Оставшееся до вечера время я посвятила общению с магией. Раньше я принимала ее как данность и не заостряла внимания на своих ощущениях, но сейчас отмечала все, что казалось мне интересным. Например, в нашем мире я чувствовала мягкое раскрытие сил, в Аурихэйме магия вспыхивала сразу. Здесь я чувствовала ее неотделимо от себя постоянно: в каждом вздохе, в каждом движении пальцев, над которыми мерцала жемчужная дымка, в родном мире она зарождалась во мне лишь тогда, когда я того хотела. Чем больше я обращалась к магии, тем больше понимала суть слов Золтера об истинной силе: мы с ней действительно были единым целым. Мне не нужно было ее звать, она была со мной каждое мгновение, струилась по моему телу, бежала по венам, раскрывалась цветами и жизнью. После того, как у меня на балдахине вырос цветок, я поняла, что стоит остановиться и прекратила. Не то, чтобы это меня напугало (что может сделать маленький безобидный цветок?), но я была достаточно подкована в магии, чтобы понимать, что если чего-то не можешь объяснить, в это погружаться не стоит. По крайней мере, пока рядом не будет того, кто может. Я ожидала, что за мной придет Лизея, но Золтер явился лично. Окинул меня отстраненным взглядом и поинтересовался: — Ты ужинала? — Чтобы меня стошнило на глазах у всех? — хмыкнула я. — Увольте. Публичные казни и наказания не возбуждают мой аппетит. На самом деле я была не вполне уверена, что поступаю правильно: все-таки для магии нужны силы, но мне кусок в горло не лез. Во-первых, потому что смотреть на истязания Ирэи мне совершенно не хотелось, а во-вторых — по причине того, что я задумала. — Что же его возбуждает? — поинтересовался он, отточенным жестом подавая мне руку. Это было как-то слишком по-энгерийски, поэтому я даже не сразу нашлась с ответом. Обычно его аэльвэрство предпочитало приказывать или брать, так что подобный джентльменский жест совершенно выбивался из образа. Раздумывая над этим, я поняла, что что-то странное творится не только с моей магией, но и с Золтером. Пока я не упустила эту мысль, надо будет к ней вернуться. После того, как вернусь к себе. — Вы сегодня так милы. Мне ожидать солнца и радугу? — Ты была бы не ты, если бы не сказала что-то подобное, — хмыкнул он. Но руку не убрал, и я добровольно положила ладонь на сгиб его локтя. — Ты не ответила на вопрос. — Он не показался мне интересным, — хмыкнула я. — Тем более что раньше вас это не интересовало. — Интересует сейчас, — коротко произнес он, и мы направились к дверям. Вся дикость ситуации заключалась в том, что мы шли не на званый ужин, а смотреть на наказание, но вели себя именно как собравшиеся на официальный прием. Еще большая дикость — то, что я уже начинала к этому привыкать, но самая, пожалуй, из ряда вон — то, что я иду рядом с мужчиной, который предпочитает брать женщин силой и делает вид, что все хорошо. Эта мысль заставила отнять руку. — Что-то снова не так? — Снова? — я приподняла брови. — Оно постоянно не так. — Что именно? — С чего предпочитаете начать? — С чего угодно. Но не сейчас. Поговорим об этом за ужином. Я не ослышалась? Он сказал — поговорим? — Руку, Лавиния. — Это прозвучало привычно-жестко, проходящие мимо элленари склонились, но Золтер даже не взглянул в их сторону. Ладонь я вернула на место, вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, что кроется за столь резкими переменами. То ли это очередная игра, то ли… не знаю. В любом случае, серьезный разговор нам сегодня точно предстоит. Не знаю, состоится ли он за ужином (после того, как я покажу всем, на что способна жизнь), но в том, что избежать его не получится, можно было не сомневаться. Украдкой взглянула на повелителя Аурихэйма, когда мы вышли к лестнице — что раньше, что сейчас, я не могла его понять. Может быть, в этом все дело? В том, что элленари непостижимы. Да и можно ли понять существо, которое прожило бесчисленное множество лет? Сколько ему вообще лет? Перевела взгляд на картину, отражавшую суть магии и ее зарождение. Смерть и жизнь, вливающиеся друг в друга, рассыпающиеся искры стихий — пламя и лед, земля и воздух. А ведь в нашем мире почти не осталось магов стихии, да и здесь я их не встречала. Целительскую магию вообще сложно выделить во что-то особенное, ее проявления — именно то, о чем Золтер говорил про мужчин-магов. Использование силы крови, зелий и созданных давным-давно плетений, возможно, усовершенствованных и доработанных. О, сколько знаний можно было бы найти здесь! Тереза бы многое отдала, чтобы к ним прикоснуться. И кажется… я тоже. — Стихии угасают, потому что из Аурихэйма уходит жизнь? — неожиданно спросила я. Он скользнул взглядом по моему плечу. Я бы сказала, огладил, от