Говорят, после отпуска, любая страна становится родной. Посмотрим. – Так что там про царя Давида? – интересуется брат, колечко сигаретного дыма улетает вниз, в долину, мы возвращаемся каждый из своих мыслей и начинаем прислушиваться к тому, о чем рассказывает бабушка. – Отец мой был портной. И его отец был портной. И отец отца, так мне рассказывали, тоже, – неторопливо начинает бабушка, ловко орудуя иголкой. – Но если отмотать время далеко назад, то один из моих прародителей, конечно же, был раввином. Иначе откуда мой папа мог знать столько библейских историй? Вместо сказок, каждый вечер он рассказывал мне и братьям по одной библейской притче. Многие я помню, многие позабыла. А есть одна, про царя Давида, которая не дает мне покоя. Бабушка вздыхает, поворачивается ко мне. – Ты рассказала про свою Ирку, и я снова эту историю вспомнила. Хотя на первый взгляд нет там ничего похожего. Но это только на первый. Вот послушайте. И мы переносимся в далекое прошлое, в жар и марево над Иерусалимским дворцом, на каменную крышу, где стоит царь Давид и наблюдает за купающейся в своем дворе прекрасной Вирсавией. Сброшен хитон и сандалии, только длинные черные волосы укрывают тело цвета топленого молока, только розовые бабочки мелькают в волосах, или это нежные пальцы ее? Солнце светит нещадно, все мысли и желания царя Давида – как на ладони. Велик царь Израильский, многие страны и земли покорил он, а со страстью своей справиться не может, пришла страсть и затмила всю историю его народа, все откровения любимого им Бога, все десять заповедей, которые и есть смысл жизни. Ибо страсть – это солнце, а разум – это луна, и бывают дни, как этот, когда страсть затмевает разум, и нет и не может быть от нее спасения – и неважно – царь ты или пастух, первосвященник или скромный отец семейства. – Чтобы заполучить чужую жену в свое полное владение, пришлось царю Давиду послать храброго Урию, мужа Версавии, на верную смерть, и совершил он грех великий, который всегда будут помнить его потомки, но никогда не проклянут за него. – Почему? – удивляется брат. – Некрасиво он поступил, хоть и царь. Отчего же не проклясть, чтоб другим неповадно было? Бабушка вздыхает, продолжает: – А все потому, что от брака с Версавией родился у царя Давида великий царь Соломон, который принес народу Израиля великое благо и великую мудрость. Много позже из этого семени, как утверждают христиане, – тут она косится на маму, – родился сам Иисус. Вот и получается, что от великой любви рождаются великие дети, что добро может родиться от зла, а как это объяснить – я не знаю, – признается бабушка в конце своего рассказа. Берется снова за нитку, принимается ее вдевать в иголку. Воздух вокруг замер, не колышется. Холмы и долины полны ароматом лета. Данька притих, заснул у деда на плече. Где-то в Иерусалиме Ирка сидит на плоском камне во дворе больнице, рядом с ней сидит Илья, рука его у нее на талии, а мысли далеко-далеко, там, на каменной крыше, где жар и марево, где страсть вот-вот победит разум. Глава одиннадцатая – Значит, Илюша, наш с тобой мальчик, – Ирка положила руку себе на живот, – будет великим человеком. Тогда все замерли. Нет, праздник не был испорчен, просто Ирка встала, подошла к Ювалю, обняла его, поздравила с днем рождения, взяла сумочку и тонкую кофту со стула, пошла к выходу. Все заговорили разом, вот ведь – вроде неловкость, а с другой стороны – облегчение, можно забыть на какое-то время про болезнь Юваля, можно подумать и поговорить о чем-то другом. Тем более что Илья не усидел, вскочил, огляделся по сторонам, наткнулся на требовательный взгляд Юваля, кивнул и бросился догонять Ирку. Он нагнал ее уже на улице, она шла, держа спину прямо, закинув сумочку на плечо, кофта волочилась по тротуару. Илья подошел, дальше они шагали рядом. Никто из них не проронил ни слова, просто шли и шли, пока вдалеке не показались стены Старого города. Воздух был темно-синий и густой, над Башней Давида горела Первая Звезда. Ирка села на каменный выступ на тротуаре, обняла себя за плечи и принялась молчать. Илья поднял Ирку, стащил с себя свой модный пиджак, постелил его на