Он ощупал себя, обнюхал лагерную одежду. Внешний вид не выдерживал критики. Лагерные робы узникам не выдавали, хотя такое иногда случалось. Ходили в истрепанном штатском, в нем же работали. «Обновки» случались, если умирал кто-нибудь из товарищей. Ботинками поделился погибший под завалом поляк, суконными штанами – француз Луи, художник из Лиона, случайно угодивший в облаву и поехавший в лагерь за другого парня. Заношенный пиджак и кофта достались после голландца по имени Йонас – бедняга скончался от чахотки, а перед сожжением с мертвых снимали всю одежду. Он выглядел, как нищий. Волосы превратились в паклю, борода росла клочками. Руки были иссечены нарывами и порезами. С внешним видом нужно было что-то делать. Полчаса спустя он вышел из леса на проселочную дорогу и тут же бросился обратно, услышав треск мотора: из-за липовой рощи вынырнул одинокий мотоцикл. Экипаж состоял из двух немецких солдат. Один навязчиво напоминал Кощея Бессмертного – такой же худой, костлявый, с невыразительными глазами. Он сидел за рулем прямо, как штык, мотоциклетные очки были задраны на каску. Лицо казалось вырубленным из замшелого камня. В коляске развалился его сослуживец с «МГ-42» и пулеметной лентой через плечо. Мотоциклисты проехали мимо кочки, за которой притаился контрразведчик. Облако дыма вырвалось из выхлопной трубы. Павел неприязненно посмотрел им вслед. Без них никак, эти черти везде! Поле за опушкой было залито светом. В этой части света уже наступило лето – припекало солнце, гудели насекомые. Он лежал и удивлялся: ведь это одно и то же солнце, что в России, что во Франции, почему же все выглядит иначе?.. На грядках возились люди: таскали мешки с прошлогодней ботвой, искали перезимовавшие клубни. На глаза им попадаться не хотелось. Павел обогнул поле и выбрался к деревне, лежавшей в низине. Пару минут назад он пересек дорогу с указателем «Соли» – очевидно, название населенного пункта. Затаившись в канаве среди зарослей полыни, задумчиво принялся созерцать деревню. Она была немаленькой. Деревня прилепилась к склону, и дома взбирались на уступы. Через пересохшую речку был переброшен каменный мост – римский акведук в миниатюре. Дома сельских тружеников походили на коробки – облупленные, с ветхими оконными рамами. В черепичных крышах зияли проплешины. В небо вздымались массивные печные трубы. Деревенская улица уходила вдаль, петляя, как горный серпантин. В Соли было много зеленых насаждений, пышные вьюны прикрывали ободранные стены. На крайнем участке отсутствовала ограда, голубел крохотный прудик. К дому примыкало несколько построек. Помимо открытого дворика, имелся еще и закрытый, но лезть туда явно не стоило. За сараями между врытыми в землю столбами сохла постиранная одежда. Показалась женщина средних лет. Она прижимала к груди пустой таз – видимо, хотела снять высохшее белье. Но в доме заплакал ребенок, и женщина побежала обратно. Малыш оказался покладистым, вскоре замолчал. Появился мужчина в жилетке и с бородой, закурил. Сделал пару кругов по двору, потом вернулся в дом. Собаку хозяева не держали, поэтому Павел решился: выбрался из канавы и побежал к околице. Нужные «в хозяйстве» вещи он присмотрел заранее: широкие штаны подходящего размера и тонкую шерстяную кофту с глубоким вырезом. Воровать одежду до текущего дня не приходилось, по крайней мере, у живых. Жизнь давала крутой поворот, менялись и повадки. Было очень стыдно! Но для чего нужны исключения из правил? Он сдернул с веревки одежду, прищепки выстрелили в небо. Воровато озираясь, припустил дальше мимо глиняного метрового забора, опутанного вьюном. Впереди за сараями послышались мужские голоса. Павел резко сменил направление, перевалился через глиняную ограду и побежал к распахнутой двери одного из сараев. Не сказать, что он боялся французских крестьян, даже с ворохом чужой одежды в руках, но сдать его могли. Пусть не