этого не-прикосновения стало жарко даже в насквозь промерзших стенах его замка. — Годы жизни в Энгерии все-таки не истребили желания поглубже погрузиться в магию? Я поправила волосы, заставляя их лечь на плечо. В Аурихэйме предпочитали прически попроще, преимущество отдавали распущенным волосам, украшенным завитками, иногда несколько прядей чуть поднимали наверх. — Желание ничто не способно истребить. Если оно искреннее, — заметила я. — Да, ты права. — Признание моей правоты от Золтера звучало еще более странно, чем все остальное. Тем не менее, чем ближе становились распахнутые двери и внутренний двор, залитый иссиня-черным пламенем и вспышками молний, тем больше мне становилось не по себе. Поэтому я предпочла продолжить: — Вы сейчас про искренность или про стихии? — И про то, и про то. — А что насчет сил хэандаме? Он усмехнулся. — Силы хэандаме возникли, как полная противоположность магии. На них не способны повлиять ни смерть, ни жизнь. — Тем не менее они умрут вместе с Аурихэймом, если мы ничего не сделаем? «Мы» сорвалось с моих губ случайно, но взгляд Золтера после них оказался слишком глубоким. К счастью или не очень, мы уже шагнули во двор, и рев толпы взмыл ввысь, чтобы с грохотом обрушиться по стенам замка на нас. Элленари приветствовали своего повелителя. Мне было не привыкать к местным развлечениям, но все же сейчас я поморщилась. Среди пестрой толпы, ожидающей расправы над женщиной, с которой танцевали в одном зале и которой говорили комплименты, мне не был никто интересен. По большому счету, мне здесь вообще ничто интересно не было, но я не без потайного злорадства представляла, как вытянутся их лица, когда я отпущу магию. Аурихэйм не признает смертных, Аурихэйм не признает смертных. Сегодня посмотрим, кто и кого здесь не признает. Сделать все нужно было до того, как начнется наказание, и в идеале наказание не должно было бы состояться, но меня все равно потряхивало. — Ты такая напряженная, Лавиния. — А вы такой отзывчивый! — огрызнулась я. Особенно когда увидела помост. Да что ж за раса-то такая, а! Вечно им надо над кем-то показательно издеваться. — Снова думаешь о том, насколько мы мерзкие? — хмыкнул Золтер. — Как вы угадали? В прошлый раз меня сопроводили к трону, на котором он восседал, в этот раз мы шли к нему вместе, вот только соседнего кресла больше не было. Разумеется, я же больше не будущая королева, а так, пленница. Пленницам не положено сидеть, им вообще ничего не положено. — Видимо, ты плохо знакома с историей. Публичные казни были любимой забавой смертных в Темные времена. — С историей я знакома хорошо, но в Темные времена у людей было помутнение рассудка из-за давлеющей власти магии. У вас оно, здесь, кажется, не проходит. Золтер снова хмыкнул, и, когда мы приблизились, опустился на трон. Ни один мужчина (достойный, я имею в виду) в Энгерии не позволил бы себе сесть, когда стоит женщина, но с достоинством у них тут большие проблемы. Боюсь, что не только с достоинством. Чувствовать магию, как вторую суть, было необычно, но я уже начала привыкать. По крайней мере, сейчас, когда напряженная, вглядывалась в арку, из которой в сопровождении двух стражей вышла Ирэя. Чем ближе они подходили, тем сильнее внутри натягивалась невидимая струна. Раскаленные волосы принцессы полыхали в ночи, а вот лицо было неестественно-белым. Я глубоко вздохнула, когда она поднялась на помост. В нашу сторону элленари не смотрела, но когда Золтер вскинул руку, и над двором растянулась тишина, я увидела, как ее ногти вонзились в ладони. — Поскольку оскорбление, нанесенное аэльвэйн Лавинии моей кузиной, касается лично ее, — его голос ворвался в шипение плетей, готовых обрушиться на спину Ирэи, — я счел верным предоставить ей самой решить, какого наказания достойна Ирэя. Аэльвэйн Лавиния? Тишина, повисшая после этих слов, оказалась гораздо более громкой, чем можно себе представить. Взгляды, обращенные на меня, были весьма говорящими — изумленные, яростные, полные неверия. Они скользили по мне, тяжестью опускались на плечи, оплетали, как паутина. Тем не менее из толпы не донеслось ни звука: как Золтер и говорил, оспаривать его слова не решались. Ирэя все-таки повернулась к нам. Точнее, повернула голову, и взгляд ее горел такой ненавистью, какую мне не доводилось видеть еще никогда. Подозреваю, что отданное в руки смертной право решать ее участь само по себе оказалось гораздо более страшным наказанием, чем боль, которую могла причинить плеть. — Я не желаю наказания для ее аэльвэйства. В тишине мой голос прозвучал очень громко, а мне так вообще показался оглушающим. — Ты уверена, Лавиния? — Уверена, — отозвалась я, выравнивая дыхание и мысли.