Но я вынужден был замолчать. Ибо Пуаро, испустив хриплый и нечленораздельный вопль, снова одним движением разрушил свой карточный шедевр и, закрыв глаза руками, принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно припадочный. – Боже мой, Пуаро, что с вами? – закричал я. – Вы плохо себя чувствуете? – Нет-нет… У меня… у меня возникла идея. – А-а! – с облегчением выдохнул я. – Очередная «маленькая идея»? – Ах, нон! – Пуаро сиял от радости. – На этот раз это огромная, гигантская идеища! Просто великолепная! И ею я обязан вам, мой бесценный друг! Он кинулся ко мне, сжал в объятиях, горячо расцеловал и, прежде чем я вышел из столбняка, стремглав выбежал из комнаты. Тут вошла Мэри Кавендиш. – Что опять стряслось с мсье Пуаро? Он промчался мимо меня с воплем: «Гараж! Гараж! Во имя всего святого, мадам, скажите, где найти машину?!» И, не дождавшись ответа, выскочил на улицу. Я кинулся к окну. Действительно, мой друг несся по мостовой без шляпы, отчаянно жестикулируя на бегу. Я повернулся к Мэри и развел руками. – Он уже свернул за угол, наверное, там его задержит постовой. Наши взгляды встретились, но мы только и могли, что беспомощно смотреть друг на друга. – Но что же все-таки случилось? Я покачал головой. – Меня не спрашивайте. Он строил карточные домики, потом завопил, что у него появилась идея, и выскочил из комнаты, а что было дальше, вы сами видели. – Ладно, – сказала Мэри, – надеюсь, к ужину он вернется. Наступила ночь, но Пуаро так и не вернулся. Глава 12 Последнее звено Внезапное исчезновение Пуаро всех нас очень заинтриговало. Утро воскресенья наступило и прошло, а я так и не дождался своего друга. Было уже почти три, когда на улице послышались пронзительные и длинные завывания автомобильного гудка. Мы бросились к окнам. Из машины вышли трое – Пуаро, Джепп и Саммерхей. Маленький детектив уже не унывал. Он был до смешного напыщен и доволен собой. С преувеличенной галантностью он поклонился Мэри Кавендиш. – Мадам, не позволите ли устроить в вашей гостиной небольшую ассамблею? Необходимо всеобщее присутствие! Мэри грустно улыбнулась. – Вы же помните, мсье Пуаро, мы предоставили вам полную свободу действий. – Вы невероятно любезны, мадам! Пуаро, по-прежнему излучая самодовольство, согнал всех нас в гостиную и собственноручно расставил стулья и кресла. – Мисс Говард, прошу. Мадемуазель Синтия. Мсье Лоуренс. Наша славная Доркас. И Энни. Бьен! Мы должны дождаться прибытия мистера Инглторпа, я послал ему записку. Мисс Говард немедленно поднялась со стула. – Если этот человек переступит порог нашего дома, я тут же уйду. – Нет-нет! Пуаро метнулся к ней и принялся тихо о чем-то упрашивать. Наконец мисс Говард нехотя вернулась на свое место, а спустя пару минут в комнату вошел Альфред Инглторп. Все были в сборе. Пуаро, с видом заправского лектора, торжественно поклонился своей аудитории. – Дамы и господа! Как всем вам хорошо известно, мсье Джон Кавендиш поручил мне расследовать это убийство. Первым делом я осмотрел спальню покойной леди – по рекомендации медиков она была заперта и, стало быть, там все оставалось в точности, как в ночь трагедии. Мною были обнаружены: во-первых, кусочек зеленой ткани; во-вторых, пятно на ковре у окна, еще влажное; в-третьих, пустая коробка из-под порошков бромида. Упомянутый фрагмент материи был извлечен из засова на двери, которая соединяла спальню жертвы и комнату мадемуазель Синтии. Я передал свою находку полиции, но ее значение не оценили. Таким образом, полицейские не узнали, что этот кусочек был оторван от зеленого нарукавника, из тех, что носят работники приусадебной фермы. Послышался шепот, кто-то тихо охнул. – Идем дальше. Лишь один человек из обитателей Стайлз-Корта работал на ферме – миссис Кавендиш. Следовательно, именно она входила в комнату покойной из комнаты мадемуазель Синтии. – Но эта дверь была заперта изнутри! – воскликнул я. – Когда мы осматривали комнату – да. Но о том, что она была заперта ранее, мы знали только со слов самой миссис Кавендиш. Несомненно, в суматохе, которая царила той ночью, у нее была возможность закрыть задвижку. Мое заявление я могу подкрепить доказательствами. Начнем с того, что прореха на нарукавнике миссис Кавендиш совпала с найденным фрагментом материи. Далее: миссис Кавендиш сказала, что слышала падение прикроватного столика из своей комнаты. Я воспользовался первой же возможностью проверить это утверждение. Оставил своего друга, мсье Гастингса в левом крыле здания, непосредственно у двери комнаты миссис Кавендиш, а сам в сопровождении агента полиции отправился в спальню покойной и там, якобы случайно, опрокинул этот самый столик. Как я и ожидал, мсье Гастингс не