– Марина, 36 лет, разведена плюс два, работает на заправочной станции… сбита ночью проезжающей мимо машиной (машина не остановилась)… множественные повреждения… четыре операции… шесть месяцев в реанимации, полное восстановление речевых и двигательных функций, готова к переводу в терапию. Медсестры причесывают улыбающуюся Марину, густые, чуть рыжеватые волосы собраны в косичку, косичка торчит над правым ухом. Вся левая половина головы выбрита, но волосы уже чуть отросли, и шрама не видно. Марину навещают дети – девочки лет шести и восьми, старшая сестра и начальник заправки. – Шломо, 56 лет, поступил в больницу с острым инфарктом… три недели назад проведена срочная операция на сердце… стабилен… готов к переводу на этаж. Шломо, опутанный проводами, сидит в кровати, у него грустные глаза, черные брови, седые виски. Шломо никто не навещает, свой инфаркт он заработал не дома и не на работе, а на малознакомой женщине, жена и дети его пока не простили. – Юлия, 19 лет, состояние коматозное… наркотическое отравление… третьи сутки… почечная недостаточность… У девушки исколоты не только руки, но и соски, так бывает, когда колоть уже некуда. Юлю тоже никто не навещает. С трудом нашли телефон родителей. К телефону подошел отец, выслушал. Сказал без всякого выражения: – У нас нет дочери, – и повесил трубку. – Ицхак, 70 лет, поступил вчера… падение с трехметровой высоты… пытался наладить антенну на крыше нового дома… перелом ребер… пневмоторакс… дренаж… стабилен. Ицхак лежит не шевелясь, на груди его повязка, из левого легкого торчит трубка, на лице беспокойство, он хочет скорей домой. К Ицхаку должна придти Гила, ей сорок, они недавно поженились. – Гила, где моя Гила? – шевелит сухими губами больной, к нему подходит медсестра, наклоняется, смачивает его губы мокрой палочкой, говорит, что Гила звонила раз десять и очень скоро придет. – Ну вот, смотри – это и есть реанимация, – Ирка гордо повела рукой вокруг. – Я здесь уже два месяца. И уходить не хочу. Помещение светлое и круглое, в центре – прозрачная «будка» – это сестринский пост, вокруг него двенадцать кроватей, все больные на виду, они присоединены к мониторам, кое-кто на искусственном дыхании, все гудит и движется, будто это не реанимация, а космический корабль, а в нем команда, и каждый занят своим делом, которое, к тому же, очень любит. – Ее в первые недели отсюда силой выгоняли, – засмеялся Дуду, повернулся к Ирке, поглядел ласково: – Помнишь? – Еще бы не помнить, – она качает головой. – А что делать? Я же ничего не понимала. Полный эфес (ноль). Стыдно было ужасно, особенно перед Ювалем. – Юваль – это наш заведующий, – поясняет Дуду. – А вот и он. Как описать Юваля? Если я скажу вам, что у него зеленые глаза, вы подумаете, что он любит женщин. Так он и любит, а разве можно нас не любить? Если я скажу, что он крепкий, стройный, накачанный, что на вид ему лет сорок, не больше, несмотря на его почти пятьдесят, то вы подумаете, что весь женский персонал больницы, сходит по нему с ума. Так и сходит, а почему бы и нет? Если я добавлю, что он умный и добрый, вы, пожалуй, влюбитесь в него сами. И будете абсолютно правы, потому что есть у Юваля еще одна особенность: он любит больных. Не вздыхает над ними, а борется до последнего. Не сдается. Хотя, может и вздыхает. Потом, когда никто не видит. А пока – сестрички бегают, санитарки носятся, стажеры, похожие на жеребят, ходят за врачами, ловят каждое слово, врачи смотрят на Юваля, а Юваль… – Дуду, – спрашивает Юваль, подойдя ближе, – ты приготовил выписку для Марины? – Да, доктор Леонов, – откликается Дуду, – ее переведут в терапию алеф, как только там освободится место. – Хорошо, – кивает заведующий и смотрит на нас. – Здравствуйте, девушки, почему стоим без дела? Ирина, как дела у Шломо? Ирка начинает отчитываться по больному, Юваль слушает, кивает, поглядывает на меня. Мне неудобно мешаться под ногами, и я собираюсь уходить. – Куда? – останавливает меня Юваль. – Нас еще не познакомили. Тебя как зовут? Ты же на стаже в педиатрии, да? Хочешь посмотреть, как Дуду сейчас будет вставлять катетер в подключичку? – Очень хочу, – и я от восторга забываю обо всем. – А можно? – Нужно, – усмехается он. – Ты же доктором хочешь стать, так? А настоящий доктор должен все уметь. Даже то, что никто на свете не умеет. Так что давай, переодевайся, будешь ассистировать. Я не забыла про кормление. И