Власовцы, посмеиваясь, выбросили окурки. – С этим что делать? – спросил щекастый. – Извелся совсем человек. – Можем отпустить, – пожал плечами лысый. – Пусть валит и помнит нашу неземную доброту. Можем дюлячек сперва навешать. – Подозрительный он, – нахмурился казачок Карпуха. – Гляньте на его рожу, мужики, какой же он француз? Рожа-то русская. И вообще, он понимает, что мы говорим, только французского дурачка из себя корчит. Спина похолодела. Этот чертенок был не по возрасту наблюдательным. Обычно люди не всматриваются, но если всмотреться… Власовцы замолчали, стали разглядывать «француза», как редкий музейный экспонат. Павел жалобно улыбался, продолжал жестикулировать. – А как ты их определяешь, русских? – поинтересовался лысый. – Да задницей, как еще, – процедил Карпуха. – Славянский тип лица, итить его. Глаза внимательные. Ваньку валяет, а смотрит так, что нервы чешутся. Может, шмальнем его на всякий случай? – Можно и шмальнуть, – пожал плечами щекастый. – Отчего же не шмальнуть? Местные полицаи трындели, что в здешних лесах много русских партизан – из концлагерей бегут и присоединяются к местным бандам. А еще, я слышал, действуют чисто русские отряды из бывших красноармейцев вроде нас с вами. Немцев и французских пристегаев мочат за милую душу, только шум стоит. Может, и этот – один из них?.. Эй, милый, а ну, признавайся, ты чьих будешь? – Я не понимаю, я ничего не понимаю, что вы говорите, – упорно твердил Павел. Позиция для атаки была невыгодной, он бы не смог одолеть в рукопашной троих крепких парней. Это не с Мирабель любовными утехами заниматься, здесь сила нужна и реакция. – Ну все, падла, хана тебе, стреляйте его, мужики, – процедил Карпуха. Парень был неглуп, следил за реакцией и что-то подметил – движение глаз или дернувшийся кулак. – В натуре, мужики, он все понимает, я же говорил! От скорой расправы спас мотоциклетный треск: с востока приближался еще один мотоцикл. За рулем сидел власовский офицер – нахмуренный, сосредоточенный, работал рукояткой газа. В коляске прикорнул пулеметчик с погонами ефрейтора. Бойцы стали быстро приводить себя в порядок, застегнулись, подтянули ремни. Офицер остановился на дороге, стал неприязненно разглядывать своих подчиненных. Он был опрятен, осанист, любил дисциплину – явно из бывших командиров РККА. – Что, Усольцев, уже целый час блаженствуете, не опухли еще от безделья? – процедил офицер. – Я зачем вас сюда послал? Чтобы на солнышке чманели и задницы свои грязные отмывали? Немцы приедут – устроят вам помывочный день! – Никак нет, господин старший лейтенант, – вытянулся по швам плешивый. – Грешны, на минуту расслабились, задержались. Но теперь опять несем службу. – Несут они… – проворчал лейтенант. – А это что за туловище? – кивнул он на Романова. – Подозрительное лицо, господин старший лейтенант, – отчитался боец. – Подозревается в связях с лесными бандитами. Есть основания полагать, что он из русских, хотя шарит под француза. – Да неужели? – пробормотал офицер, мазнув безразличным взглядом незнакомца. – Тогда почему он еще жив? В общем, заканчивайте и направляйтесь к Соли. Господа фашисты изволят провести смотр нашего доблестного войска, которое, мать его, надо собирать по лесам и перелескам! Учтите, всех не соберу – обещаю три часа усиленной боевой и политической подготовки! Мотоциклист крутанул рукоятку газа и покатил дальше собирать свою обленившуюся армию. Власовцы подождали, пока он скроется за косогором. Треск затих. Казачок Карпуха первым повернулся к «подозрительному лицу» и тут же получил тяжелый удар кулаком в глаз. Этого типа надо было сразу вывести из строя, чтобы уменьшить число врагов. Удар удался, предатель повалился навзничь, с головы свалилось кепи, да еще и при падении ударился затылком о торчавшую педаль мотоцикла. Он потерял сознание, синяк под глазом расцвел практически мгновенно. Остальные остолбенели. Хватать упавший карабин времени не было. – Шмаков, мочи его! – взвизгнул лысый, изменившись в лице. Где же была его интуиция военного корреспондента? Щекастый Шмаков мог бы накинуться, сбить с ног, но вместо этого стал сдергивать с плеча карабин. Плешивый Усольцев и вовсе замешкался – не привыкли эти братцы встречать