сразу, позднее, но что это меняет? Романов перепрыгнул через порог, завертелся. Сарай был просторный, густо пахло перепревшей травой (в углу возвышалась гора сена). Туда он и подался, когда голоса за порогом стали громче. Пробрался в угол и рухнул в траву, как в пуховую перину. Станут ли случайные прохожие заглядывать в чужой сарай?.. Голова не работала. Он зарылся в сено и замер, стал слушать. Мужчины прошли мимо. Но интуиция все же не подвела – брякнула антабка, соединявшая ремень с корпусом карабина. Сомнительно, что по деревне разгуливали макизары – французские партизаны, осложняющие жизнь оккупантам. Возможно, это местные полицейские на службе у режима… Голоса затихли. Настала хрупкая тишина. Потом за стенкой что-то захрюкало (интересно, что?). Ароматы царили убийственные. В дальней стене имелся еще один проем – очевидно, сарай соединялся с другими подсобками. Павел выбрался из травы и начал быстро переодеваться. В штаны и кофту впитался козий запах, но они были чистые. Самому бы не мешало помыться, прежде чем натягивать свежие портки… Свою грязную одежду он затолкал под солому и сел передохнуть. Слишком много движений, организм к такому еще не подготовился. Когда он ел в последний раз? Целую вечность назад, в лагерной столовой, под дулами автоматов. От слабости кружилась голова. Он привстал. Ноги подкосились, и он рухнул обратно в траву. Подленькие мысли витали в голове: «Стоит ли суетиться, куда-то спешить? У тебя вагон времени, пока немцы не схватят и не вернут в концлагерь. Наслаждайся жизнью, майор, поспи, здесь нет никого. Часок отдохнешь – пойдешь дальше, если придумаешь куда». Сопротивляться соблазну было невозможно, душистое сено манило, обволакивало. Он сдался: со стоном повалился в его объятия, начал зарываться, но до конца зарыться не успел – уснул. Проспал Павел недолго – кто-то испуганно ахнул, обнаружив в соломе чужака. Майор вскочил на колени, стиснув кулак. Не сказать, что это была минута славы. В краденой одежде, лохматый, с воспаленными глазами – он сидел в соломе и потрясал костлявым кулаком. Рядом в той же позе сидела испуганная девчушка лет восемнадцати и таращила на него лучистые глаза. Она была одета в шерстяное платье с глухим воротом, светлые волосы спадали с плеч. Девушка сглатывала и облизывала губы. Павел облегченно выдохнул, опустил кулак. Сонная дурь еще не выветрилась. Он поднялся. Девушка тяжело задышала, сузила глаза. Только сейчас он заметил, что она держит палку. «Оружие» лежало в соломе, девушка сжимала его так крепко, что побелели костяшки пальцев. – Тихо, мамзель, тихо, не надо нервничать, все хорошо… Мог бы и вспомнить, что знает французский! Но много он соображал в ту минуту? Зачем-то резко встал, и девушка вскрикнула, решив, что ее атакуют, сжала палку двумя руками. Павел опомниться не успел, как она с размаху ударила его по голени. Острая боль швырнула майора обратно, он глухо выругался. Круги плясали перед глазами. Вот же паршивка! А такая ангельская мордашка! – Папа! – вскричала девушка, сделав ударение на последний слог. Вот это совсем не входило в его планы. Но боль душила, Романов не мог передвигаться. Хорошо, если она не сломала ему ногу. Девушка поднялась, отступила на шаг и подняла палку на всякий случай. Он что-то бормотал, пытался разогнуться, просил не бить. Ума хватило перейти на французский язык, но это не впечатлило его мучительницу. Сарай действительно соединялся с другими помещениями. Из дальнего проема выбежал знакомый мужчина с бородой и вскинул охотничье ружье. Надо же было спрятаться именно на их территории! Павел разогнул спину и поднял руки. Палец крестьянина подрагивал на спусковом крючке. Он медленно подошел и мотнул головой девушке, чтобы отошла подальше. – Не стреляйте, месье, я не разбойник, – прохрипел Павел. – Просто шел мимо и залез в ваш сарай, чтобы передохнуть. Если не возражаете, я пойду