Предварительные процедуры уже закончились. Присяжным было предъявлено тело, и Джон Кавендиш официально опознал в нем свою покойную мачеху. Коронеру и жюри он рассказал об обстоятельствах ее смерти – как он проснулся среди ночи и в каком состоянии нашел несчастную миссис Инглторп. Настал черед огласить медицинское заключение. Все в зале затаили дыхание, глядя во все глаза и навострив уши, в ожидании, что поведает знаменитый лондонский эксперт, мировое светило в области токсикологии. В нескольких фразах Бауэрштейн изложил результаты вскрытия. Если опустить маловразумительные медицинские термины и технические подробности, отчет сводился к следующему. Причиной смерти миссис Инглторп стало отравление стрихнином. Из ее желудка извлекли не менее трех четвертей грана этого вещества, вероятнее всего, она приняла целый гран или даже чуть больше. – Могла ли она проглотить яд случайно? – спросил коронер. – Крайне маловероятно. В отличие от многих других ядов, стрихнин никогда не используется в бытовых целях, и его продажа без специального разрешения запрещена. – Позволяют ли результаты вашего обследования установить, как именно яд попал в организм? – Нет. – Насколько мне известно, вы прибыли в Стайлз раньше доктора Уилкинса? – Верно. Я повстречал посланный за ним автомобиль у ворот усадьбы и поспешил в дом. – Расскажите, что вы обнаружили по прибытии. – Я вошел в спальню миссис Инглторп. Она была в тяжелом состоянии, ее терзали сильнейшие спазматические судороги. Когда я наклонился к ней, она прошептала: «Альфред… Альфред…» – Мог ли стрихнин содержаться в кофе, который миссис Инглторп принес ее муж? – Это не исключено, но стрихнин – довольно быстродействующее вещество. Признаки отравления наблюдаются уже через час или два после попадания яда в организм. Оно может замедлиться при определенных условиях, ни одно из которых в данном случае соблюдено не было. Как я понял, кофе миссис Инглторп выпила после ужина, не позже восьми часов вечера. А первые симптомы проявились лишь под утро. Это доказывает, что яд был употреблен гораздо позже времени последней трапезы. – У миссис Инглторп была привычка пить какао посреди ночи. Мог ли стрихнин содержаться в этом напитке? – Нет. Я собственноручно взял пробу какао, оставшегося на дне кастрюльки, и отдал на анализ. Ни малейших следов стрихнина. Пуаро рядом со мной издал тихий самодовольный смешок. – Откуда вы знали, что так будет? – прошептал я. – Слушайте дальше! – Должен сказать, – продолжал доктор, – что иной результат анализа меня бы весьма удивил. – Почему? – Да потому, что у стрихнина необычайно горький вкус. Его можно обнаружить даже в растворе один к семидесяти тысячам, и замаскировать эту горечь можно только сильнейшими вкусовыми добавками. Какао, содержащее гран стрихнина, было бы совершенно невозможно пить. Один из присяжных осведомился, относится ли сказанное также и к кофе. – Отнюдь. Кофе сам по себе очень горький напиток и вполне способен перебить вкус стрихнина. – Значит, куда более вероятно, что яд был добавлен в кофе, но каким-то неизвестным способом его действие было отсрочено. – Да, но поскольку кофейную чашку раздавили каблуком, у нас не было возможности проанализировать ее содержимое. На этом доктор Бауэрштейн закончил давать показания. Следом за ним выступил доктор Уилкинс. Он поддержал коллегу по всем пунктам и решительно отверг гипотезу о возможности самоубийства. Хотя у покойной миссис Инглторп и были проблемы с сердцем, в остальном, по словам лечащего врача, она обладала завидным здоровьем и энергичным, уравновешенным темпераментом. Такой человек не станет сводить счеты с жизнью. Далее перед жюри присяжных выступил Лоуренс Кавендиш. Его показания не имели особого значения, поскольку младший брат лишь повторил то, что уже рассказал старший. Уже покидая свидетельское место, Лоуренс замешкался и нерешительно спросил: – Могу ли я высказать собственное мнение по этому вопросу? Коронер незамедлительно ответил: – Разумеется, мистер Кавендиш. Мы собрались здесь, чтобы установить истину, и приветствуем любое заявление, которое может этому поспособствовать. – Это всего лишь мое предположение, – уточнил Лоуренс. – Конечно, я могу ошибаться, и все же мне кажется, что смерть моей матери могла быть вызвана естественными причинами. – Объясните, что вы имеете в виду, мистер Кавендиш. – В день своей смерти и какое-то время до этого моя мать принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин. – А-а! – со значением воскликнул коронер. Присяжных это заявление тоже явно заинтересовало. – Насколько я знаю, – продолжал Лоуренс, – многие сильнодействующие препараты имеют накопительный эффект, и бывали случаи, когда длительный прием заканчивался смертью пациента. А кроме того, вдруг она по ошибке приняла слишком большую дозу лекарства? – Мы вообще впервые услышали, что покойная миссис Инглторп принимала стрихнин задолго до своей смерти. Эти сведения очень важны и мы весьма вам обязаны, мистер Кавендиш. Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял идею, выдвинутую Лоуренсом. – То, о чем говорил мистер Кавендиш, совершенно невозможно. Это подтвердит любой врач. Стрихнин действительно в определенном смысле является кумулятивным ядом, но, будучи ингредиентом лекарственного препарата, ни в коем случае не способен привести к подобной внезапной кончине. Ей должен был предшествовать длительный период хронических симптомов, которые я сразу распознал бы. Это предположение просто абсурдно. – А вторая версия? О случайной передозировке? – Три или даже четыре дозы все равно не привели бы к летальному исходу. Этот тоник для миссис Инглторп готовили в тэдминстерской аптеке Ку́та внушительными порциями. Ей пришлось бы осушить разом всю бутылку, чтобы в организм попало то количество стрихнина, которое было обнаружено при вскрытии. – Стало быть, это лекарство никоим образом не могло способствовать ее смерти? – Разумеется. Смешно даже предполагать подобное. Тот же пытливый присяжный высказал мнение, что провизор, готовивший препарат, мог совершить ошибку. – Это, конечно, не исключено, – уступил врач. Но показания Доркас, которая выступала следом, исключали такую возможность. По ее словам, лекарство из этой бутылки миссис Инглторп принимала уже давно и в день своей смерти как раз употребила последнюю дозу. Таким образом, вопрос о тонике был окончательно решен, и коронер сосредоточился на дальнейшем разбирательстве. Расспросив Доркас о том, когда именно ее разбудил отчаянный трезвон колокольчика из хозяйкиной спальни и в каком порядке она поднимала прочих домочадцев, он перешел к выяснению обстоятельств ссоры накануне днем. Поскольку рассказ Доркас в основном совпадал с тем, что мы с Пуаро уже слышали, я не буду приводить здесь ее слова. Следующей вызвали Мэри Кавендиш. Она держалась необыкновенно прямо, говорила отчетливо, очень спокойным тоном. По просьбе коронера она рассказала, что будильник как обычно разбудил ее в 4:30. Уже одеваясь, она услышала грохот от падения какого-то тяжелого предмета и испугалась. – Вероятно, это был ночной столик?– предположил коронер. – Я открыла дверь и стала прислушиваться, – продолжала Мэри. – Прибежала Доркас и разбудила моего мужа. Мы втроем бросились в комнату свекрови, но дверь была заперта… Коронер прервал ее. – Думаю, мы не должны заставлять вас вновь переживать эти ужасные события. Мы уже знаем о них все, что только можно знать. Но нам нужна подробная информация о вчерашней ссоре в будуаре миссис Инглторп. Что вы можете рассказать по этому поводу? – Я?! – в голосе Мэри прозвучали нотки высокомерного недоумения, она слегка отвернулась и принялась поправлять кружевной воротничок своего платья. Меня пронзила внезапная догадка: «Она же просто пытается выиграть время!» – Да-да, именно вы, – невозмутимо продолжал коронер. – Насколько мне известно, в момент, когда произошла ссора, вы читали книгу на скамейке прямо под окнами будуара. Это так? Поколебавшись несколько секунд, Мэри ответила: – Да, так оно и было. – И эти окна были распахнуты настежь, верно? Лицо Мэри явственно побледнело, она тихо сказала: – Да. – В таком случае вы не могли не расслышать голоса людей, находившихся внутри, тем более, что эти люди говорили на повышенных тонах, почти кричали. Как я понимаю, из сада их было слышно даже лучше, чем из холла. – Возможно. – Не повторите ли нам слова, которые вам удалось услышать? – Я в самом деле не помню, что именно я слышала. – Хотите сказать, что не слышали голоса споривших? – О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно они говорили. – Слабый намек на румянец появился на ее щеках. – Я не имею привычки подслушивать чужие беседы на личные темы. Коронер был неумолим. – И вы в самом деле ничего не можете припомнить, миссис Кавендиш? Ровным счетом ничего? Какое-то слово, какой-нибудь обрывок фразы, позволивший вам понять, что это был разговор на личную тему? Ей потребовалась пауза, чтобы собраться с мыслями. Но по внешнему виду нельзя было угадать, что она взволнована – она выглядела такой же спокойной и собранной, как и всегда. – Да, я действительно кое-что припоминаю. Кажется, миссис Инглторп говорила что-то… не помню точно, что именно… о скандале между мужем и женой. – А-а! – коронер удовлетворенно откинулся на спинку скамьи. – То же самое слышала и Доркас. Но, простите, миссис Кавендиш, отчего же, когда вы поняли, что это личный разговор, вы все-таки не удалились и остались сидеть на том же месте?