про Даньку тоже не забыла. Но я пошла и переоделась, и увидела, что у Дуду все получилось, а еще захотела сделать такую же штуку сама, и не один раз, а каждый день, потому что настоящая жизнь – вот она – в твоих руках, теперь держи ее крепко. Когда мы с Иркой вышли из реанимации, было уже темно. В отделении остался дежурный врач и Леонов. – Он часто допоздна остается, – сказала мне Ирка, и я кивнула – понятное дело, работа такая, самая лучшая в мире. Мы с ней запрыгиваем в автобус, усаживаемся, болтаем, а больница остается позади, вот она, словно огромный корабль, светится, покачивается, ждет нас обратно. Потому что теперь нам без нее никуда, и это здорово. – Ну так что у тебя с Илюшей? – напоминаю я Ирке. – Ты же хотела мне рассказать. Да и Дуду, я смотрю, на тебя поглядывает. – Дуду еще мальчишка, – усмехается Ирка, – хотя, конечно, славный. Он мне как брат, вот честное слово. А с Илюшей у нас любовь. Сумасшедшая. С ума по нему схожу. Даже и не знала, что так бывает. Правда, пару дней после Латруна он от меня бегал, ну а потом вернулся – сам, я не звала. Вернулся – и как приклеенный. И с каждым днем – все крепче, уже и не отодрать. Ирка смотрит на меня своими огромными глазами, в которых отражается вечерний Иерусалим, и мне становится тревожно. – Любовь, – повторяю я, – вот оно как. А что же Людмила? – Людмила – это проблема, – кивает Ирка. – Но уже ничего не поделаешь. – То есть? – не понимаю я. Ирка усмехается. – А то и есть. Влип он. То есть, конечно, и я влипла. Но женщине проще. Мы лучше умеем приспосабливаться. – Да к чему же приспосабливаться? – не понимаю я. – К чему, к чему, – ворчит Ирка, – к безвыходным ситуациям. Ибо, – и она поднимает вверх указательный палец и смотрит на меня важно, – ибо настоящая любовь всегда безвыходна. Я понимаю, что Ирка дурачится, хотя, кто ее знает, может, и нет. Вздыхаю. Что-то я не припомню никакой безвыходности у себя дома. Жизнь как жизнь. – Да ты не вздыхай, – улыбается Ирка, – все будет хорошо, вот увидишь. – Не может быть все хорошо, – я упрямо наклоняю голову. – Мучаете вы себя, вот что. И ее мучаете. Ирка смотрит на меня насмешливо. – Ах, вот ты как про это. – Как? – удивляюсь я. – А разве может быть иначе? Есть счастье для двоих. И несчастье для всех остальных, разве нет? Была Людмила, мужняя жена. А будет «Людмила разведена плюс два». Ирка сжимает губы в узкую полоску. – Счастье двоих, говоришь? Да я дышать без него не могу. А все остальные меня не интересуют. Она отворачивается и смотрит в окно. Молчит. Я молчу тоже. Может, Ирка и права. Но почти незнакомая мне Людмила – она ведь тоже живая. Перед нужной остановкой Ирка встает, кивает мне, мол, «пока», начинает пробираться к выходу, останавливается, оборачивается, бросает: – Ты не понимаешь одного. Не только мне без него не жить. Но и ему тоже. Две наши жизни против ее одной. Простая математика. Ирка выходит, я еду дальше. Дома голодный Данька, уставшая бабушка и все остальное святое семейство. Прошел еще один день длиной в целую жизнь. Наверное, у настоящих врачей всегда так. Каждый день – лишь дорога без конца, вместо конца – свет, а это значит, что не может быть в жизни безвыходных ситуаций. Как думаешь, Ирка? И последняя мысль перед тем, как провалиться в сон: «Скоро выучусь, сама узнаю». Глава пятнадцатая Будни больничные однообразными не назовешь – все время что-нибудь случается. А уж праздники всегда с сюрпризом. Пару дней спустя нас с Иркой отыскал Фуад, тот самый медбрат из хирургии, влюбленный в прекрасную Сару, и торжественно вручил розовые открытки с двумя белыми голубями на них. – Приглашаю, девочки, на свадьбу, в четверг, через две недели, у меня в деревне, хоть и недалеко от города, но для всех моих друзей из больницы я заказал автобус, он вас привезет на место, а то еще заблудитесь. И он улыбнулся, счастливый. – Свадьба! – воскликнула Ирка. – Да еще в арабской деревне, это же настоящая романтика! Фуад, вы с Сарой просто молодцы! – Причем тут Сара? – и Фуад удивленно поднял свои белесые брови. – Мою невесту зовут Фатима. Мы с ней помолвлены с самого детства. Не знаю как, но я мгновенно все поняла и стала потихоньку дергать Ирку за халат сзади, чтобы она заткнулась со своими восторгами. Фуад повернулся и пошел по своим делам, а мы остались стоять посреди коридора, открыв рты. – Пойдешь? – спросила меня Ирка. Я поглядела в ее растерянное лицо.