Что это значит, она не знает, да и не собирается выяснять. По крайней мере, пока. – Знаешь, у меня ведь совсем не было опыта семьи, – говорит Ирка. Они лежат уже не близко, но все еще рядом. Ирка рассказывает все подряд, все, что приходит в голову, и такое с ней тоже – в первый раз. – Папа погиб, когда я была совсем маленькая, а мама потом так замуж и не вышла. Говорила, что боялась, что новый отец меня обижать будет. Может, и правильно сделала, я не знаю. Тут ведь не угадаешь, правда? Ирка заглядывает ему в глаза. Илюша лежит на спине, одна рука обнимает Ирку, другая, с сигаретой, отставлена в сторону. – Ну… – тянет он, вспоминая вчерашнее, – тебя не очень-то обидишь, – и смеется. – Покурить хочешь? – спрашивает он. – Нет, – вздыхает она, – мне нельзя. Испуганно взглядывает на Илью, но он не слышит ее последних слов, потому что именно в эту минуту звонит его телефон. Илья вскакивает, глядит на номер, строго смотрит на Ирку, показывая ей знаками, мол, тихо, берет телефон и снова усаживается на кровати, к Ирке спиной. – Алло. Люсик? Это ты? Ага, привет. Нет, все нормально. Почему не звонил? Дежурство было тяжелым. Да. Не спал вообще. Ага. Нет, сейчас нормально. Нет, сегодня без операций, меня на выписки посадили. Приеду? Так приеду, как всегда, часов в пять. Да. Хорошо. И я тебя. И я тебя целую. До встречи. Он нажимает отбой. Пару секунд сидит спиной к Ирке. Зажигает новую сигарету. Ложится. Закидывает руку за голову. Курит с закрытыми глазами. – Все в порядке? – спрашивает Ирка на всякий случай, а на самом деле для того, чтобы напомнить о себе. – Да, – откликается Илюша, не открывая глаз, – все супер. Еще бы чашечку кофе. Ирка вскакивает, начинает суетиться, хлопает дверками кухонных шкафов. Полуденное солнце заглядывает в окно. Солнцу кажется, что это комната молодоженов. Ирке кажется, что теперь все будет лучше, чем раньше. Илье кажется, что пора бросать курить. Глава четвертая – Скажи, Илюша… Ирка улыбается, делает паузу. Вот если б можно было поставить на паузу целый день, ах, как было бы здорово. И пусть пылит дорога, ведь она пылит только для них, пусть оливы машут зелеными флагами вслед, пусть Великий Город приближается, а потом снова убегает – высоки его стены, бесконечны его дороги, белолицы его дома. Розы укутывают его ноги, небо роняет звезды, гляди, гляди, две из них сцепились – падают, теперь не разлучить. – Скажи, Илюша… – Что, Ириш? Надо же, как мало надо для счастья. Услышать свое имя из уст возлюбленного. Ирка наклоняется к его плечу, вжимается носом, всем лицом, посапывает, довольная. Илья смеется: – Ты похожа на зверька. Ласкового и вечно голодного. Ну, зверек ты мой, говори, о чем спросить хотела? Руки Ильи расслабленно лежат на руле. Дорога на удивление пустая, вот что значит будни. Вдоль обочин стоят босоногие оливы, лениво перебрасываются словами, потягиваются, обнимают себя ветками за плечи, где-то вдалеке слышно, как ослики перебирают копытами, забираясь вверх по склонам холмов, как мелкие камни осыпаются с тропинок, а кусты чешут жесткие затылки, поглядывая на случайных путников. Солнце зависло чуть ниже своего зенита, прилипло к небу, словно яйцо к сковородке, задумалось и больше не спешит. У Ильи тепло в животе, тепло, но не так нестерпимо, как бывает, когда страсть. А совсем по-другому, будто вдруг щенок за пазухой, и ты смотришь на него с умилением, а он тебе в ответ безмолвно: «Теперь я твой насовсем». Ирка отрывает лицо от его плеча, почти мурлычет. – Я что спросить-то хотела… Она тянет и тянет с вопросом, не потому, что вопрос такой важный, а потому, что времени у них впереди – целая жизнь. Так ей хочется думать и так она думает, а все сомнения и обиды мы оставим на далекое потом, то, которое за горизонтом, где обязательно молния и гроза. – Спрашивай, ну? – смеется Илья. – Я тебе все, как на духу, расскажу. Он смешно щурится и добавляет хитрым голосом: – Ну, почти. Ирка смотрит на него и ловит себя на мысли, что повторяет все его ужимки, словечки, все выражения лица, а ведь это форменное сумасшествие, и такого никогда не было. «Вот бы оказаться у него дома, – думает Ирка, и сердце ее сладко замирает, а потом проваливается и катится прочь. – Стать бы маленькой, совсем маленькой, и пусть он домой пойдет, а меня в кармане забудет, а я все-все услышу, все пойму. Интересно, какой он дома?» – Птичка моя! – доносится голос Ильи издалека. – Ты смотри не спи. Я не согласен. Мне тебя еще не хватило. Так что за вопрос-то? Ее небольно корябает это странное «еще», и она продолжает: – Очень даже простой. Скажи… А у тебя