Я грустно посмотрела в пол. Всем детям хочется, чтобы родители всегда их поддерживали. Моя мама была не такой. – Я вижу, как он взволновал твое сердце. Но не позволяй ему разбить его. – Кого? – не поняла Ария. И тут же забыла про свой вопрос, перескочив на более насущную тему: – Мама, мне не нравятся эти банты! Я не пойду на бал в этом кошмарном платье! – А мне нравится твое платье, – не согласилась я. – Ты меня услышала? – холодно поинтересовалась матушка, внимательно разглядывая светло-розовое одеяние младшей дочери. – Да, только партнерские отношения. Хоть и больно было слышать от нее такие слова, когда душа рвалась встать на защиту Ричарда, я сказала то, что она хотела услышать. И голову с ее плеча не убрала. Она все же моя мама. Я часто задумывалась, почему люди совершают плохие поступки. Почему одна женщина строит козни другой, почему мужчины устраивают дуэли, когда кто-то оскорбляет их даму сердца, почему иногда для достижения цели люди не гнушаются даже убийством. И поняла в какой-то момент. Когда находишь свое счастье, всеми силами стараешься продлить его, удержать, лишь бы оно никогда не покидало тебя. Твое маленькое счастье. Твой смысл жизни. Из-за сильного дождя, внезапно обрушившегося на Акторию в последнюю неделю, отменили сразу две гонки подряд. Но нам с Ричардом некогда было переживать. Мы просто наслаждались друг другом. Это было похоже на наваждение, будто тебя полностью сметает волна, а ты вроде и хочешь вырваться, барахтаешься, но в конце концов сдаешься – потому что стихия сильнее, да и под водой, оказывается, так уютно. Только дышать тяжело. Я задыхалась. Он заставлял меня задыхаться. Раньше мне казалось, что такие эмоции могут вызвать только гонки или, если брать высокую планку, Недельный залет. Случайный прохожий никогда не сможет понять, почему наездники так стремятся пройти это испытание, за которое, кроме кубка и уважения собратьев, ничего не присуждается. Все дело в чувствах. Лететь целую неделю по специальной трассе, без всяких указателей, ориентируясь только на карту, самостоятельно добывая еду и ночлег, – это достойно уважения. Быть победителем – значит быть сильнейшим. И мне казалось, что этот азарт, адреналин, желание стать лучшей, доказать самой себе, кто я такая, – это все, что мне надо. Но, как выяснилось, чувства могут быть и сильнее. Особенно когда они взаимны. Ричард чувствовал это. Чувствовал то же, что и я. Он ничего не говорил, но по его поступкам все было понятно без слов. Когда мы вернулись в замок, я с удовольствием отметила, что Элина тут больше не живет. А когда попыталась уточнить у мужа, правда ли, что он ей оставлял синяки во время интимных утех, он недовольно попросил больше никогда ее не вспоминать. И я, возможно, слишком быстро и слишком наивно, но все же с глубоким умиротворением поняла, что Элины в нашей жизни уже не будет. Если бы мы с Ричардом не поженились, что предопределило нашу встречу, я бы все равно в него влюбилась. Я бы влюбилась в него на гонках, я бы грезила Тимом Донгом, отмахиваясь от вопросов Симоны, заверяя ее, что ненавижу этого самовлюбленного наездника. Но я бы не смогла его ненавидеть. А если бы мы встретились на балу – а вдруг? – или в столице, или на благотворительном вечере, или в парке, или случайно перекинулись взглядами на тесной улице, я бы все равно влюбилась без памяти. Все наездники стремятся к свободе. Такова наша природа. Как только ты оседлал дракона, ты больше не привязан к земле. Хоть раз вкусив неба, ты уже не сможешь от него отказаться. Но что, если ты добровольно лишаешь себя свободы? Что, если ты привязываешься к кому-то так сильно, что теряешь кусочек своей личности? Что, если ты просто отдаешь кому-то часть себя? Так, наверное, иногда бывает: прикрываешь слезящиеся глаза и вдруг остро понимаешь, что если с твоим мужем что-нибудь случится, то никакое небо тебя уже не удержит. Ты просто не сможешь жить без него. Мало. Вот как я могла описать то, что происходило в моей жизни в последнее время. Мне было мало дней, мало Ричарда, мало счастья. Я, как последняя эгоистка, постоянно желала большего, мне хотелось проводить с мужем каждую свободную секунду. Я очень