот счёт и не сразу, а постепенно начал вспоминать, кто он, где он, и кто его окружает, а вернее, кто спит за столом. Стенсер не понимал, чего сразу три хозяйственных духа забыли под одной крышей, — прежде они не желали спать вне своих владений. «А тут… что-то странное случилось!» — подумал молодой человек. Подойдя к столу, он наклонился к одному из стариков, и тихо-тихо, стал его тормошить, шёпотом повторяя: — Будимир. Будимир! — А, что? — первое, что вырвалось у старика. Несколько раз моргнув, старик уставился на молодого мужчину, а после, радостно вопя, схватил того в крепкие объятья. Шум разбудил и других стариков. И не прошло минуты, как все они, старые хозяйственные духи, бубня что-то, радуясь, со слезами обнимали ничего не понимавшего человека. Когда они немного успокоились, дворовой спросил: — Ну, как ты? А Стенсер горько улыбнулся, и сказал: — Тут такое дело… Стенсер, это не моё имя. 67 Стенсер удивлялся, слушая рассказ стариков о том, что случилось. Ему не верилось, что простое зеркало могло его так подкосить. Но всё же несколько раз глянул на едва запертую дверь, — вместо замка была какая-то толстая, неровно отломленная палка. — А чего это вы её так заперли? Замок ведь раньше был. — Был, был, — сказал домовой, — да вот… нету больше. — Сломался он, — добавил банник, — заклинило. «Неужто, в самом деле, заклинило?» — подумал Стенсер и попросил его. Ржавый ключ, вставленный в замок, словно там всегда и был, — не желал поворачиваться и даже не сдвигался. Молодой мужчина попытался вынуть ключ, но куда уж там! «Ну и чего я, спрашивается, делаю? — удивился он, ещё раз глянув на дверь. — Нет замка? Ну и пусть! Велика беда!» А сам он вернулся мыслями к удивительно яркому сну. Ему хотелось бы думать, что только привиделось, но те чувства и впечатления были слишком уж живыми. И Стенсер в самом деле начал считать, что это имя выбрал не просто так, что память каким-то образом укрыта, точно слоем шёлковой ткани, и что болезненные ощущения, как те, что он испытывал во сне, — всего лишь разрывание этой самой ткани, скрывающей память.