Скрежет гравия под подошвами башмаков, подбитых гвоздями, возвестил о приближении Мэннинга. Джон вопросительно посмотрел на Пуаро. Бельгиец кивнул. – Входите, Мэннинг, – окликнул Джон. – Надо побеседовать. Помешкав, Мэннинг медленно прошел через французское окно и остановился как можно ближе к порогу. Картуз он держал в руках, тихонько покручивая туда-сюда. Несмотря на согбенную спину и шаркающую походку, он определенно был далеко не таким дряхлым, каким желал казаться, а проницательный острый взгляд никак не соответствовал дребезжащему старческому голосу и нарочито запутанной манере выражаться. – Мэннинг, – сказал Джон, – этот джентльмен сейчас задаст вам несколько вопросов, и я хочу, чтобы вы на них ответили. – Да, сэр, – пробормотал Мэннинг. Пуаро стремительно вышел вперед. Мэннинг смерил его взглядом в котором явственно сквозило пренебрежение. – Вчера днем вы сажали бегонии с южной стороны дома, не так ли, Мэннинг? – Да, сэр, мы их посадили – я и Ви́ллам. – А миссис Инглторп подошла к окну и окликнула вас, верно? – Да, сэр, так и было. – Расскажите своими словами, о чем вы и Уильям с ней беседовали. – Да ничего такого. Она просто наказала Вилламу поехать на велосипеде в деревню и привезти бланк для завещания или как там его, я чойта запамятовал – она специально записала для него, как эта штука называется. – И что же? – А чо ж, он взял да и съездил, сэр. – Но что было дальше? – Мы продолжили с бегониями, сэр. – А разве миссис Инглторп не позвала вас еще раз? – Да, сэр, меня и Виллама – она нас кликнула к себе. – А потом? – Она велела нам войти и заставила расписаться внизу длиннющего бумажного листа – под тем местом, где она сама расписалась. – А что-то вы успели прочитать – что-нибудь, написанное выше ее подписи? – резко спросил Пуаро. – Нет, сэр, там промокашка лежала. – И вы расписались там, где было велено? – Да, сэр, сначала я, а опосля Виллам. – А что она сделала с этой бумагой потом? – Ну, значится, вложила в такой длинный конверт и заперла в какую-то лиловую коробку, которая стояла на столе. – В котором часу она подозвала вас в первый раз? – Я бы сказал, около четырех, сэр. – А не раньше? Не могло ли это произойти, скажем, около половины третьего? – Нет, сэр, чего-чего, а этого быть не могло. Уж скорее чутка позже четырех это случилось, чем наоборот. – Спасибо, Мэннинг, больше у меня нет вопросов, – вежливо сказал Пуаро. Старик покосился на хозяина, тот кивнул, и тогда Мэннинг, что-то пробурчав, коснулся пальцем лба в знак почтения и попятился обратно в сад. Мы все уставились друг на друга – Бог мой, какое невероятное совпадение! – пробормотал Джон. – Что вы называете… совпадением? – Ну, то, что моя мать составила новое завещание как раз в день своей смерти! Мистер Уэллс откашлялся и сухо осведомился: – А почему вы думаете, что это совпадение, Кавендиш? – А вы… вы так не думаете? – Вы же сами сказали, что вчера днем ваша матушка с кем-то не на шутку повздорила. – Что вы имеете в виду? – голос Джона дрожал, он был бледен как полотно. – В результате этой ссоры ваша матушка внезапно и очень поспешно составляет новое завещание. Его содержание навсегда останется тайной. Она не сообщила никому ни единого пункта. Без сомнений, она собиралась обсудить их со мной сегодня утром, но, увы, этому не суждено было случиться. Документ с последним волеизъявлением исчезает, а его тайну она уносит с собой в могилу. Кавендиш, я очень боюсь, что это не совпадение. Думаю, мсье Пуаро согласится со мной, что факты наводят на очень серьезные размышления. – На что бы они ни наводили, мы должны поблагодарить Пуаро, что эти факты вообще стали известны, – перебил его Джон. – Возможно, мсье, я не вправе спрашивать, но все-таки – что именно заставило вас заподозрить, что матушка написала новое завещание? Пуаро ответил с тонкой улыбкой: – Старый конверт с каракулями и грядка свежевысаженных бегоний. Не думаю, что Джон удовлетворился бы этим объяснением, но в этот момент раздался рев мотора, и, повернувшись