– Н-нет, я уверен, что нет. – Тогда как вы объясните тот факт, что на нем обнаружены отпечатки ваших пальцев? На впечатлительных нервных особ хэвиуэзеровская манера допроса действовала особенно эффективно. – Думаю… думаю, я дотрагивался до этой бутылочки. – Я тоже так думаю! Вы отсыпали часть содержимого из этого пузырька? – Разумеется, нет! – Тогда зачем вы вообще брали его в руки? – Когда-то я учился на врача. Естественно, что меня интересуют подобные вещи. – Ах! Так значит, вы считаете свой интерес к ядовитым веществам вполне естественным? Зачем же вы дожидались, пока все выйдут из комнаты, прежде чем смогли удовлетворить свое невинное любопытство? – Это просто совпадение. Если бы там кто-то остался, я сделал бы то же самое. – И все же когда это случилось, остальных в комнате не было, верно? – Да, но… – Ну не странно ли это? За такой длительный промежуток времени вы пробыли там в одиночестве каких-то пару минут. И благодаря удивительному совпадению именно в эти две минуты решили проявить свой «естественный интерес» к гидрохлориду стрихнина? Лоуренс заикался и мямлил, на него было жалко смотреть. – Я… я… – У меня к вам больше нет вопросов, мистер Кавендиш, – заявил сэр Эрнест, чуть не лопаясь от самодовольства. Этот перекрестный допрос вызвал большое волнение, особенно среди разнаряженных в пух и прах зрительниц. Модно причесанные головки сдвинулись, а возбужденный шепот перерос в громкий гул. Судья рассвирепел и пригрозил очистить зал, если сию же минуту не установится полная тишина. Список свидетелей обвинения был почти исчерпан. Экспертов-графологов попросили сличить подпись в регистрационной книге деревенской аптеки с почерком Инглторпа. Все специалисты сошлись на том, что между представленными образцами нет ничего общего. А вот в подписи подсудимого они определенно нашли некоторое сходство с автографом, оставленным покупателем стрихнина. Впрочем, в ходе перекрестного допроса, они вынуждены были признать, что с таким же успехом этот человек мог попытаться подделать почерк Джона Кавендиша. Вступительная речь сэра Эрнеста Хэвиуэзера была столь же яркой, сколь и недолгой. Наконец-то зрители смогли оценить мощь и выразительность его манеры держаться в зале суда. Никогда, за всю свою долгую карьеру, заявил он, ему не приходилось сталкиваться с делом, в котором обвинение в убийстве имело бы столь ничтожные основания. Мало того, что все представленные улики косвенные – они, по большей части, даже не могут считаться доказательствами! Он предлагает господам присяжным рассмотреть каждое свидетельство и беспристрастно взвесить, очистив от эмоций и словесного мусора. Итак, в ящике комода в спальне подсудимого был обнаружен стрихнин. Известно, что ящик этот никогда не запирался, и нет абсолютно никаких оснований считать, что яд спрятал именно хозяин комнаты. На самом деле это, разумеется, была злокозненная попытка свалить вину за преступление на подзащитного сэра Эрнеста. Далее: обвинители не сподобились предоставить никаких доказательств в поддержку своего утверждения, что именно подсудимый заказал черную бороду в магазине Парксона. У защиты нет намерения оспаривать факт размолвки между Джоном Кавендишем и его мачехой, однако серьезность этого семейного конфликта, равно как и значительность вызвавших его временных финансовых затруднений, были сильно преувеличены. Его высокоученый коллега – на этих словах сэр Эрнест отвесил небрежный поклон в сторону мистера Филипса – считает, что невиновный человек на месте подсудимого не преминул бы еще в ходе дознания заявить, что именно он, а не мистер Инглторп был вторым участником ссоры. Однако налицо обычное недоразумение, и вот как обстояло дело. Когда Джон Кавендиш вернулся домой в тот злополучный вечер вторника, все наперебой бросились ему рассказывать, что хозяйка дома устроила супругу сцену. Его подзащитному и в голову не пришло, что кто-либо мог принять его голос за голос мистера Инглторпа. Джон Кавендиш пришел к единственно возможному заключению – что после размолвки с пасынком, миссис Инглторп поссорилась еще и с мужем. Обвинение утверждает, что в понедельник, 16 июля, подсудимый посетил аптеку в Стайлз-Сент-Мэри, замаскировавшись под Альфреда Инглторпа. Но в указанное время его подзащитный находился в захолустном местечке под названием Марстонс-Спинни, куда был вызван анонимной запиской. Написавший ее шантажист требовал личной встречи, в противном случае угрожал открыть глаза миссис Кавендиш на некоторые обстоятельства семейного характера. Разумеется, подсудимый отправился на место рандеву, и, тщетно прождав там полчаса, вернулся домой. И хотя во время путешествия туда и обратно он не встретил никого, кто мог бы поручиться за правдивость его рассказа, к счастью, записку он сохранил, и она будет предъявлена в качестве улики. Что же касается смехотворной версии об уничтожении завещания, сэр Эрнест вынужден напомнить суду, что его подзащитный не один год подвизался на ниве юриспруденции и был прекрасно осведомлен, что второй брак его приемной матери автоматически аннулирует завещание, составленное годом ранее в его пользу. Но кто же уничтожил упомянутый документ? Защита предоставит собственные улики, и вполне вероятно, в деле появится новый неожиданный поворот. Наконец он хотел бы обратить особое внимание присяжных, что на скамье подсудимых в ходе этого процесса могли оказаться и другие лица. К примеру, улики