Недавняя трагедия в Стайлзе показалась мне очень далекой и какой-то нереальной. Я снова зевнул. Должно быть, этого вообще никогда не случалось, подумал я. На самом деле это был просто дурной сон. А случилась сущая ерунда – Лоуренс проломил Альфреду Инглторпу голову крокетным молотком. Какой абсурд, что Джон поднял из-за этого такой шум, да еще раскричался: «Я не потерплю этого, я этого не потерплю!» Я вздрогнул и проснулся. И сразу понял, что нахожусь в очень неловком положении. Ибо примерно в двенадцати футах от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли лицом друг к другу и, по-видимому, спорили. Я сразу понял – они понятия не имеют о том, что я лежу совсем рядом, ведь прежде чем я успел пошевелиться или заговорить, Джон повторил слова, которые и пробудили меня ото сна. – Говорю тебе, Мэри, я этого не потерплю. Раздался голос Мэри, холодный и сдержанный: – Какое ты имеешь право критиковать мои поступки? – Об этом будет судачить вся деревня! Мою мать только в субботу похоронили, а ты уже разгуливаешь под ручку с этим типом. Мэри высокомерно повела плечами. – Не знала, что ты так чувствителен к деревенским сплетням. – Дело даже не в сплетнях. Я по горло сыт его обществом. Кстати, тебе известно, что он польский еврей? – О, примесь еврейской крови – это даже пикантно. Так приятно контрастирует с флегматичной тупостью заурядного англичанина, – она выразительно посмотрела на мужа. В глазах ее полыхало пламя, а в голосе звенел лед. Неудивительно, что Джон побагровел. – Мэри! – Я тебя слушаю, – все тем же ледяным тоном. И Джон окончательно взбеленился. – Верно ли я тебя понял – ты будешь встречаться с Бауэрштейном вопреки моему ясно высказанному желанию? – Буду, если захочу. – Ты что же, дразнишь меня? – Нет, я просто отказываюсь обсуждать с тобой свои поступки. Разве ты не заводишь отношения, которые я не одобряю? Джон отступил на шаг. Кровь отхлынула от его лица. – Что ты имеешь в виду? – спросил он дрожащим голосом. – Ты сам знаешь! – торжествующе сказала Мэри. – И у тебя нет никакого права выбирать мне друзей. Было видно, что Джон потрясен. Он умоляюще протянул к ней руки. – Никакого, Мэри? Совсем никакого? Мэри! На мгновение мне показалось, что она колеблется и готова смягчиться. Вдруг она отвернулась и с какой-то скрытой яростью выпалила: – Никакого! Она собралась уходить, но Джон одним прыжком подскочил к ней и схватил за руку. – Мэри, – он говорил очень тихо. – Ты влюблена в этого Бауэрштейна? Она не отвечала. На ее лице вдруг проявилось непостижимо странное выражение – древнее, как сама земля, и в то же время вечно юное. Так мог бы улыбаться какой-нибудь египетский сфинкс. Высвободив руку из его руки, она бросила через плечо: – Возможно! И быстро зашагала через поляну, а Джон глядел ей вслед и, казалось, не мог сдвинуться с места, точно превратился в каменное изваяние. Я направился к нему, стараясь производить как можно шума – похрустывал сухими ветками, нарочито громко топал. Моя уловка удалась – Джон явно не заподозрил, что я был свидетелем их супружеской сцены. – Хэлло, Гастингс. Ну что, проводили своего маленького приятеля? Забавный коротышка! Неужели он действительно на что-то способен? – В свое время он считался одним из лучших детективов в мире. – Ну, поверю вам на слово. Хотя мир с тех пор изрядно подгнил! – Вас что-то расстроило? – Расстроило? Да я скоро свихнусь! Дом кишит полицейскими! Куда ни повернись – выскакивает очередной проклятый шпик, точно чертик из табакерки. Газеты склоняют нашу фамилию на все лады – чтоб им провалиться, мерзким писакам! Нынче утром у ворот парка бродила целая толпа – точно здесь открылась передвижная выставка музея мадам Тюссо «Знаменитые убийцы нашего времени». Нашли себе развлечение, да к тому же бесплатное! Я, как мог, пытался его успокоить: – Не унывайте, Джон! Не может же это продолжаться вечно. – Но может продлиться достаточно долго, чтобы все мы успели окончательно потерять свое доброе имя! – Вы слишком сгущаете краски. – Что вы хотите от человека, которого на каждом шагу преследуют полицейские, осаждают репортеры, а проклятые зеваки пялятся на него, куда бы он ни пошел. А знаете, что самое ужасное? – Что? Джон доверительно понизил голос. – Гастингс, вы уже задумывались, кто на самом деле это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Порой я не могу отделаться от дурацкой надежды, что это всего лишь несчастный случай. Потому что кто, ну кто, скажите на милость, мог это сделать? Теперь, когда Инглторп оправдан, не осталось никого – то есть, я хочу сказать, это должен быть один из нас! Да, от подобных мыслей и впрямь можно сойти с ума. Выходит, что мы живем под одной крышей с убийцей, если только это не… В моей голове ослепительной молнией пронеслась новая мысль. Я ухватился за нее, быстренько все обдумал. Свет засиял еще ярче. Таинственные розыски Пуаро, его намеки… да, в эту версию укладывалось все. Какой же я дурак, что не додумался до нее раньше, и какое же это облегчение для всех нас. – Нет, Джон, – сказал я. – Это не один из нас. Как вы могли даже заподозрить такое. – Но кто же еще мог это сделать? – А вы не догадываетесь? – Ни сном, ни духом. Я осторожно огляделся и произнес шепотом: – Доктор Бауэрштейн! – Вы шутите! – Нисколько. – Но какую выгоду могла ему принести матушкина смерть? – Это мне неизвестно, – признался я, – но скажу вам вот что: так думает Пуаро. – Пуаро? Неужели? Откуда вы знаете? Я рассказал ему, в какое волнение пришел Пуаро, узнав, что доктор Бауэрштейн побывал в Стайлзе в ту роковую ночь, и добавил под конец: – Он воскликнул: «Это все меняет!», и повторил это дважды. И тогда я вот о чем подумал. Помните, Инглторп сообщил, что оставил чашку с кофе на столике в холле? А Бауэрштейн явился примерно в это время. Предположим, доктор, проходя через холл, опустил кое-что в кофе… – Это было бы очень рискованно, – хмыкнул Джон. – Да, но вполне осуществимо. – Но откуда он мог узнать, кому именно предназначался этот кофе? Нет, старина, думаю, вы что-то перемудрили. И в этот момент я вспомнил еще об одном обстоятельстве. – Вы правы! Все было совсем не так! Слушайте! И я поведал ему об образце какао, который Пуаро отдал на анализ. Джон прервал меня, удивившись точь-в-точь, как я ранее: – Но о чем вы говорите? Бауэрштейн ведь уже исследовал какао? – В этом-то все и дело! Я тоже не сразу понял! Бауэрштейн лично занимался проверкой напитка – и он мог запросто сварить обычное какао и отправить на исследование. Конечно, никакого стрихнина в нем не найдут! Но никому и в голову не пришло заподозрить Бауэрштейна – или взять еще одну пробу для контрольного теста. Никому, кроме Пуаро, – добавил я в запоздалом приступе раскаяния. – Да, но что насчет горечи, которую какао не способно замаскировать?