опасность в лицо. Павел рванул вперед, мобилизуя все, что у него осталось, вырвал у Шмакова карабин, одновременно послав пятку в живот Усольцеву. Получилось в пах, но тоже неплохо. Коварный удар, но нечего тут! Бывший военкор схватился за низ живота, заорал благим матом. Теперь ему точно ни до чего не было дела. Шмаков попытался ударить майора в лицо – кулак просвистел мимо, Павел отклонился. Вспыхнуло ухо, но это не беда, главное, что цело. Ответный удар пробил Шмакову грудную клетку, он подавился. Он орал, брызгал слюной, побагровел, как перезревшая слива. Этот лось был сильный и здоровый, свалить его было непросто. Оба работали кулаками, мало заботясь, куда попадают, – лишь бы вывести противника из равновесия. Вражеская морда пыхтела перед глазами, кровь брызгала из рассеченной кожи на костяшках. Ком вырос в горле, дышать стало нечем – этот негодяй все же произвел удар под дых. Мир качнулся. Павел начал отступать, но еще отвечал на удары. Тело нестерпимо горело. Шмаков воспрянул, взревел, как буйвол, бросился вперед, полагая, что победа в кармане. Будучи еще примерным советским гражданином, он явно занимался боксом. Павел пропустил еще один удар, ахнула пораженная челюсть, и тут власовец подставился. Корпус открылся на пару мгновений, Романов послал кулак в район щитовидки, и удар оказался хорош! Шмаков уронил руки, закашлялся, глаза поплыли из орбит. Силы иссякали, но Павел ударил вторично в ту же область. Противник отступил, у него подогнулись ноги. Толкнуть его, сделав подножку, оказалось несложно. Туша врага повалилась на землю. Павел тоже опустился, ноги не держали. Они лежали рядом, тяжело дыша, и беспомощно вращали глазами. – Конец тебе, сука, – выдавил из горла Шмаков. Пальцы скребли глинистую землю, он изгибался коромыслом, обливался потом. Последний удар оказался парализующим. Ладно, конец так конец, сколько уже этих концов было… Павел не растрачивал впустую слова, перевернулся на бок. С этого положения он мог бить только локтем, что и сделал, ударил Шмакова в горло. Тот вздрогнул, выплюнул сгусток крови, который тут же залил ему лицо. Романов ударил еще. Вспыхнул нерв, онемела рука. Он явственно слышал, как хрустнул шейный позвонок. Ну все теперь… Неприятель трясся, пускал пузыри. Силы оставили беглого майора. Кожа немела, закрывались глаза – самое время передохнуть. И все же он встал, как мертвец из могилы. Казачок Карпуха еще не очнулся. С плешивым Усольцевым дела обстояли хуже: мужик дрожал, лицо его исказилось до неузнаваемости. Он сидел на коленях и держал карабин, затвор уже передернул. Он целился в своего врага, руки тряслись, но как не попасть с трех метров? По губам блуждала мстительная ухмылка. Сердце провалилось в пятки – да пошел ты! Прогремела автоматная очередь, Усольцев выронил карабин и завалился на бок. Из спины хлестала кровь. Потом все было как в тумане. Майор шатался, но не падал. Со стороны леса бежали люди, человек пять или шесть, одетых в штатское, вместо лиц – мутные пятна. Встреча с братьями по борьбе вышла смазанной – Павла вырвало, получилось некрасиво. Люди лопотали по-французски, но смысл болтовни в голове не оседал. Его схватили под руки, куда-то повели – в принципе, вежливо и уважительно. Он хрипел: – Один еще жив, просто без сознания, если нужен, заберите с собой, если нет – прибейте к чертовой бабушке. Хрипел он по-русски, но его почему-то поняли. Карпуха приходил в себя, его огрели прикладом по башке, подхватили под мышки и поволокли к лесу. Обстоятельствами распоряжался невысокий кряжистый субъект с выдающимся носом. Он энергично махал руками и призывал действовать в темпе. Павел не терял сознание, но чувствовал себя отвратительно, ноги заплетались, в голове варилась каша. Помощь он отверг, отмахнулся («Сам дойду»). Ковылял, забросив на плечо трофейный «маузер». Партизаны не возражали, никто оружие не отбирал. Треск мотоцикла порвал пространство, когда группа подбегала к лесу. Вернулся власовский офицер, услышав выстрелы. У своих были карабины, а тут стреляли из автомата. Это был опрометчивый поступок со стороны господина обер-лейтенанта. По крайней мере, он не был трусом. Машина вынырнула из-за косогора, и по ней открыли беспорядочный огонь из