– Вы напряжены, Павел Сергеевич, – вкрадчиво заметила Елизавета Юрьевна Урусова. Она подошла неслышно, когда он курил на краю базы. Павел вздрогнул и поперхнулся табачным дымом. – Прошу простить, в мои планы не входило вас испугать… У вас приступ меланхолии? – Можно сказать и так. Он выбросил папиросу и повернулся к женщине. Как ей удавалось сохранять грацию и женское достоинство? Возня с ранеными, антисанитарные условия, помощь на кухне, где тоже требовалась тяжелая физическая работа… Красивые глаза запали, лицо посерело – княгиня недосыпала, как и они все. Но она оставалась красивой женщиной, на которую хотелось смотреть, – осанистая даже в бесформенной замшевой тужурке, волосы чистые, уложены под смешную шапочку, ногти обрезаны под корень. Он действительно не разбирался в русских княгинях – откуда они вообще берутся? Если не существует буржуазно-дворянской России, какой смысл в этих титулах? Но эта женщина ему нравилась. Хотя даже под страхом смерти он бы в этом не признался. – Мрачные мысли о прошлом, Елизавета Юрьевна. Все в порядке. – У вас было мрачное прошлое? – Длинные ресницы удивленно поползли вверх. – Хотя не буду настаивать, можете не объяснять. Вы слишком задумчивы, витаете в облаках и явно пребываете не в своей тарелке. У вас точно ничего не случилось? – Вы тоже бываете грустной, Елизавета Юрьевна. Делаете свою работу, разговариваете с людьми, а в глазах стоит вселенская грусть. Скучаете по Парижу? А по России не пробовали скучать? Она не обиделась, продолжала внимательно смотреть ему в глаза. – Из России меня увезли еще девочкой, воспоминания о стране стерлись. Нет объекта для ностальгии, понимаете? Другое дело – людские разговоры. Мы постоянно общались с эмигрантами из России, в Париже была крупная русская диаспора. Эти люди неустанно вспоминали родную страну, ругали большевиков и проклинали советскую власть. Одни пили, другие кончали с собой, третьи вступали в белоэмигрантские организации. Четвертые просто жили – налаживали быт, рожали и воспитывали детей, зарабатывали на жизнь. Что такого в этой стране, Павел Сергеевич, если люди, находясь на чужбине, сходят по ней с ума, грезят о березках и рвутся посетить ее хотя бы разок? – Большая загадка, – улыбнулся Павел. – Люди, как вы выражаетесь, сходят с ума, а когда все же возвращаются в Россию, впадают в недоумение: о чем, мол, грезили? В ней нет ничего особенного. Уезжают обратно с чувством облегчения, а через год-другой снова начинают тосковать и сходить с ума. Княгиня засмеялась: – Да уж, необъяснимый феномен. Переводите разговор в шутку, Павел Сергеевич?.. Прошу меня простить, вы не перегружены срочными делами? Не хотите помочь? Нужно принести воды, наколоть дров и вернуть на место выпавшие из кладки кирпичи, иначе печь окончательно развалится. Я могла бы сама, но разве княжеское это дело? Павел улыбнулся. У женщины было бесподобное чувство юмора. И очень красивые глаза. Но, к сожалению, душу теребили другие мысли. – Конечно, Елизавета Юрьевна, рад помочь. Ваша светлость не должна заниматься такими прозаическими вещами. Он ловил себя на мысли, что в этой стране, где смешались люди разных национальностей и мировоззрений, он и сам начал меняться, стал мыслить по-другому. Убеждения остались прежними, но что-то постепенно сдвигалось, он становился мягче. Люди противоположных взглядов бились против общего врага, и никого это не смущало. Монархисты, анархисты, ярые приверженцы мирового коммунизма и мировой буржуазии, обычные люди, далекие от политики, – кого тут только не было. Бывало, спорили, ругались, могли ударить, но этим дело и ограничивалось. По большому счету людям было плевать, кто рядом с ними ведет огонь по фашистам. Хочешь – ругай советскую власть, хочешь – хвали. Почему же ему это так небезразлично?.. – Павел Сергеевич, есть минутка? – из землянки высунулся Дунаев и мазнул майора каким-то странным взглядом. – Зайдите, пожалуйста. Сердце забилось, как барабан пионерского отряда. Давно пора решить назревший вопрос, сколько можно ходить вокруг да около? Он спустился в землянку, на всякий случай передвинув кобуру с трофейным «вальтером». Фактически это была полуземлянка, оконце под потолком пропускало солнечный свет. Фигурант громкого дела сидел на скрипучей табуретке и недобро смотрел майору в глаза. Он мельком глянул на кобуру, это движение глаз не укрылось от внимания майора. Дунаев был без оружия, по крайней мере, так казалось. – Присядете, Павел Сергеевич? – голос звучал напряженно. – Мы ведь можем поговорить? Как далеко этот человек готов зайти, чтобы сохранить свою тайну? Большинству советских партизан участие фигуранта в заговоре против Сталина не понравится. Что уж говорить про майора Истомина. – Присяду. Павел опустился на нары. Они сидели друг напротив друга, напряженные, готовые вскочить в любую секунду. Молчание неприлично затягивалось. – Поначалу все шло неплохо, Павел Сергеевич, – медленно начал визави. – Вы примкнули к нашему отряду, честно признались, что служили в СМЕРШ. Ну служили и ладно, с кем не бывает. Настороженность имелась, но вы неплохо проявили себя в боях, особенно в последнем, блестяще изобразив эсэсовского офицера. Я был рядом с вами и готов подтвердить, что вы вели себя достойно. Но, к сожалению, я избавился от растительности на лице, и теперь вы смотрите на меня иначе. Ваше отношение изменилось, вы избегаете общения. Вы с кем-то меня спутали? – Вы не эмигрант, – глядя ему в глаза, сказал Павел. – Предлагаю оставить в покое вымышленные имена, Андрей Борисович. Резник умел сохранять спокойствие, но его выдал дернувшийся мускул на лице. Он шумно выдохнул, поморщился, но сумел натянуто улыбнуться. – От вас, ей-богу, нигде не спрячешься, даже во Франции найдете. – Я не искал, Андрей Борисович. Или, скажем так, в последние месяцы не искал, не до этого было. Судьба так решила – из всех совпадений выбрала это. – Да уж, злая ирония у этой судьбы… Отпираться, полагаю, бессмысленно? – Да, не стоит. – И что вы сделаете? Арестуете меня? Расстреляете? Боюсь, большинство присутствующих такого новаторства не оценит. Вам никто не поверит. И неизвестно еще, кто кого расстреляет первым. – Угрожаете? – Боже упаси, вы не тот человек, кого впечатляют угрозы. Предлагаю расставить все точки над i. Я видел, как вы терзали радиостанцию. Кремль недоступен? Сочувствую. Я сперва не догадался, но потом сопоставил факты. Вы служите в контрразведке, попали в плен осенью сорок третьего на том маршруте, которым проще всего добраться до Лондона. Меня вы узнали после того, как я сбрил бороду, – значит, имели фото. Не так уж сложно сложить два и два. Тем более у меня есть сведения, что контрразведка занимается моей поимкой. Почему она, да к тому же военная? Объяснений может быть множество, не поделитесь, какое у вас было задание?.. Думаю, секреты уже неуместны. Обстановка располагает… Все изменилось, Павел Сергеевич. Пусть вы доживете до победы, но что потом? Вы были в плену, общались с иностранцами, занимались непонятно чем. Задание не выполнили. Полагаете, похвалят и дадут орден? На вашем месте я бы не очень рвался в Советский Союз после окончания войны… Впрочем, не хочу раздавать советы… И не меняйтесь, пожалуйста, в лице. Так какое у вас было задание? Кстати, сожалею, что погибли ваши товарищи, ехавшие с вами по мою душу. – Хорошо, Андрей Борисович. Раз у нас такой вечер откровений… Резидентура прихватила Жулича и Глазнева – считалось, что они могут вывести на вас. Операцию поручили контрразведке. Моей группе предстояло вытрясти душу из этих беляков, отследить вашу персону, схватить, выдавить из вас все сведения по заговору против высшего государственного лица, а дальше действовать по обстоятельствам. В случае невозможности переправить вас в Союз – ликвидировать. – Спасибо за откровенность, – хмыкнул Резник. – Действительно, как меня вывезти в Союз? В коробке из-под апельсинов? – Вы ведь участвовали в заговоре? – Да, – кивнул Резник и нисколько не смутился. – Я был одним из самых активных. – И вы знаете всех участников? – Знаю, – Резник натянуто засмеялся. – Как вы собираетесь вытрясать из меня эти сведения? Здесь не Лубянка, это в принципе невозможно. – В прежние годы вы сотрудничали с германской разведкой, этот факт вас не смущает? – Вы путаете понятия, майор, – не сотрудничал, а взаимодействовал… Вы правда ничего не понимаете? – Резник невольно подался вперед. – Сталин целенаправленно уничтожает собственный народ, он вел страну к войне. Гитлер тоже уничтожает другие народы и целенаправленно привел страну к войне с СССР. Это и произошло, спорить не станете? Величайшая трагедия нашего века! Мы были против войны, взаимодействовали с генералами, которые тоже были против войны. Но, к сожалению, спецслужбы обеих сторон оказались сильнее… Вы на полном серьезе не видите разницы? Вы же не глупы, майор! Имеете опыт, повидали жизнь. У вас, в отличие от многих, есть совесть, даже не спорьте. Да, офицерский долг, преданность стране, идеологические рамки, привычка выполнять приказы – я сам этим грешил. Правда, недолго. Неужели за многие годы вы не почувствовали, что в стране что-то не так? Откуда у нее столько врагов? Почему вчерашние друзья становятся недругами? Почему люди голодают в мирное время? Почему вместо обещанной свободы крестьян загнали в колхозы – аналог рабства? Причем система не эффективна, она не работает… Но я не призываю вас ломать свои устоявшиеся стереотипы. – Тем не менее вы этим занимаетесь, – улыбнулся Павел. – Как насчет подробностей вашей подрывной деятельности, Андрей Борисович? Сами говорите, что здесь бояться нечего. – Закурить дадите? – Конечно, держите. Тесное пространство окутал табачный дым. Скрипнула дверь, и в землянку заглянул командир Истомин. Мужчины повернули головы, вопросительно уставились на вошедшего. Истомин состроил недоуменное лицо, пожал плечами и закрыл дверь с обратной стороны – очевидно, эпохальных мероприятий пока не планировалось. – Я вспомнил вас, вы участвовали в расследовании – разрабатывали комбрига Мухина, неудачно подставившегося в Брест-Литовске. С этого события НКВД, собственно, и начал разматывать клубок, к нашему величайшему сожалению. Это были вы, Павел Сергеевич? – Да, но мое участие в данном расследовании было недолгим. – Ваше счастье, а то бы и вас забрали, как не в меру осведомленного… Мухин сдал пару сообщников, и каток поехал. На организатора Буревича вышли сразу, он не запирался… Странное дело, – Резник невесело улыбнулся. – Органы полностью себя дискредитировали фабрикацией дел и сочинительством несуществующих организаций, и вдруг – реальный заговор против высшего руководства. Думаю, многие так и не поняли, что к чему, работали по указке… Полетели головы – комкоры Котов, Пермяк, многие другие. Руководство липецкого гарнизона проредили наполовину. Народ хватали в НКВД, в управлении госбезопасности, во внешней разведке – это было полное поражение. Но отдельные личности уцелели, про них не знали. – Чего вы хотели добиться своим заговором? – Смещения преступного руководства страны. Осуждения и наказания. Освобождения невиновных людей из лагерей, разгона колхозов. Хотели