к окну, мы увидели автомобиль, на полном ходу промчавшийся по подъездной аллее в направлении парадного крыльца. – Эви приехала! Простите меня, Уэллс! – воскликнул Джон и поспешно вышел в холл. Пуаро вопросительно посмотрел на меня. – Мисс Говард, – объяснил я. – О, как я рад, что она вернулась! У этой женщины есть голова и есть сердце, Гастингс, пусть бог и не дал ей красоты! Я последовал за Джоном в холл, где мисс Говард старалась выпутаться из многочисленных слоев вуали, обмотанных вокруг ее шляпы для защиты от пыли. Когда наши глаза встретились, меня пронзило острое чувство вины. Эта женщина убежденно и настойчиво предупреждала меня о грозившей беде, а я, увы, не внял ее словам. Как легкомысленно, с каким пренебрежением я выбросил из головы ее пламенные просьбы позаботиться о миссис Инглторп! И как же я раскаивался теперь, когда опасения мисс Говард подтвердились столь роковым образом! Она-то хорошо знала, что представляет из себя Альфред Инглторп. Останься она в Стайлзе – и, как знать, негодяй мог бы устрашиться ее зорких глаз и трагедии удалось бы избежать. Я испытал огромное облегчение, ощутив хорошо запомнившееся, крепкое до боли рукопожатие. В ее глазах была скорбь, но не укор. Покрасневшие веки свидетельствовали, что она долго и горько плакала, но манеры ее ничуть не изменились – выражалась она по-прежнему грубовато и отрывисто. – Выехала сразу, как получила телеграмму. Как раз вернулась с ночного дежурства. Арендовала машину. Самый быстрый способ добраться сюда. – И, конечно, у вас за все это время маковой росинки во рту не было? – спросил Джон. – Не было. – Я так и думал. Пойдемте в столовую, завтрак еще не убрали со стола, и я распоряжусь, чтобы для вас заварили свежего чаю. – Он повернулся ко мне. – Гастингс, позаботьтесь о ней, ладно? А меня ждет Уэллс. А, вот и мсье Пуаро. Вы знаете, Эви, он помогает нам в этом деле. Мисс Говард обменялась рукопожатием с Пуаро, но при этом с подозрением оглянулась на Джона. – Что вы имели в виду под словом «помогает»? – Помогает с расследованием. – Нечего тут расследовать! Его уже арестовали? – Кого арестовали? – Как это «кого»? Альфреда Инглторпа, разумеется! – Эви, дорогая, будьте осторожны в своих высказываниях. Лоуренс считает, что матушка скончалась от сердечного приступа. – Нашли кого слушать! Лоуренса! – фыркнула мисс Говард. – Бедняжку Эмили убил Альфред Инглторп, я давно говорила, что этим дело кончится. – Эви, дорогая, не кричите. Что бы мы ни думали и кого бы ни подозревали, лучше нам пока помалкивать. Дознание состоится не раньше пятницы. – Чепуха! Еще чего вздумали, ждать до пятницы! Нет, вы тут просто рехнулись! – Мисс Говард была поистине великолепна в своем взрыве негодования. – Да он до пятницы триста раз успеет смыться за границу! Если у него есть хоть капля мозгов, он не станет смирненько сидеть и ждать, пока его повесят. Джон Кавендиш беспомощно смотрел на нее. – Понимаю, в чем дело – вы наслушались лекаришек! – продолжала бушевать Эви. – Да разве можно им доверять? Что они вообще понимают? Или совсем ничего, или так много, что становятся опасны. Уж мне ли не знать, мой собственный отец был врачом. Наш малютка Уилкинс – величайший олух, которого я когда-либо встречала. Сердечный приступ! Да, это на него похоже – ляпнуть такую несуразность! Когда любой здравомыслящий человек в момент сообразил бы, что ее отравил муж. Я предупреждала бедняжку, что он прикончит ее в ее же собственной постели и вот, нате вам, он так и сделал. А все, на что вы способны – бубнить всякий вздор о «сердечном приступе» и «дознании в пятницу». Постыдились бы, Джон Кавендиш! – Что же, по-вашему, я должен предпринять? – спросил тот с вымученной улыбкой. – Черт побери, Эви, не могу же я за шиворот отволочь его в местный полицейский участок. – Но хоть что-нибудь сделать вы можете! Узнайте, как он это подстроил. Он хитрая бестия. Не удивлюсь, если он соскреб яд с липучки от мух. Спросите кухарку, не пропало ли чего из ее хозяйства.