услышал ни звука, и я убедился, что миссис Кавендиш говорила неправду, заявляя, что, когда поднялся шум и крик, одевалась в своей спальне. Я уверен, что на самом деле в этот момент миссис Кавендиш находилась вовсе не там, а в опочивальне покойной миссис Инглторп. Я метнул взгляд в сторону Мэри. Она была очень бледна, но улыбалась. – Что ж, я начал мыслить в этом направлении, – продолжал Пуаро. Итак, миссис Кавендиш ночью в комнате свекрови. Рискну предположить, что она что-то ищет, но пока не нашла. Внезапно миссис Инглторп просыпается, и у нее начинается первый мучительный припадок. В пароксизме она выбрасывает руку, опрокидывая ночной столик, а затем отчаянно дергает за шнурок звонка. Потрясенная миссис Кавендиш роняет свечу, стеарин при этом брызжет на ковер. Поспешно подобрав свечу, она ретируется в комнату мадемуазель Синтии и закрывает за собой дверь. Она выбегает в коридор, потому что слуги не должны обнаружить ее там, где она сейчас находится. Но увы, слишком поздно! В галерее, соединяющей два крыла, уже раздаются шаги. Что же делать? Внезапно ее осеняет и, вернувшись в комнату девушки, она принимается ее будить. В коридоре столпились всполошенные домочадцы. Всех заботит одно: как попасть в спальню миссис Инглторп. Никто не обратил внимания, что Мэри не прибежала на шум вместе с остальными, однако – и это очень важно! – я не нашел никого, кто видел бы ее выходящей из другого крыла. – Пуаро посмотрел на Мэри Кавендиш. – Пока все верно, мадам? Она кивнула. – Совершенно верно, мсье. Сами понимаете, я непременно рассказала бы обо всем, если бы знала, что принесу своему мужу какую-то пользу. Но как это могло ему помочь? – В каком-то смысле вы правы, мадам. Зато вы избавили бы меня от необходимости ломать голову над фактами, которые никак не находили истолкования. – Мэри! Так это ты уничтожила завещание! – вдруг закричал Лоуренс. Она отрицательно качнула головой. Покачал головой и Пуаро. – Нет. Лишь один человек мог уничтожить завещание – и это сама миссис Инглторп! – Невозможно! – воскликнул я. – Она же написала его в тот же день! – И тем не менее, мон ами, это была миссис Инглторп. Иначе никак не объяснить то обстоятельство, что в один из самых знойных дней в году, она велела растопить камин в своей спальне. Я так и ахнул. Какими же мы были дураками, что до сих пор не обратили внимание на эту вопиющую несообразность! Пуаро тем временем продолжал: – В тот день, господа, было почти двадцать семь градусов в тени. И все же миссис Инглторп приказывает разжечь огонь. Зачем? Затем что ей нужно что-то уничтожить, а никакой другой возможности сделать это не представляется. Вспомним, что в Стайлзе царит режим военной экономии, и каждый клочок идет на переработку. А завещание написано на плотной гербовой бумаге и разорвать его, или сжечь в пепельнице никак не получится. В тот момент, когда я услышал, что в спальне хозяйки поместья топили камин, я понял, что она намеревалась уничтожить какой-то важный документ, вероятнее всего, завещание. Поэтому, обнаружив в решетке обгорелый обрывок, я ничуть не удивился. В то время я еще не знал, что завещание было написано непосредственно в этот день, и дал серьезную промашку. Я предположил, что миссис Инглторп решила уничтожить документ после ссоры, о которой столько говорилось, и не принял во внимание, что ссора произошла до, а не после написания завещания. Поняв свою ошибку, я был вынужден рассматривать события под другим углом. Итак, в четыре часа дня Доркас слышит, как разгневанная хозяйка провозглашает: «Я приняла твердое решение. И даже угроза публичного скандала меня не устрашит». Я догадался, что эти ее слова обращены вовсе не к мужу, а к мистеру Джону Кавендишу. В пять часов она в разговоре с Доркас произносит очень похожие слова, вот только уже по другому поводу: «Скандал между мужем и женой – это ужасно. Я предпочла бы все замять, если бы только могла». Обратите внимание: в четыре часа миссис Инглторп очень рассержена, но владеет собой и преисполнена решимости. В пять она совершенно раздавлена, признается, что испытала сильное потрясение и не знает, что делать. Учитывая психологию индивидуума, я делаю вывод, и уверен, что он единственно верный: во втором случае речь идет совсем о другом супружеском скандале, и на этот раз дело касается самой миссис Инглторп. Теперь попробуем воссоздать картину событий. В четыре часа миссис Инглторп ссорится с сыном и угрожает ему разоблачением перед женой, которая, кстати сказать, подслушала бо́льшую часть этого разговора. В половине пятого, услышав слова о недействительности документа, составленного до брака, миссис Инглторп пишет новое завещание, в котором отказывает