было много…ну… других… других женщин? Она выпаливает свой вопрос и хочет спрятаться ему в подмышку, потому что стыдно. Он улыбается. Надо же, как чудесно он улыбается. Этот уголок рта и небольшой шрам на подбородке. И шея, в которую так приятно утыкаться. Отчего ей кажется, будто они знакомы друг с другом даже не жизнь, а две? Мало того, что знакомы. Знают друг друга вдоль и поперек, вот как. И Ирка вспоминает, что им всегда не хватает времени на разговоры. Так бы, кажется, болтали и болтали, неважно, о чем. Такого, кстати, тоже с ней не было раньше. Может, у мамы спросить – что это с ней такое? Но мама утверждает, что женщина – это букет гормонов, а гормоны – это всегда временно, как сорванные цветы, вот и узнаем, пару месяцев спустя… – Что узнаем? – переспрашивает ее Илья. Оказывается, Ирка кое-что вслух бормотала, вот так оказия. – Да ничего мы не узнаем, – смеется она, – и так все ясно. – Что же тебе ясно? – улыбается он в ответ. – Две вещи, – отвечает она решительно. – Первая – женщин у тебя было видимо-невидимо, иначе откуда бы ты был таким м-м-мм… умелым, а второе – мне на всех твоих женщин форменным образом наплевать, потому что главное для меня – совсем другое. Вернее, – поправляется она, – для нас. Главное – для нас. – Так, – тянет он, ни на шутку удивляясь. – У меня в ответ на твои две вещи свои две вещи, то есть два уточнения. Начну с того, что мне интереснее. Что значит – «умелый»? Прошу пояснить. Ну а на второй вопрос – что для тебя главное, ты мне потом, при случае ответишь. – Ну уж нет, – качает головой Ирка. – Во-первых, главное – не для меня, а для нас, а во-вторых… Во-вторых, именно с этого самого главного я и начну, чтобы ты не отвертелся. Она поглядывает на него, проверяет, не сердится ли, вроде не сердится, и слава богу, можно продолжать. – А про умелость твою, – Ирка тут почти мурлычит, – это же самое вкусное, а значит, потом, на десерт. Что скажешь? И она смотрит на него, усмехаясь не так, как раньше, усмехаясь особенно, зная совершенно точно, что он сейчас ею любуется, и это настоящая победа, потому что все, что между ними происходит, – это не розовые слюни, а настоящая война, пусть и не за Второй Храм, но за нечто не менее святое, а может, и более. Ирка кладет руку себе на низ живота и вдруг точно понимает, что у нее будет мальчик. Понимает, что им с Ильей не просто хорошо вместе, а вместе лучше, чем врозь, что расстаться им теперь, пусть и ненадолго, будет невмоготу, что осталось только рассказать об этом Илюше, и необязательно словами. Иногда достаточно нащупать слабое место. Не просто нащупать, а умело щекотать. А про то, что место это у всех мужчин одно, и имя ему – тщеславие, мы про это никому, правда, Ирка? – Главное, – начинает Ирка, и голос у нее заговорщеский и детский, чтобы сбить торжественность момента, – главное – это то, что мне теперь от тебя никак не отлепиться и не убежать, да, по правде говоря, и не хочется. – Так, – наклоняет голову Илья, морщит нос, сейчас он попытается перескочить на следующую тему, но Ирка знает, что он ее услышал, что зерно упало, затаилось, ждет удобного момента, чтобы прорасти. – Так, – повторяет Илья. – Ну, теперь давай про другое, давай, давай, рассказывай, что ты там про меня поняла? И Ирка хохочет, довольная, и рассказывает ему о том, какой он… и как она его… и… Но мы оставим их на мгновение. Пусть говорят о своем прекрасном. Потому что прекрасное – у каждого свое. Потому что вдалеке уже показался Иерусалим, и сейчас он более торжественный, чем вблизи, и в него больше, чем всегда, хочется влюбиться. «Так, наверное, и у людей, – думает позже Ирка, затихнув, прижавшись к плечу Илюши и прикрыв глаза, – издалека многие нравятся, а как до дела доходит, то иногда хочется убежать на край света. Столько мужчин вокруг, поди найди свой Иерусалим». И она поднимает голову и снова смотрит на Илью. Все уже сказано между ними, теперь только молчать. «Дура я дура, – закусывает она губу, – влипла по полной. Ну и что теперь? Мучиться, страдать, воровать чужое счастье? Ловить его на вранье? Представлять их вместе? И зачем мне все это?» Звучат вопросы, ответов на которые нет, впрочем, давай уж признаемся, они не так уж и нужны, бежит дорога, поднимая пыль, несется машина, в машине двое – ты и твой возлюбленный, и пусть течет неспешная беседа по камням воспоминаний, да и не беседа это, а ручей – веселый и быстрый, из которого в конце концов обязательно родится река страсти. Если, конечно, вам с возлюбленным есть, о чем поговорить. Ну и, понятное дело, если вы нащупали его слабое место.