всех стволов. Обер-лейтенант от неожиданности вывернул руль, мотоцикл ушел в сторону. Пулеметчик орал, пытаясь развернуть свою бандуру. Пули высекали искры из спиц. Мотоцикл перевернулся. Офицер горланил, вылетая из седла. Пулеметчика зажало, он получил несколько пуль и успокоился. Обер-лейтенант остался жив, но сломал ногу. Перелом был открытый, кровь хлестала из голяшки. Он орал белугой, копошась в траве. В плен предатель не желал, понимал, чем это чревато. Приподнялся на здоровой ноге, начал стрелять из автомата. По счастью, все пули прошли выше. Его убили, не задумываясь, а дюжина пуль в груди едва ли совмещалась с жизнью. Носатый партизан в смешном берете снова заорал, мол, все в лес! Кто-то усмехался, причем по-русски: офицера, дескать, пришибли, а рядового тащим – просто замечательная находка в плане языка. – Дурак ты, Генка, – ворчливо отозвался старший товарищ. – Рядовой-то цел, просто малость побит, может сам передвигаться. А у того открытый перелом – на своей горбушке понесешь? Все эти эпизоды пролетали вспышками, в сознании не застревали. Черноволосый партизан оступился, разразился забористой руганью на итальянском языке. Его подхватил приземистый русоволосый мужик, бросил шутливую ремарку на чистом «королевском»: дескать, нашего Джузеппе опять земля не держит. Все это было странно, необычно. Маленькая группа вгрызалась в лес. Тропа была протоптана, шли уверенно. Носатый субъект возглавлял процессию. Скулил Карпуха, затравленно озирался. Его пинали в зад, и он послушно семенил. Уплотнялись скалы, деревья редели. Тропа уводила вглубь каменного массива. Старший поднял руку, все остановились, стали слушать. Вроде не стреляли, да и в кого стрелять? После драки кулаками не машут. Вполне возможно, что погоня уже в пути. Хотя это не точно – попробуй собери воедино это разложенное войско. Следующие полчаса продвигались в темпе. Карабкались на скалы, помогали друг другу, спускались в низины, обросшие можжевеловыми кустами. Местность была глухая, здесь начинались предгорья. В одной из низин сделали длительный привал. Волчонком таращился Карпуха, шмыгал носом – его сторожил темноволосый итальянец, вооруженный британским автоматом STEN. Павел долго не мог прийти в себя, дыхание зашкаливало, гудели конечности. Кто-то протянул ему французскую папиросу, он с благодарностью принял ее, но курить не смог – первая же затяжка послужила рвотным средством. – Ты как, приятель, живой? – спросил русоволосый смешливый парень, присаживаясь рядом. – Поняли, что русский, – кряхтишь, когда идешь, уж больно по-русски. Слушай, это не тебя подобрали в Соли? Нам сообщили, что прибыл в деревню некий русский, вроде не засланный, но хрен его знает. – Хорошо у вас тут слухи разносятся, – усмехнулся Павел. – Как по телеграфу. – Стараемся, связь налажена, – улыбнулся партизан. – Бывают и неудобства, но мы с ними справляемся. Не засланный ты, убедились, видели, как ты власовцев месил. Ты же не знал, что мы из леса за тобой наблюдаем, верно? Думали, сам справишься, решили не вмешиваться. Но не доделал ты, недосмотрел – решили помочь. – Хоть за это спасибо. Я к вам шел. В Соли каратели прибыли, пришлось валить оттуда. Да еще эти вурдалаки-освободители, чтоб им провалиться… Имя есть, приятель? – А как же? Старший лейтенант Геннадий Кривошеев, сбитый летчик, так сказать. Полгода на чужбине, а до этого четыре месяца в концлагере под городом Шверин, откуда благополучно дал драпа. Ты не смотри, что я такой здоровый, – это воздух здесь целебный, питание приличное. А был как швабра, дунут на меня – сразу падаю. Двое нас русских в отряде: я да Николай Брянцев, тоже сбитый летчик, капитан по званию. Я из Тамбова, он из Рязани. Здесь в какого русского ни плюнь – все сбитые летчики. – Физкульт-привет, – пробормотал приземистый крепыш с коротко остриженными волосами, протягивая руку. Он явно был старше Кривошеева, смотрел внимательно, улыбаться не любил. Павел отозвался на рукопожатие. – А ты кто такой, где тебя сбили? – поинтересовался Кривошеев. – Нигде меня не сбили, утонул я, – улыбнулся Павел. – В Баренцевом море было дело, немецкие подводники торпеду запустили, ну и… – он колебался, но все же решил не врать, чтобы сразу исключить