«Я причинила вам боль, герцог Бёме. Вы имеете полное право отомстить мне». Вот только месть его была вовсе не болезненной, не жестокой. — Марита, — хрипло позвал он, нависая надо мной, — пожалуйста, не притворяйся. — Я и не… — Будет только хуже, родная, — перебил он. — Иначе мы не поймем, как сделать все правильно. …сделать все правильно… Муж и жена должны узнать друг друга полностью. Мы жили разным ритмом, разными фантазиями, разными желаниями. Теперь нам предстояло подстроиться друг под друга. Это я поняла позже. Ричард посчитал, что нам достаточно только его опыта. Этой ночь он не дал мне сделать ничего, не позволил ответить ему такой же лаской, какую дарил мне. Одним властным движением муж раздвинул мои ноги в стороны. На мой испуганный вскрик прошептал что-то успокаивающее, но я уже залилась краской до самой макушки, радуясь, что в комнате темно. Он как-то пообещал мне, что скоро я пойму: язык дан человеку не только для разговоров. И я поняла. Поняла настолько, что едва не задохнулась от собственных ощущений. Мне казалось, что все стоны, которые описывались в любовных романах, были не чем иным, как обычной вульгарностью и преувеличением. От меня исходило лишь тяжелое дыхание, казалось, что на большее я точно не способна. Ну как можно кричать во время занятия любовью? Но губы и пальцы Ричарда вытворяли со мной такое, что в какой-то момент я не выдержала — начала отвечать на его движения. И чем сильнее я выгибалась, тем острее становились ощущения, пока меня не пронзила такая волна экстаза, что отозвалось все тело. Почувствовала, как Ричард с силой сдерживает мои ноги, желающие сомкнуться и переждать волну. Из горла вырвался стон. После этого я уже не могла молчать. Муж распалил мое тело до предела, заставил дрожать от страсти и удовольствия. Я даже не почувствовала боли, когда он вошел в меня. Только выгибалась, стонала, ласкала свою грудь, добавляя остроты ощущениям. Он двигался медленно, осторожно. А когда усиливал нажим, спрашивал: — Тебе нравится? Мне нравилось. Мне очень нравилось. По мужчине было видно, что такой темп ему не подходит, но он действовал предельно осторожно, боясь причинить мне боль. Но какая тут могла быть боль… — А так? — И он усиливал нажим. — Да… да… — исступленно выдыхала я, приподнималась к мужу, обхватывала его за шею и притягивала к себе, чтобы быть ближе, ближе, ближе к нему. — Я сделаю кое-что. Скажи, если не понравится, — хрипло прошептал он и несильно сжал мне горло. Это была тьма. Он был мягок, нежен, заботлив и жесток одновременно. В нем скрестилось невозможное. Но я знала, что смогу с этим справиться. Мне хотелось, чтобы он получил такое же удовольствие, как и я. Его движения стали резче, рука сжала горло. Это произошло во второй раз. Меня ослепило дикое, ненормальное, безобразное и самое прекрасное удовольствие в мире, показывающее, ради чего люди совершают грех прелюбодеяния. Тело напряглось, как струна, а затем наступила разрядка, и я не просто застонала, я закричала низко, утробно. Услышала, как Ричард что-то сказал или, может, тоже застонал. Разобрать не удалось. Меня пронзило столько разных чувств, и все — на пике удовольствия, стыда, радости, счастья, сожаления, что только телу стало легче, и страстная дрожь отступила. Дыхание немного успокоилось, из глаз покатились слезы. Я не сразу поняла, что плачу, ведь мне было так легко, так хорошо, и я с таким упоением обнимала мужа, гладила его руки, спину, что слезы никак не должны были появиться. Как только раздался первый всхлип, Ричард приподнялся и недоуменно посмотрел мне в лицо. — Марита? — в его голосе промелькнул испуг. — Ты чего? Что не так? Я остервенело покрутила головой, сжимая губы, чтобы больше не было никаких всхлипов. — Тебе больно? — Ричард перекатился на край кровати и сел. — Рана? — Все хорошо, — гнусаво выдавила я и сама устыдилась того, насколько жалобно это прозвучало. — Это я? Тебе было больно из-за меня? — тихо