– Как бы то ни было, – ледяным тоном продолжал я, – поскольку нам известно, что миссис Инглторп сама отнесла свой кофе наверх, не вижу никакого смысла в исследовании этих чашек. Если, конечно, вы не надеетесь обнаружить на кофейном подносе пакетик со стрихнином. Пуаро мигом перестал кривляться. – Ну полно, полно, мой друг, – он примирительно взял меня за манжету. – Не сердитесь! Уважьте мои кофейные чашечки, и я не оскорблю вашу кастрюльку с какао ни единым непочтительным намеком. Ну что, по рукам? Он был так комичен в эту минуту, что я поневоле рассмеялся, и мы в полном согласии проследовали в гостиную, где посуда так и осталась неубранной. Пуаро уговорил меня во всех подробностях воспроизвести события вчерашнего вечера. Он слушал очень внимательно и проверял положение каждой чашки в соответствии с тем или иным пунктом моего рассказа. – Стало быть, миссис Кавендиш стояла у подноса и разливала напиток. Так. Потом она подошла к окну, где сидели вы с мадемуазель Синтией. Понятно. Вот ваши три чашки. Эта, на каминной полке, видимо, принадлежит мистеру Лоуренсу Кавендишу – кстати, он не допил свой кофе. А чья же тогда стоит на подносе? – Джона Кавендиша. Я сам видел, как он поставил ее туда. – Отлично. Раз, два, три, четыре, пять – а где чашка мистера Инглторпа? – Он не пьет кофе. – Тогда все сходится. Еще минутку, мой друг! – И Пуаро с величайшей осторожностью разлил образцы кофейной гущи из всех чашек по пробиркам. Прежде чем запечатать очередную стеклянную трубочку, он пробовал каплю напитка на вкус. Забавно было наблюдать, как меняется при этом его лицо. Под конец эксперимента физиономия Пуаро приобрела любопытнейшее выражение, которое можно описать как смесь облегчения и озадаченности. – Бьен! – сказал он наконец. – Теперь это очевидно. Была у меня одна маленькая идея, но я, видимо, ошибся. Да-да, все так и происходило. И все же это странно. Впрочем, неважно! И он снова передернул плечами в своей неподражаемой манере, словно желая выбросить из головы докучавшие ему мысли. Я с самого начала мог сказать, что эта его навязчивая идея насчет кофейных чашек ни к чему толковому не приведет, но сдержался. В конце концов, пусть Пуаро постарел и утратил хватку, в свое время он был великим человеком. – Завтрак на столе, – сказал Джон Кавендиш, заглянув к нам из холла. – Разде́лите с нами трапезу, мсье Пуаро? Пуаро кивнул. Я пристально посмотрел на Джона. Он уже обрел привычное состояние флегматичной уравновешенности. От шока и возбуждения, вызванного событиями минувшей ночи, практически не осталось следа. Завидное самообладание компенсировало ему явную нехватку воображения – в этом он был полной противоположностью своего брата. У Лоуренса странных фантазий хватало на двоих. С раннего утра Джон трудился, не покладая рук: рассылал телеграммы (одна из первых улетела к Эвелин Говард), составлял объявления для газет и занимался прочими печальными обязанностями, неизбежными для тех, чей дом посетила смерть. – Не расскажете, как продвигается расследование? – спросил он. – Есть свидетельства того, что матушка умерла естественной смертью, или… или же нам надо приготовиться к худшему? – По моему мнению, мистер Кавендиш, вам не стоит обольщаться ложными надеждами, – серьезно сказал ему Пуаро. – А можно узнать, что думают прочие члены вашей семьи? – Мой брат Лоуренс убежден, что мы устроили бурю в стакане воды. По его словам, все указывает на обычный сердечный приступ. – Вот как? Любопытно, весьма любопытно, – пробормотал себе под нос Пуаро. – А какова точка зрения миссис Кавендиш? Словно тень пробежала по лицу Джона. – Моя жена не делилась со мной своим мнением на этот счет. Последовала неловкая пауза. Джон взял себя в руки, и чтобы разрядить обстановку, заговорил о другом. – Я уже говорил вам, что мистер Инглторп вернулся? Пуаро наклонил голову. – Это поставило нас в крайне затруднительное положение, – продолжал Джон. – С одной стороны, нужно вроде бы вести себя с ним как обычно, но черт возьми, нельзя же требовать от людей, чтобы они любезничали за столом с предполагаемым убийцей! От этого мороз по коже пробирает! Пуаро сочувственно кивнул. – Да, мистер Кавендиш, ситуация и впрямь щекотливая. Хотел бы задать еще один вопрос: насколько я понял, мистер Инглторп накануне не вернулся домой, поскольку забыл ключ от входной двери. Причина ведь была в этом? – Так он сказал. – А вы совершенно уверены, что он и в самом деле не брал этот ключ – что никто его не брал? – Нет, не уверен. Мне и в голову не пришло проверять. Мы держим этот ключ в ящичке комода, который стоит в холле. Я сию минуту сбегаю вниз и посмотрю, там ли он. Пуаро с легкой улыбкой сдержал его порыв успокоительным жестом. – Нет-нет, мистер Кавендиш, сейчас уже слишком поздно. Не сомневаюсь, что ключ лежит на своем законном месте. Даже если мистер Инглторп и забирал его, у него было достаточно времени, чтобы подбросить ключ обратно в ящик. – Значит, вы думаете… – Ничего я не думаю. Просто если бы кто-нибудь случайно заглянул в этот комод сегодня утром, еще до возвращения мистера Инглторпа и увидел там ключ от входной двери, это стало бы свидетельством