– Хорошо. Я приподнялась, села. Ричард поднялся на ноги и, нагнувшись, помог мне подняться. Осторожно забрал полотенце, повесил его на крючок. Довел меня под руку до ванны, проследил, чтобы я без проблем забралась в теплую воду. Мне почему-то казалось, что сейчас он позовет Эрту – обещал ведь, но он остался. Рядом со мной. Уселся возле ванны на небольшой, уже давно промокший коврик. Я согнула ноги в коленях и принялась задумчиво выводить круги на воде. Между нами возникло странное молчание, медленно обрастающее напряженным непониманием. Ричард хотел, чтобы я заговорила, а я не хотела говорить. Не хотела его расстраивать. И мы молчали, будто познакомились только вчера и, оказавшись в одной ванной комнате, испытывали жуткую неловкость. – Герда уже на шестом месяце, – неожиданно сказал герцог, сменив позу на более расслабленную: прислонился спиной к бортику, одну ногу вытянул, другую согнул и уперся локтем в колено. – После родов сестра хочет на время уехать из столицы. Говорит, ребенку нужен свежий воздух. – Хорошо, – кивнула я. – Нам придется подготовить несколько комнат к их приезду. – Да, – согласилась, а затем задумчиво добавила: – Нужно ведь устроить детскую. – Думаю, стоит сделать кроватку на заказ. – Чтобы не возникло никаких неурядиц, – поддержала я. – И игрушки. В детской должно быть много игрушек. – Если будет девочка, то никаких фарфоровых кукол. – Разобьются, она поранится, дети вечно все ломают. – К тому же она маленькая, вряд ли ей интересны куклы. – Нужно весь пол застелить мягким ковром, – внесла я предложение. – Если ребенок упадет, то на мягкое. – Сделаем камин, чтобы было тепло. В последнее время ночи холодные. Только надо подумать, как лучше вывести дымовую трубу. – Придется убрать все острые предметы, – пробормотала я. – Да, снимем со стен картины, мало ли что. И тумбочки тоже уберем, там же острые углы. – На окнах нужно сделать решетки, дети ведь такие неугомонные. На секунду отвернемся, и все, ребенок выпадет. Страшно даже представить. – Лучше разместить детскую на первом этаже. – Ричард, похоже, все продумал. Оценив в уме составленный план, мы озадаченно переглянулись. – Если мы ей расскажем об этом, твоя сестра к нам не приедет, – пробормотала я. Муж усмехнулся и покачал головой. – Мы придумали для ребенка какую-то тюрьму, – согласился он. – Я ничего не знаю о детях, – откровенно поделилась с ним. – Я тоже. Вдруг стало тихо-тихо, будто мы оба оказались в совершенно пустой комнате. – Ты вовсе не обязан сидеть рядом со мной, – пробормотала негромко. – Знаю. – Я в порядке. – Нет, – покачал он головой, – ты не в порядке, Марита. И не пытайся убедить меня в обратном, я не слепой. – Ты не должен забивать себе голову всякими пустяками, – нарочито безмятежно пожала плечами, безотрывно глядя на воду. Ричард перестал изображать из себя путника, случайно оказавшегося в этом месте и пристроившегося передохнуть с дороги. Он резко сел на корточки и облокотился на бортик. – Мы поклялись друг другу «и в горе, и в радости»! – зло сказал мужчина. – Нет, не клялись. – Ладно. Хуже моих клятв трудно что-то придумать, но нормальные люди клянутся друг другу быть вместе и в горе, и в радости. Я стиснула зубы, отвернулась от мужа, уставилась в потолок. Сморгнула слезы, затем повернулась и выдавила: – Я не хочу быть в горе. Я устала быть в горе. Я больше не могу переживать, не могу больше плакать. От меня… от меня уже ничего не осталось, я так больше не могу! Я хочу только «в радости». Только «в радости», Ричард. Он грустно усмехнулся, почему-то посмотрел на меня не с привычным негодованием, а с нежностью. – Не может быть радости без горя. Так не бывает, – сказал тихо. Вытянул руку и погладил по мокрым волосам. Я стиснула зубы еще сильнее, но потаенная боль вырвалась наружу. Даже страшно представить, какую жуткую гримасу увидел мой муж. – Я боюсь, – выдавила, не сумев сдержать рвущиеся наружу рыдания. – Хорошо, – кивнул Ричард, придвигаясь ближе и обнимая меня за шею. Моя голова прижалась к его груди. Он промок из-за меня. – Поплачь, станет легче. – Нет, нет, не могу. Оказалось, еще как могу. Так мы и сидели. Он меня обнимал, а я рыдала у него на груди, смешивая всхлипы с невнятными фразами, отчаянно рвущимися наружу: – Я боюсь неба, Ричард. Я боюсь летать. Я туда больше не хочу. – Тише-тише, – успокаивающе гладил он по голове. Знал прекрасно, что никакие слова тут не помогут, поэтому просто был рядом. – Как такое могло случиться? Я столько времени жила только небом, а теперь? Я боюсь, я боюсь! – Все будет хорошо, – говорил он. – Рогатый Дог меня чуть не убил! Еще бы чуть-чуть, и все, все, все! Как… как представлю, что снова сяду на Феньку, а он получит еще шипов. Из-за меня. – Тише… – Я тогда эмоции включила. Просто чтобы проверить, что он еще жив. И мне стало… так… так больно. Я упала, потому что боль была невыносимая. – Я знаю. – Объятия стали еще крепче. – Ты прекрасный наездник, а я нет. Я не умею летать, я не могу. – Это не так, – прошептал он мне на ухо, – без мелкого Джона эти гонки потеряют всякий смысл. От этих слов я заплакала еще сильнее. …и в горе, и в радости… Я лежала на кровати, смотрела в потолок и раздумывала над этой фразой. Ведь это обоюдная обязанность: быть друг с другом и в горе, и в радости. А я постоянно создаю условия исключительно для горя. Рядом со мной нет никакой радости. Я не заслужила такого мужа, как Ричард. Он заботился обо мне так, как не заботилась даже мама. Просидел со мной в ванной целый час, а может, больше. Без лишних слов помог домыться, затем отвел в свои покои, уложил спать. И лежал рядом, не отходил никуда, делал вид, что спит. Но он не спал. Когда Ричард засыпает, он начинает сопеть. А сейчас его дыхание было ровным. – Я чувствую твой взгляд, – сказала тихо. Молчание, а затем насмешливое: – Что, мне теперь на жену нельзя посмотреть? – Можно. Перестала разглядывать потолок. Вместо этого повернулась на бок и легла лицом к мужу. Сложила ладони под щекой и принялась смотреть на него. А он смотрел на меня. – Что? – не выдержала первой.