сделать политику страны открытой для народа и всего мира. – Анархия – мать порядка? Советы без большевиков? – Уймитесь со своими клише, – отмахнулся Резник. – Партия большевиков осталась бы направляющей силой общества, она полностью должна была обновиться. Германские коллеги, в свою очередь, обещали, что устранят Гитлера, но у них не получилось. Была слабая попытка подбросить бомбу в самолет в сорок первом году, так самолет благополучно полетал с бомбой на борту и сел. – И вы не понимали, что реализация этих планов – даже не утопия, а детский сад? – На данную работу мы отводили несколько лет. Наивной публики в наших рядах не было, все все понимали. Нас бы поддержало подавляющее большинство населения – ну не любят наши люди голодать, воевать и безвинно гнить в тюрьмах. Страна натерпелась, куда уж больше? Она не может страдать бесконечно, столько веков подряд. Но тут, как поется в одной хорошей песне, «пошли провалы, начались облавы». Меня не взяли в первую волну – удалось сохранить инкогнито. Я работал в центральном аппарате НКВД, занимался внешней разведкой (подробности опускаю). Наработал бесценный опыт, имел связи за границей с нашей агентурой, и не только с нашей. Ушел через Финляндию – вы не поверите, но не на всем протяжении советско-финской границы шли бои. В приграничный район попал по собственным документам, далее помог надежный человек – вывез в нейтральную Швецию, а дальше – дело техники: мирное торговое судно, мзда капитану, Северное море… Детей к тому времени не нажил, с женой развелся. Позже, когда выявили мою причастность, ее схватили, пытали, но что она могла знать? – Резник сокрушенно вздохнул. – На эту ситуацию я повлиять не мог. Надеюсь, Тамару в итоге отпустили. – И в Лондоне вас торжественно встретили представители MI5 и MI6… – Так. – Резник поднял ладошку. – Обвинения в предательстве заранее отвергаю, в этом вы не преуспеете. Англичане – какие-никакие, а союзники. Встретили, предоставили убежище, в этом вы правы. Контакты были минимальные, предоставленные сведения имели для них интерес, но никак не могли повлиять на политику советского государства. Военных тайн мне не поверили, разведывательную агентуру я им не сдал – по той причине, что толком ее и не знаю. Предоставил им сведения, но от дальнейшего сотрудничества отказался – даже для заговорщика это, знаете ли, перебор. Британские агенты злились, подчас складывалось ощущение, что они не прочь передать меня работникам советского посольства, где каждый второй – шпион. Но в итоге меня оставили в покое, выдали мне вид на жительство и чахлый домик на Собачьем острове с видом на портовые краны – местечко, сами понимаете, не фешенебельное. Язык я знал, нашел работу. Потом в Европе началась война, Гитлер напал на СССР… Терзала ли меня совесть? Позвольте не отвечать. В Лондоне тоже было непросто – бомбили, знаете ли. Но в одном я был уверен: воевать я не хочу. Поступали предложения о сотрудничестве с британской разведкой – снова отказывался, и плевать, верите ли вы. Жизнь стала другой, все осталось в прошлом! Познакомился с женщиной в конце тридцать девятого, влюбился по уши, женился. Софья была дочерью разорившегося русского дворянина. Мы оба были бедны, но встали на ноги. Через полгода зачали дочь Любочку. Это был счастливый период, вы не представляете, что делает любовь! – Резник напрягся, побледнел. – Готов отдать что угодно, лишь бы вернуть те годы… Пришел сорок третий. О событиях в Европе и СССР мы имели представление. Я искренне радовался победам Красной Армии – Подмосковье, Сталинград, Курск… Как вышли на меня люди из белоэмигрантской организации, ума не приложу. Предлагали сотрудничество, участие в каких-то пропагандистских акциях – я этого не хотел. Правда, на пару встреч все-таки съездил, может быть, из любопытства. На одной из встреч и попался на глаза вашим резидентам. Бежал, а Жулича и Глазнева схватили. Потом их искала полиция, но с советскими «дипломатами» исчезновение почему-то не связали. Я проклинал все за то, что согласился на эти встречи… Настали трудные времена. Любочке едва исполнилось три года. Я подвергал семью опасности. Жулич и Глазнев моего адреса не знали, но могли вспомнить несколько мест, где я рано или поздно мог появиться. За эти годы скопил немного денег, мы перебрались в Челси – там еще оставались дома для людей с небольшими доходами. Но тучи сгущались, уж простите за пафос… В общем, пока вы скитались по концлагерям, я тоже не сидел на месте. Оставаться в Англии было опасно, я понимал, что Сталин рано или поздно до меня доберется. Те ребята, которых вы держали в посольстве, тоже представляли опасность. Я все еще имел связи, в том числе в британских спецслужбах. Но к официальным структурам за помощью не обращался. Они могли предоставить убежище, но это бы дорого встало, учитывая количество советских шпионов на тысячу населения, – Резник усмехнулся. – Британия становилась опасной страной… У Софьи живут родственники в Швейцарии, она мечтала туда попасть. Но путь предстоял через Францию, оккупированную нацистами. Мы все же решились на поездку, надежные люди расписали нам маршрут. Риск был, но умеренный. В Швейцарии мы собирались осесть, поселиться навсегда. За звонкую сумму местные умельцы переправили нас через Ла-Манш в трюме катера. Но до Швейцарии мы, увы, не добрались, хотя поначалу все шло неплохо. – Резник сжал кулаки, костяшки пальцев побелели. – Все это больно вспоминать. В декабре прошлого года под Бельфором от рук гестаповцев Софья и Любочка погибли. Мы прятались в пустующем доме, а туда нагрянула тайная полиция. Я в тот день уехал за продуктами, а когда вернулся… – В глазах мужчины заблестели слезы. – Сочувствую, Андрей Борисович, – буркнул Павел и отвернулся. – Сломалось что-то во мне, забыл про Швейцарию. Смысла не осталось ни в чем. Порывался с собой покончить, но не решился. Ушел в горы, наткнулся на партизан. Выдумал о себе легенду, избавился от прежних документов и решил уничтожать нацистов, пока живой. Ярость взыграла просто лютая! Ненависть к Гитлеру оказалась сильнее нелюбви к советскому строю. Стал выдавать себя за другого, воевал в трех отрядах. Помогло знание языков – как, собственно, и вам. – Собираетесь вернуться в СССР после войны? – В качестве кого? Обвиненного по расстрельной статье? Или про какой СССР вы сейчас говорите? До того СССР еще очень долго… Дождусь союзников – ведь откроют же когда-нибудь второй фронт, – останусь во Франции или вернусь в Британию… Вот скончается товарищ Сталин – тогда посмотрим. – Боюсь, после войны таких, как вы, будут выдавать советским властям, чтобы не портить отношения с СССР… Есть вариант, Андрей Борисович: вы сообщаете мне имена избежавших наказания заговорщиков, я оставляю вас в покое, а после войны нахожу возможность замолвить за вас словечко. Идет? – После войны я гроша ломаного не дам за вашу жизнь, Павел Сергеевич, – Резник не удержался от язвительной улыбки. – А что касается участников заговора – эту информацию я не выдам. И тем самым не только им одолжение сделаю, но и вам. Спросите себя: вам очень хочется знать их имена? Большинство упомянутых товарищей – известные военачальники. Они воюют на фронтах, командуют корпусами, армиями, целыми соединениями – громят фашистов так, что перья летят. Их имена знает весь мир. Кто-то из них мог изменить свое мировоззрение, это его право… Это честные и глубоко порядочные люди. Хотите, чтобы их осудили