дальше… Вбежала женщина с оглоблей в руках – ее он тоже видел во дворе. Женщине было за сорок, ее лицо сохранило приятные очертания. С натяжкой ее можно было назвать симпатичной. Но только не в этот момент, когда она защищала свой дом. Лицо француженки перекосилось, она шагнула вперед, вздымая оглоблю, будто знамя Парижской коммуны. – Эй, минуточку! – возмутился Павел. – Все в порядке, я никому не сделаю ничего плохого! Теперь точно не сделает. Женщина сурово смотрела, застыв со своей оглоблей. Ее супруг держал пришельца на мушке, при этом сохранял дистанцию и с ружьем обращался грамотно. Девушка, их дочь, отступила на задний план, но с палкой не рассталась. В глазах мадемуазель заблестело что-то сатирическое. – Надеюсь, мы разрешим это маленькое недоразумение? – предположил Павел. – Позвольте мне уйти, и мы забудем об этом неприятном инциденте. – Папа, ты заметил, что на нем твоя одежда? – проворковала девушка. Щеки залились краской: не умеешь воровать – не берись! Кто эти люди? Пособники местных фашистов? Людоеды, практикующие поедание беглых узников? На вид обычная семья. Еще имеется младенец, который плакал в доме, и мадам это сильно беспокоило. Родили в трудные годы оккупации? Или дочурка нагуляла, а все теперь его растят совместными усилиями? – Я верну одежду, – пообещал Павел. – Но дело в том, что моя окончательно износилась и, честно говоря, невкусно пахнет… Девушка прыснула. Мать строго на нее посмотрела, но та не вняла. Пуританское платье, видимо, было прикрытием, авторитетом в этом доме родители не пользовались. Мужчина передал ружье своей супруге. Та оставила оглоблю в покое и взяла бродягу на мушку, прищурив глаз. Мужчина подошел ближе. Он внимательно и оценивающе разглядывал незнакомца. Потом принюхался, сморщил нос. Интуиция за долгие месяцы не пострадала – эти трое не были похожи на пособников нацистов. Глаза мужчины были умные и явно видели больше, чем им показывали. Да и супруга не отличалась скудостью ума. Они вели себя настороженно, и этому было объяснение. – Кто вы, месье? – вкрадчиво спросил мужчина. – Вчера вечером бежал из концлагеря, – признался Павел. – Видит Бог, месье, я не собираюсь причинять вам вред. Надеюсь, и вы не станете… – Откуда вы бежали? – Бирхорст. Члены семьи недоуменно переглянулись, пожали плечами. Это название им ни о чем не говорило. Женщина стиснула цевье берданки. Она могла нажать на спуск в любой момент, и это следовало учитывать. – Это Германия, – пояснил Павел. – Окрестности Фрайбурга. Бежали несколько человек, выжил только я. Запрыгнул в поезд, ночь провел в вагоне. – Далеко же вас занесло, – пробормотала женщина. Дочь продолжала ухмыляться, разглядывая пришельца со смесью пренебрежения и любопытства. – Вы кто по национальности? – спросил мужчина. – Только не говорите, что француз. Языком вы владеете, но он вам не родной. – Русский. Все трое удивились. Даже девушка перестала усмехаться и сделала серьезное лицо. Мужчина смотрел придирчиво, словно читал мысли. – Красная Армия? – Да. Офицер. Сопровождал британский конвой. Судно потопили в Норвежском море. Попал в плен, с тех пор скитался по лагерям – от Норвегии до Германии. – Скажите что-нибудь по-русски, – попросил мужчина. С этим проблем не возникло. Павел многое хотел сказать, и половина слов его тирады не понравилась бы классикам русской литературы. Французы ничего не поняли, но состроили уважительные мины. Стоило ли все усложнять? Германские спецслужбы могли найти русскоговорящего агента и окунуть в дерьмо, но зачем отправлять его в обычную крестьянскую семью? Мужчина смущенно кашлянул, переглянулся со своей «половиной». Девушка склонила голову и смотрела с интересом, да так настойчиво, что стало неловко. На улице опять послышались голоса. Та же компания вооруженных людей шла обратно. Сельчане забеспокоились, стали переглядываться. Глава семейства приложил палец к