всё мужу. Свидетелями стали два садовника. В пять часов Доркас застает свою хозяйку в полном унынии, с листком бумаги в руке – письмом, или запиской. Тогда-то миссис Инглторп и приказывает разжечь камин в своей спальне. Видимо, именно за эти полчаса произошло нечто, вызвавшее переворот в ее чувствах. Теперь она так же упорно стремится отменить свое волеизъявление, как перед этим старалась его зафиксировать. Что же случилось? Насколько нам известно, в эти полчаса она оставалась в полном одиночестве. Никто не входил в будуар, никто не выходил. В таком случае, что же вызвало эту внезапную перемену настроения? Можно только догадываться, но я считаю, что моя догадка верна. В бюро миссис Инглторп не оставалось марок. Мы знаем это, поскольку позже она обращалась за ними к Доркас. Тем временем в противоположном углу комнаты стоит бюро ее мужа, но увы, оно заперто. Марки требовались ей срочно. Согласно моей теории, она попробовала отпереть крышку собственными ключами. Один из них подходит – я знаю это, поскольку проверял. В поисках марок она на что-то наткнулась – это был тот самый листок, который она, по словам Доркас, позже держала в руке. И он, несомненно, ни в коем случае! не предназначался для глаз миссис Инглторп. Миссис Кавендиш сочла этот клочок бумаги, за который так упорно цеплялась ее свекровь, письменным доказательством неверности мистера Джона Кавендиша. Она потребовала у миссис Инглторп показать ей листок. И хотя та абсолютно чистосердечно убеждала невестку, что письмо не имеет к ней ни малейшего отношения, миссис Кавендиш не поверила, решив, что миссис Инглторп попросту выгораживает пасынка. Надо иметь в виду, миссис Кавендиш – женщина весьма решительная, а под ее безупречной маской сдержанности и холодности бушуют нешуточные страсти. Она отчаянно ревнует своего мужа и твердо намерена во что бы то ни стало заполучить эту бумагу. Ей на помощь приходит случай. Она подбирает с пола отцепившийся от связки ключ, и это ключ от бювара, в котором миссис Инглторп всегда хранит все самые важные бумаги. Несомненно, заветное письмо лежит именно там. И миссис Кавендиш решается на поступок, на который способна лишь женщина, доведенная до предела муками ревности. Вечером, улучив момент, она пробирается в комнату Синтии и отпирает дверь, которая ведет в спальню миссис Инглторп. Вероятно, она смазала петли, позже я обратил внимание, что дверь открывается совершенно бесшумно. Она решила отложить реализацию своего замысла до рассвета, ведь тогда слуги не удивятся, услышав шум и шаги в ее комнате. Миссис Кавендиш облачается в рабочую одежду и тихонько проскальзывает в опочивальню свекрови через комнату мадемуазель Синтии. Пуаро остановился перевести дух, и тут запротестовала Синтия. – Я бы непременно проснулась, если бы кто-то ходил по моей спальне! – Нет, мадемуазель, ведь вы были под действием наркотика. – Наркотика?! Вместо ответа Пуаро снова поклонился аудитории. – Все вы, без сомнения, помните, что несмотря на всю эту суматоху, топот, грохот и тарарам, мадемуазель Синтия продолжала мирно почивать. Такой неестественно крепкий сон предполагает две возможности – либо он притворный, а я отказываю мадемуазель в таких гениальных актерских способностях, либо беспамятство было вызвано искусственным путем. Остановившись на второй версии, я самым тщательным образом осмотрел все кофейные приборы – ведь я уже знал, что именно миссис Кавендиш накануне наливала кофе нашей мадемуазель. Я взял образец из каждой чашки и провел анализ – безрезультатно. Я тщательно пересчитал чашки на случай, если одну из них убрали. Шесть человек выпили кофе, и шесть чашек были обнаружены на должных местах. Неужели я мог ошибиться? Конечно, я ошибся, да еще как! Кофе подавали семерым, а не шестерым, ведь неожиданно заявился доктор Бауэрштейн. Это решительно меняло все дело, ведь теперь одной чашки не хватало. Слуги ничего не заметили. Энни, горничная, принесла семь чашек, не зная, что мистер Инглторп вообще не пьет кофе, тогда как Доркас, убиравшая гостиную на следующее утро, обнаружила положенные шесть, точнее говоря, в гостиной-то она нашла пять, ведь шестая была найдена раздавленной на полу спальни миссис Инглторп. Я не сомневался – пропавший кофейный прибор принадлежал мадемуазель Синтии. Дополнительной причиной для такой уверенности служило то, что во всех обнаруженных чашках был сахар, который мадемуазель Синтия никогда не кладет в кофе. Я вспомнил рассказ Энни о «соли» на подносе с какао, который она каждый вечер приносила в комнату миссис Инглторп. Соответственно, я взял образец этого какао и отправил его на анализ. – Но ведь это уже сделал доктор Бауэрштейн, – быстро сказал