и расстреляли?.. Ладно, Павел Сергеевич. – Резник медленно поднялся, размял ноги. – Предлагаю начать все заново. Ваши попытки меня арестовать успеха не принесут – Истомин поверит мне, а не вам. Имена я вам не выдам, и по этой причине вы не сможете меня ликвидировать. Но вы и не станете, верно? Вы же порядочный человек… Так каков наш план? Будем обмениваться косыми взглядами или повоюем еще? У нас неплохо получается, почему бы не продолжить?.. И не называйте меня при всех Андреем Борисовичем – люди не поймут. Я Дунаев и очень вас прошу придерживаться данной версии. Пойду на улицу – подышу свежим воздухом… Резник вышел. Майор угрюмо посмотрел ему вслед и впал в какое-то предательское оцепенение. Он попал в интересное положение. Привычка выполнять приказ стала второй натурой. А полученный осенью приказ никто не отменял. Ликвидировать Резника действительно глупо. Да, он в чем-то неплох, борется с фашистами и не прячется за чужими спинами. Но, участвуя в заговоре, он предал советское государство – то самое государство, которому присягнул майор Павел Романов. Такое не прощается и за давностью срока не списывается. Классовую борьбу никто не отменял, советское государство обязано защищаться. Почему же он так раскис?.. Павел злился на себя и таращился на закрывшуюся дверь. Этот ренегат ему почему-то нравился, и он ловил себя на дикой мысли: действительно ли он хочет знать имена заговорщиков?.. …Головокружение от успеха продлилось недолго. Атака на воинский эшелон вышла скомканной, потеряли людей. Сутки ушли, чтобы добраться до нужного района мимо постов и вражеских разъездов. Эшелоны проходили через Бельфор на север раз в сутки. Место выбрали подходящее: километровый перегон от поворота до поворота, вдоль полотна – земляные валы, заросшие мелкими кустиками. Взрывчатку, которую притащили на себе, заложили в шпальную решетку. Ничто не предвещало неудачи, эшелон шел по расписанию. Что же произошло? Дрогнула рука у молодого макизара, когда он увидел громыхающий паровоз? Или он раньше времени повернул рукоятку? Взрыв планировался под колесами второго или третьего вагона, а прогремел перед локомотивом! Рельсы вздыбились, шпальная решетка разлетелась. Не успевший разогнать состав машинист резко затормозил. Взревел гудок, заскрежетали тормоза – поезд остановился в десяти метрах от разрушенного участка. Эшелон перевозил важный военный груз: боеприпасы, зачехленную технику на платформах, – охрана была усиленной. Разумнее было бы уйти, но Резник, возглавлявший группу, пришел в бешенство – какого хрена тащились за тридевять земель?! У бледного Антуана Лепье тряслись руки – парень был сегодня не в ударе. Он что-то бормотал, оправдывался. – Огонь! – злобно каркнул Резник. Партизаны засели слева по ходу движения. Оттуда они стали стрелять, забрасывать эшелон гранатами. Перепуганный машинист повалился на пол кабины. Несколько охранников, спрыгнувших с тормозной площадки, повалились замертво. Горстке партизан противостояли солдаты вермахта. Из вагона охраны, стоявшего неподалеку, повалила толпа. Солдаты спрыгнули на землю, залегли под колесами и открыли огонь из карабинов. Четверо залезли на склон и засели в кустарнике. Ответный огонь был плотным и безжалостным. Ахнул мальчишка Антуан, повалился замертво с простреленной грудью. Позиция оказалась невыгодной – немцы вели прицельный огонь по гребню косогора. Солдаты спрыгивали на противоположную сторону полотна и стреляли из-под вагонов. – Сан Саныч, уходить надо! – крикнул Павел. – Не наш день, в другой раз повезет! Охрана от поезда отходить не станет! Но Резник самозабвенно строчил из «МР-40». Кого-то зацепил и хищно засмеялся. Остальные не отставали, тоже разряжали боезапас.