камень, сверху еще пристроил ее кофточку, усадил обратно. Ирка была будто тряпочная, небо давило на плечи, Старый город пытался рассказать о своем, но кроме Первой Звезды его никто не слушал. Башня Давида вертела своим минаретом из стороны в сторону, пыталась рассмотреть, кто это там у ее подножья и почему они так громко молчат. – Вон Башня Давида, погляди, – сказал Илья и уселся рядом с Иркой. – Говорят, что, если забраться на самый ее верх, можно дотронуться до неба. – А зачем? – спросила Ирка. – Есть другие, более легкие способы, – и она повернулась и посмотрела ему в лицо. – Более легкие способы дотронуться до неба? – подхватил Илья, он обрадовался, что за эти пятнадцать минут, что они шли рядом по темным улицам, Ирка не разучилась говорить. – Ну да, – кивнула она, – мы с тобой уже много раз это проделывали, – Ирка посмотрела на него совсем не грустно, а даже весело, а может, отчаянно. Илья придвинулся ближе, обнял ее за плечи. – А теперь давай, рассказывай, – сказал он. Ирка прижалась к нему, как котенок. – Да особо нечего рассказывать. Срок уже немаленький. Аборт я делать не собираюсь. Будет у тебя, Илья Батькович, теперь две жены. Как у Якова, помнишь? Лия и Рахель. Чур я – Рахель, та, которая любимая, хорошо? Она подняла к нему лицо. Башня Давида наклонилась еще ниже, чтобы рассмотреть влюбленных. Первая Звезда оторвалась от неба и покатилась к Башне, зацепилась за острый полумесяц на верхушке, обняла его руками и ногами, крепко-крепко, да там и осталась, чтобы уж навсегда. – Хорошо, – произнес Илья медленно. – А знаешь, что означает имя Рахель? – Нет, – сказала Ирка, – но наверняка что-то хорошее, так? – Точно, – усмехнулся он, – Рахель означает «овечка». – Ну, значит, на том и порешим, – отозвалась Ирка и снова уткнулась ему в плечо, довольная, засопела. – Не знаю, не знаю, – отозвался Илья, – меня в этой истории не устраивает только одно. – Только одно? – улыбнулась Ирка. – Да ты счастливчик. И что же это одно? – Меня не устраивает судьба Рахели. – А чем плоха ее судьба? – удивилась Ирка. – Насколько я помню, именно Рахель была матерью Иосифа, именно она считается праматерью колен израилевых. – Рахель умерла в родах, – ответил Илья и поцеловал ее в висок, – а ты будешь жить вечно. – Я не хочу вечно, – закапризничала Ирка. – Возражения не принимаются. Кто здесь главный вообще? – нахмурился Илья. – Вот он, – сказала Ирка и снова положила руку на живот, – он главный. Я назову его Давид. Башня Давида довольно кивнула, Звезда чуть было не скатилась с верхушки минорета, но в последний момент удержалась. – Мы, – вздохнул Илья, – мы назовем его Давид. И ночь заговорила вокруг: сверчки в высокой траве кинулись обсуждать последние новости, камни на мостовой начали зализывать следы вчерашних прохожих, а небо достало из карманов все остальные звезды и принялось на них дышать и натирать рукавом, короче говоря, готовиться к рассвету. – Давай посидим еще? – попросила Ирка. – Мне совсем не хочется домой. – Давай, – кивнул Илья, – дождемся рассвета, а потом я тебя провожу, хорошо? – Хорошо, только что ты скажешь дома? – Ничего не скажу, я предупредил, что вечеринка затянется до утра. – Да я не про вечеринку, – усмехнулась Ирка. Илья вздохнул. – Не знаю, что скажу. Люся – она такая… – Какая? – нахохлилась Ирка. – Долго объяснять, – махнул он рукой, – да и не к чему. Ты пойми: ни она, ни я не готовы к этому разговору. Черт. И еще эмиграция эта. Ну как я их брошу, как? – Ты и не бросишь. Ты будешь им друг. И все. – Как у тебя все просто, – покачал головой Илья. – Конечно, просто. Жизнь коротка, так зачем ее усложнять. Впрочем, есть еще один выход. – Какой? – недоверчиво спросил Илья, и Ирка поежилась – и от его голоса, и от этой недоверчивости тоже. – Можно пока ничего не говорить. Давай дождемся родов. Вдруг я и правда умру, как Рахель. Тогда и говорить ничего не придется. Только обещай не бросить нашего сына, ладно? Ирка давно уже плачет, просто неслышно и без слез. Илья ничего не отвечает. Он прижимает ее к себе крепко-крепко, и они ждут, когда придет рассвет, приведет за руку надежду, и все сразу решится само собой.