спросил он. Я не выдержала и закрыла лицо руками, потому что объяснить свои слезы не могла. А когда он видит меня такой, сразу думает какие-то глупости. — Нет-нет-нет, — поспешно сказал он, склонился надо мной и отнял ладони от заплаканного лица, — не закрывайся от меня. Только не сейчас. Почему ты не сказала, что тебе не нравится? Даже в полумраке было видно, насколько огорошенный, виноватый у него вид. И в глазах очевидный страх, что, возможно, мы совсем не подходим друг другу. — Мы с этим справимся, — успокаивающе гладя меня по голове, сказал Ричард. Больше, кажется, для себя. — Нужно просто понять, что тебе нравится. Мы с этим справимся. Я вырвала свои ладони из его крепких рук и притянула мужа к себе. — Мне хорошо с тобой, — прошептала быстро, отчаянно, чтобы он понял наконец, что дело не в нем. — Мне с тобой очень хорошо. — И добавила едва слышно: — Не бросай меня. Пожалуйста. Он, конечно, мало что разобрал. Мои слова вряд ли могли передать весь страх, что я почувствовала, когда поняла, что вынужденный брак перестал быть таким уж вынужденным. Главное было донести до Ричарда, что мне с ним хорошо. И слезы эти вовсе не из-за него. Это обычный страх потери. Обычный… обычный?! Я ненавижу привязанности. Никогда не знаешь, что чувствует другой человек. Возможно, ты видишь в нем опору, а он в тебе — обузу. И в один прекрасный день ему не составит труда залезть в петлю, даже не оставив своей дочери предсмертной записки, где он говорит: дело не в тебе. Ты не виновата. Ты не была для меня обузой, и в петлю я полез, потому что слабак. В Ричарде я видела гораздо большее, чем просто опору. И знала: если он бросит меня так же, как отец, я вряд ли смогу с этим справиться. Сладко потягиваясь, я медленно приближалась к лестнице. Меня выпроводили из комнаты первой, чтобы никто ничего не заподозрил и чтобы я заказала «две большие курицы, картошку, томатный сок, кружку нива, сухарики, ну и себе что-нибудь». Не утруждая себя лишними размышлениями, восстановила связь с Фенькой и банально предавалась счастливым эмоциям, поэтому никаких опасностей не ожидала. За шиворот меня схватили так резко, что я даже испугаться не успела. Вскрикнуть тоже — рот зажала огромная ладонь. И встрепенуться не получилось, потому что меня уверенным движением втащили в пустую комнату. — Ты кинуть меня решила?! — разъяренно прошипел Рогатый Дог. — Зачем так делать?! — возмутилась, чувствуя, как душу накрывает запоздалый страх, смешивающийся с облегчением. — Зачем так пугать?! Совсем сдурел?! — Я же сказал — после гонок! Ты тупая, что ли? У меня вырвался огорченный вздох. На подобные ругательства я уже давно не обращала внимания, но в этот раз стало обидно. — Сейчас я тебе помогу, успокойся. Только покажи, что с тобой, — отозвалась тем не менее вполне добродушно. Рогатый Дог нахмурился. — А с тобой что? — спросил он низким голосом. — Ты как-то изменилась. Я пожала плечами, параллельно разминая мышцы шеи. — Косынку можно снять? А то у меня все чешется из-за нее. — Угу, — хмуро отозвался он и подошел к окну, где было лучше видно благодаря луне. А затем закатал рукава. — Вылечи это. Я только-только положила на кровать головной убор, повернулась, чтобы посмотреть, что там, и застыла в оцепенении. Всю мою прежнюю радость, счастливую улыбку, притаившееся в душе тепло как рукой сняло. Как будто я упала с огромной высоты облачных мечтаний и с размаху впечаталась в землю. По медицине мне давали лишь основы, преподаватель никогда не углублялся в эту науку, потому что был в ней некомпетентен. Все, что я знала, — эта болезнь пришла с южных островов. Ее называли «красной смертью». Это была не чума, потому что передавалась через кровь. И первые красные бубоны выскакивали не только на шее, но и на руках. — О господи, — прошептала ошарашенно. — Я… я не знаю, как это лечить. Шаг назад сделала непроизвольно. Да, болезнь не передавалась по воздуху, но страх перед смертью оказался сильным.