в его пользу. Вот и все. Джон был совершенно сбит с толку. – Не беспокойтесь, – мягко сказал Пуаро. – Не стоит забивать голову всякими пустяками. И давайте, наконец, позавтракаем, раз уж вы были так добры пригласить меня к столу. Все собрались в столовой. Учитывая обстоятельства, наше общество, конечно, нельзя было назвать веселой компанией. Люди, как правило, нелегко оправляются от подобного шока, и мы не стали исключением. Разумеется, правила хорошего тона требовали, чтобы за столом мы вели себя как ни в чем не бывало, однако я невольно спрашивал себя, так ли уж тяжело дается это самообладание обитателям Стайлз-Корта. Что-то не наблюдается ни следов слез на лицах, ни других признаков безудержной скорби. Очевидно, я не ошибся в первоначальном диагнозе и смерть миссис Инглторп глубоко потрясла одну лишь Доркас. Поведение Альфреда Инглторпа, старательно игравшего роль убитого горем вдовца, я, конечно, в расчет не принимал – его отвратительная лицемерная фальшь никого не могла обмануть. Знает ли этот человек, что все считают его убийцей? – думал я. Не может он не догадываться, просто хорошо скрывает свои чувства, как и все мы. Терзает ли его страх разоблачения, или он уверен, что его злодеяние останется безнаказанным? Во всяком случае, атмосфера подозрительности и враждебности, буквально пропитавшая весь дом, должна его насторожить. Впрочем, все ли здесь его подозревали? К примеру, что насчет миссис Кавендиш? Исподтишка я наблюдал за ней, пока она сидела во главе стола, как всегда сдержанная, грациозная и загадочная. В пепельно-сером платье с белоснежными кружевными манжетами, обрамлявшими изящные руки, она выглядела прелестно. Но лицо было непроницаемым, точно у сфинкса – Мэри при желании умела становиться такой. Она едва проронила несколько слов, и все же я чувствовал, как сила ее незаурядной личности непостижимым образом властвует над всеми собравшимися. А юная Синтия? До подозрений ли ей? По-моему она выглядит усталой, даже больной. Она такая вялая и заторможенная, что это просто бросается в глаза. Я спросил, хорошо ли она себя чувствует, и она откровенно призналась: – У меня самая адская головная боль, которую вы только можете себе представить. – Еще чашечку кофе, мадемуазель? – заботливо предложил Пуаро. – Это вас взбодрит. Отличное средство, чтобы унять мигрень. – И, подскочив к Синтии, он схватил ее чашку. – Только без сахара, – предупредила девушка, увидев, что он взялся за щипцы для рафинада. – Без сахара, вот как? Решили поддержать режим военной экономии? – Нет, я всегда пью кофе только так. – Проклятье! – пробормотал Пуаро себе под нос, возвращая наполненную чашку. Я один расслышал этот возглас досады и с любопытством взглянул на маленького бельгийца. Он как мог старался сдержать охватившее его волнение, но глаза его позеленели и стали точь-в-точь как у кошки – мне были знакомы эти симптомы, означавшие, что Пуаро услышал или увидел нечто крайне важное. Но что же случилось на этот раз? Как правило, мне трудно отказать в сообразительности, но сейчас, признаться, я не мог углядеть в случившемся ничего экстраординарного. В это мгновение открылась дверь и вошла Доркас. – Сэр, к вам мистер Уэллс, – сообщила она Джону. Я вспомнил, что так зовут адвоката, которому миссис Инглторп написала прошлым вечером. Джон вскочил. – Проводи его в мой кабинет. – Затем он повернулся, чтобы пояснить для нас с Пуаро: – Это поверенный матушки. А еще он, – тут Джон понизил голос, – исполняет обязанности местного коронера. Ну, сами понимаете. Не желаете присутствовать при нашей беседе? Мы согласились и следом за ним покинули столовую. Джон шел немного впереди, и я, воспользовавшись этим, шепнул Пуаро: – Значит, будет дознание? Пуаро кивнул с отсутствующим видом. Он был настолько поглощен какими-то своими размышлениями, что я уже я не мог сдерживать любопытство. – Что с вами? Похоже, вы не слушаете, что я говорю. – Ваша правда, мой друг. Я крайне обеспокоен. – И чем же? – Тем, что мадемуазель Синтия пьет кофе без сахара. – Что? Вы же это не всерьез? – Я абсолютно серьезен. Все же что-то здесь не так. Мой нюх не мог меня подвести. – Какой еще нюх? – Тот самый, из-за которого я настоял на исследовании этих кофейных чашек. Но чшш! Ни слова более! Мы последовали за Джоном в его кабинет, и он закрыл за нами дверь. Мистер Уэллс обладал довольно располагающей внешностью – и довольно типичной для юриста. Это был мужчина средних лет, с проницательным взглядом и непреклонными складками вокруг рта. Джон представил меня и моего друга и объяснил, почему нам необходимо присутствовать при встрече. – Вы, конечно, понимаете, Уэллс – нельзя допустить огласки, – добавил он. – Мы все еще надеемся, что официального расследования удастся избежать. – Вы вполне можете на меня положиться, – успокаивающим тоном произнес мистер Уэллс. – Постараюсь оградить вас от неприятностей и шумихи, связанной с дознанием, но, разумеется, оно необходимо, ведь никто из врачей не подписал свидетельство о смерти. – Что ж, тогда и в самом деле… – Этот Бауэрштейн – настоящее научное светило. Говорят, он крупнейший авторитет в области токсикологии.