губам, Павел понятливо кивнул. Люди смеялись, остановились за оградой. – Эй, Бернар! – крикнул кто-то. – Ты дома? Мужчина поморщился. Направился к двери и высунулся на улицу: – Ну дома. Чего тебе, Шарль? – Все в порядке? Карапуз у вас плачет, не слышите? – Да слышу, – отмахнулся хозяин. – Рене сейчас с ним, успокаивает. Разошелся сегодня, все плачет и плачет… Хотел чего-то, Шарль? – Девчонку вашу давно не видно, не приболела? – компания дружно засмеялась. – Да иди ты! – огрызнулся хозяин. – Некогда мне тут с вами разговаривать. Он захлопнул дверь и застыл, сжав дверную ручку. Местные полицаи не стали штурмовать забор. Посмеялись, что-то крикнули и отправились дальше. Семья облегченно перевела дыхание. Бернар раздраженно сплюнул. «С фашистами этот товарищ не сотрудничает», – отметилось в голове. Французу ничто не мешало сдать представителям власти безоружного человека. – Ладно, вы тут сами решайте, – заторопилась женщина, передала супругу ружье и заспешила в дом, где плакал маленький ребенок. – И что вы намерены делать, господин из Красной Армии? – прищурившись, спросил Бернар. – Учтите, вы не можете прятаться в Соли – так называется наша деревня. Здесь есть полицейский участок, часто приезжают немцы. – Мне бы поесть и помыться, месье, – потупился Павел, – если вас это не затруднит. Одежду вашу я верну – могу сейчас, могу позднее. Потом уйду в лес – надеюсь, встречу партизан. Не уверен, что до конца войны смогу вернуться на родину. Простите, что напугал вас. – Хорошо, мы вас накормим. Меня зовут Бернар Дюссо, супругу – Рене, а это наша дочь Мирабель. Есть еще вторая дочь, Патриция, но ей всего полгода. Идите в дом, – Бернар кивнул на проем в дальней стене. – Нужно пройти через свинарник и кухню – все строения соединяются. Если кто-то придет, немедленно прячьтесь… Мирабель, ну что ты встала как вкопанная – показывай гостю дорогу! Глава 5 Все было непривычно – другой мир, другая культура. Но что такое гостеприимство, здесь знали. На кухне было простенько – дощатый пол, половики, резные шкафчики на полу и на стенах. Окна прикрывали дешевые ситцевые занавески. В соседней комнате попискивала наевшаяся малышка – веселая девочка с пухлыми кулачками. Павел с жадностью набросился на еду. Сначала, правда, соблюдал приличия – ел вилкой, пользовался приборами по всем правилам столового этикета. Но с этой задачей он не справился: схватил ложку и стал давиться рассыпчатой картошкой, глотать с костями жареную рыбу, пахнущую тиной, но необычайно вкусную. Хозяйка подливала в картошку грибной соус, Павел одобрительно кивал, благодарил и снова загружал в себя еду. Крестьяне в этой местности не голодали. Хозяйка достала холодное мясо, предложила. Снова не хватило духу отказаться. Мясо было странное, по вкусу напоминало курицу, но точно не было курицей. Лучше не задумываться, почему французов прозвали лягушатниками… – У вас хороший аппетит, Поль, – сухо улыбался Бернар. – Не возражаете, если я буду звать вас на французский манер?.. Понимаю, вы долго голодали, еда в немецких концлагерях – печальное варево. Ешьте, не стесняйтесь. И не надо так торопиться! Если придут посторонние, на кухню их все равно не пустят. А если все же возникнет опасность, можете укрыться на чердаке, оттуда есть запасной выход. Сегодня можете остаться – переночуете, наберетесь сил. Но на этом, увы, наше гостеприимство закончится. Слишком опасно, вы же понимаете? У нас маленький ребенок и… большой ребенок, – он покосился на Мирабель, которая качалась в углу в кресле-качалке и украдкой посматривала на гостя. – Конечно, Бернар, я все понимаю. Вы очень любезны. Не хочу вас утруждать, могу уйти уже сегодня, если расскажете, куда лучше пойти. Вы держите связь с партизанами? Тень недовольства улеглась на чело Бернара. Полноценным связником он не был, но какую-то связь, безусловно, держал, чего не хотел афишировать перед посторонним.