против Лоуренса Кавендиша столь же веские, как и против его брата, а возможно, даже весомей. И в качестве первого свидетеля он вызывает своего подзащитного. На свидетельском месте Джон держался отлично – правда, не без умелой помощи сэра Эрнеста. Его показания звучали гладко и правдоподобно. Полученная им анонимная записка была предъявлена суду и передана присяжным для осмотра. А искренность, с которой он признался в денежных неурядицах и разногласиях с мачехой, придала убедительности его заверениям о непричастности к ее убийству. В заключение Джон сделал небольшую паузу, а затем сказал: – Мне хотелось бы прояснить одну вещь. Инсинуации сэра Эрнеста Хэвиуэзера в адрес моего брата прозвучали здесь без моего ведома и одобрения. Я категорически с этим не согласен. Уверен, Лоуренс так же неповинен в этом преступлении, как и я. Сэр Эрнест лишь снисходительно усмехнулся. От его многоопытного взгляда не укрылось, какое благоприятное впечатление это прямодушное заявление произвело на присяжных и публику. Затем начался перекрестный допрос. – Здесь говорилось, что в ходе дознания вы даже не заподозрили, что кто-то из свидетелей мог принять ваш голос за голос мистера Инглторпа. Разве это не странно? – Ничуть. Мне сообщили, что между моей матерью и мистером Инглторпом произошла ссора, и мне никогда не приходило в голову, что на самом деле этого не было. – Даже когда ваша служанка Доркас повторила кое-какие фразы, прозвучавшие в ходе разговора, у вас не появилось и тени подозрения? – Я просто забыл, в каких выражениях мы ссорились. – Должно быть, у вас слишком короткая память! – Нет, просто мы оба были очень рассержены и, как всегда бывает в таких случаях, наговорили лишнего. На самом деле я тогда едва ли прислушивался к словам матери и постарался поскорее выкинуть их из головы. Недоверчивое хмыканье – вот и все, что мог противопоставить этому достопочтенный прокурор. Он решил поскорее перейти к другому вопросу. – Эта анонимная записка появилась весьма своевременно. Почерк вам, конечно, незнаком? – Вроде бы нет. – А не кажется ли вам, что налицо определенное сходство с вашим собственным почерком – разумеется, слегка видоизмененным? – Не вижу никакого сходства. – А я утверждаю, что эта записка написана вашей рукой! – Это не так. – Я утверждаю, что вы, нуждаясь в алиби, назначили самому себе свидание и состряпали эту анонимную записку, чтобы предъявить в суде в качестве доказательства! – Я этого не делал. – В то время когда вы якобы ждали кого-то в уединенном и безлюдном месте, на самом деле вы покупали яд в аптеке в Стайлз-Сент-Мэри под видом Альфреда Инглторпа, не правда ли? – Нет, это ложь. – Я утверждаю, что вы были там – одетый в костюм мистера Инглторпа, с черной бородой, подстриженной так, чтобы напоминать его бороду. Вы были там – и расписались в регистрационной книге от его имени! – Какая чепуха! – Что ж, посмотрим, что скажут присяжные об удивительном сходстве почерка, которым написана записка, подписи в регистрационной книге, и писем, написанных вашей собственной рукой! И мистер Филипс уселся на свое место с видом человека, с честью исполнившего свой долг, но бесконечно шокированного таким отъявленным лжесвидетельством. Время было уже позднее, и разбирательство отложили до понедельника. Пуаро пребывал в полнейшей растерянности. Между бровями залегла хорошо знакомая мне беспокойная морщинка. – Что с вами, Пуаро? – спросил я. – Плохо дело, мон ами! Ах, до чего плохо! Я принял сочувственный вид, но, по правде сказать, у меня отлегло от сердца. Значит, для Джона Кавендиша еще не все потеряно! Мы подошли к дому Мэри, и она предложила выпить чаю, но Пуаро лишь махнул рукой. – Вы очень добры, мадам. Но лучше я сразу поднимусь в свою комнату. Я последовал за ним. Все еще хмурясь, он подошел к столу и достал колоду карт для пасьянса. Потом уселся и, к моему крайнему изумлению, принялся строить карточный домик! Признаться, я так и разинул рот. – Нет, мон ами, я еще не впал в детство, – поспешил он меня заверить. – Я просто успокаиваю нервы, вот и все. Это занятие требует точных движений пальцев. А за точностью пальцев следует сосредоточенность мозга. И, видит бог, я никогда не нуждался в этом так, как сейчас! – Но что же вас гложет? Пуаро треснул кулаком по столу, обрушив свое тщательно выстроенное здание. – Вот это, мон ами! Что я умею возводить семиэтажные карточные домики, но не способен (снова удар по столу!) найти то последнее звено, о котором столько говорил! Мои чувства по этому поводу были столь противоречивы, что я решил помалкивать. А Пуаро снова зашелестел картами, бормоча при этом: – Это делается так! Кладем одну карту на другую – осторожно, с математической точностью! Я завороженный наблюдал, как домик, ярус за ярусом, вздымается ввысь под его ловкими руками. Ни одна карта не шелохнулась, не упала. Это было похоже на фокус. – До чего же у вас точные движения! – восхитился я. – Кажется, лишь один-единственный раз мне довелось увидеть, как у вас трясутся руки. – Без сомнения, меня что-то крайне взволновало, – прокомментировал Пуаро, в этот момент – воплощенное хладнокровие. – Взволновало? Да вы были вне себя от ярости! Вспомните, как мы обнаружили, что замо́к на бюваре миссис Инглторп взломан! Вы подошли к каминной полке, принялись по своему обыкновению переставлять безделушки на ней, а ваши руки дрожали, как листья на ветру. Должен сказать, я даже…