возможные неприятности. – Майор Романов Павел Сергеевич, третий отдел контрразведки, семь месяцев в плену, позавчера сбежал из концлагеря под Фрайбургом. Наступило продолжительное молчание. Остальные не понимали, о чем говорят русские, занимались своими делами. Карпуха валялся далеко, не слышал. Кривошеев скептически кривился, затруднялся выразить мнение. – СМЕРШ, стало быть, – усмехнулся Брянцев. – Те самые цепные псы, что бывших военнопленных дальше по этапу отправляют? Слышал про эту структуру, хорошего мало про нее судачат. – А хорошего никто не видит, – огрызнулся Павел. – В наступление пошли, фрица отбросили – все довольны. И никому невдомек, что контрразведка предварительно поляну расчистила: сюрпризы обезвредила, лазутчиков выявила, диверсантов ликвидировала, половину своих потеряла – лишь бы войскам удобнее было наступать… Третий отдел, говорю, борьба с реальной вражеской агентурой в советском тылу! Я сам в концлагере сидел, если что. – Да уж, нам всем не поздоровится, когда война закончится, – усмехнулся Брянцев. – В плен попал – нет тебе прощения… И как же обращаться к тебе, приятель? Товарищ майор, по имени-отчеству, шепотом? – Да иди ты, – огрызнулся Павел. – Мы не в форме, как хочешь, так и обращайся. Всех в один клубок эта война связала. Брянцев немного смутился, заерзал. – Ладно вам, – отмахнулся Кривошеев. – Дожить еще надо до конца войны. Глядишь, и проскочим, учтут наши давние и текущие заслуги… Вступай в ряды, майор, нам не жалко! А потом словечко за нас замолвишь, если самого, конечно, не упекут. Здесь кого только нет. Джузеппе – итальянец, антифашист, от Муссолини бежал, через Альпы перешел, как Суворов, думал, во Франции спокойно отсидится, а тут и того хлеще. Вон тот носатый – это Вермон, заместитель нашего командира. Тот, что глазками по нам шныряет, – англичанин Энди Грир, кажется, тоже майор, в Северной Африке попал в немецкий плен, да во Францию судьба забросила. Мало людей в отряде осталось, порядка двух дюжин. Мясорубка на днях знатная вышла – половина полегла. Полный интернационал, знаешь ли: французы, русские, итальянцы, англосаксы, поляки, венгры, румыны… Не поверишь, даже алжирец был, Али его звали, погиб… Ладно, пора идти, – Кривошеев с кряхтением начал подниматься. – Вермон уже знаки рисует, надо слушаться – командир какой-никакой. Глава 6 Партизанская база располагалась на возвышении, с нее открывался головокружительный вид на горы и долины. Место дислокации вызывало вопросы (чего стоило туда карабкаться!), но «резидентам» виднее. Плюсы имелись: несколько путей отхода и возможность кругового наблюдения за местностью. – Мы тут, как горные орлы на вершине Кавказа, хоть не спускайся, – шутил Генка Кривошеев. Повсюду громоздились скалы, тропы прятались среди камней, в изобилии произрастал малорослый кустарник и даже несколько деревьев с ободранными ветрами кронами. Ветер дул постоянно. Партизаны расползлись по своим норам. Люди жили в землянках, обустраивались как могли, в расщелине построили вполне приличный шалаш, усилив кровлю брезентом. Расщелины в земле тоже использовали, они помогали скрыть дым костров и прятали людей от глаз авиационной разведки. На кострах пожилые французы готовили еду – все, что удавалось добыть внизу. Большой въедливостью местные не отличались, да и проверять людей не было возможности. Жак Вермон не стал устраивать долгие расспросы, выслушал майора, покорябал мясистый нос, украшенный прыщом. – Русский так русский, – крякнул он. – Нам все равно, какой ты, парень, национальности, пусть даже негр с острова Гаити. Мы хорошо относимся к Красной Армии – она нацистов бьет, а британцы с американцами только обещают. Вроде собираются в Европу, но когда, какими силами… – Долго ждать не будут, – пробурчал Павел. – Им ни к чему, чтобы Красная Армия самостоятельно всю Европу прошла. – Может, и так, – согласился Вермон. – В общем, располагайся, знакомься с остальными. Ты языки знаешь, это хорошо. Знать, не простой был офицер в вашей армии. – Вермон прищурился. – Да только нам безразлично, здесь ты такой же, как все. Оружием уже обзавелся? Вот и хорошо. Вниз пойдем – что-нибудь посолиднее себе найдешь. Пленного допросить поможешь? Вот и отлично.