боялась все это потерять. Боялась настолько, что даже переживала, когда Ричард летал на Каре, хотя еще недавно считала его непобедимым наездником. Но ведь даже он не застрахован от случайностей. Я знала, что счастье не вечно. Что рано или поздно это пройдет. Что невозможно день за днем наслаждаться друг другом так, что от самого тебя не остается ничего. Я готовилась к пресловутому маминому «вы остынете друг к другу». Но к этому невозможно подготовиться. Беда всегда выбирает такой момент, когда ты меньше всего защищен. Когда ты наконец-то вырываешься на гонки, когда ты кокетничаешь с мужем на земле, пытаешься обогнать его в небе, забыв про весь мир. Когда нет ничего важнее, чем скорость, леденящий ветер, твой дракон и адреналин, разгоняющий кровь в организме. Если я и боялась, то только за Ричарда. Мы не являлись парой, о которой пишут романы, нас не настигла несчастная, неразделенная любовь. Наша история была бы неинтересна обществу. И это давало мне надежду, что у нас все может закончиться хорошо. Я думала о многих. О многом. Только о себе почему-то забыла. Этой ночью было особенно темно. Небо без луны я никогда не любила. Единственным светом оказалось пламя, вырывающееся из пасти драконов. Стоял туман, хотя он нередок в этих местах, особенно возле земли. Рядом с пиками гор воздух буквально раскалялся, забивая легкие. Я отстала, потому что Рогатый Дог постоянно меня подрезал, хоть и не причинял видимого вреда. Ричард вырвался вперед. Мне оставалось только с грустью смотреть на его спину, которую я едва-едва могла различить в ночи. Удар пришел слева. Это был дракон. Он влетел в нас с такой силой, что Фенька не смог удержать высоту. Его крутануло в сторону. Едва мы сориентировались, как в этот же бок пришелся второй удар, отталкивающий нас дальше с трассы. Перед глазами поплыло. Я не успела среагировать. А когда головокружение прекратилось и я сумела сфокусировать взгляд на противнике, выпуская первые метательные льдинки, он ответил нам шипами. Рогатый Дог приказал дракону бить на поражение. Животное размахнулось хвостом, и в Феньку полетел целый ряд шипов. Они были намного длиннее того, что когда-то вонзился в меня. Шипы без труда пробили драконью чешую. Фенька взвыл. Я согнулась от боли, передавшейся мне через нашу связь. А затем последовал еще один удар. Мы с драконом могли думать только о боли, она вызывала утробный вой – и его, и мой, он разносился на многие километры вперед, отражался от скал и затихал в тумане. Мы даже не поняли, когда рухнули на землю. Фенька не мог лететь. Я не могла думать, слезы катились из глаз – как реакция на нечеловеческую боль. Но я взвыла еще громче, когда ногу зажало телом дракона. Рядом приземлился Рогатый Дог – его очертания с трудом различались в кромешной безжизненной тьме. Я ничего не понимала. Что происходит? Почему он это делает? За что с нами так? Не понимала ничего, кроме надвигающейся опасности. Больше желая защитить не себя, а Феньку, выставила руки вперед и, когда наездник приблизился, ударила по нему стихией. Дога прижали к скале ледяные оковы. Его дракон встал на дыбы, и от его воя, смешавшегося с постанываниями Феньки, я не выдержала и захныкала как маленький ребенок, зажмурилась и скривила губы в ужасающей гримасе. – Освободи меня! – заорал Рогатый Дог. Я почти ничего не видела, кроме шевелящихся теней, поэтому действовала наугад, исключительно желая защитить своего дракона во что бы то ни стало. Вскинула руки, создавая вокруг Рогатого Дога плотный ледяной кокон. Слышно было только, как наездник колотит по нему руками, но крики уже стали невнятными. Дракон, учуяв опасность, двинулся на потенциального врага. Из последних сил пришлось вырастить на его пути острые ледяные пики. Они задержали бы его на минутку. Возможно, на две. – Джон? – сначала услышала удар лап о землю. Только потом вопрос. Это был голос Факса. Кажется. – Позови Донга, – провыла я, чувствуя, что еще немного и потеряю сознание от боли. Ногу под Фенькой начало сводить. – Позови Донга! – А что происходит? Я заметил, как ты потерял управление, но… – Позови Донга!!! – закричала я, отрывая голову от земли и снова падая на твердую поверхность.