Значит, Ронгхэйрд. Тот самый Ронгхэйрд, говоривший с Наргстреном. — И у нас… мы понравились друг другу, это нормально, — Лизея подбирала слова, как если бы не представляла, что сказать дальше. — У нас был секс, и у меня было множество любовников до него. Я поставила чашку. На всякий случай, потому что в Энгерии не принято о таком говорить и потому, что «множество любовников» прозвучало как-то очень буднично и обыденно. Словом, даже возбуждающий аппетит энгерийский чай лучше пусть пока побудет в чашке, чем окажется на мне. — Но ни к одному из них я не испытывала такого… такого… — Лизея развела руками. — Не представляю, как это назвать. Я увидела его с другой в коридоре, и у меня в груди как будто солнце вспыхнуло. Это ненормально, я не должна была, но я наговорила ему столько всего, и мы поссорились. Мне до сих пор не по себе, и я не могу понять, почему. Это так странно. Да, хорошо, что я все-таки поставила чашку. — Это не странно, — сказала я, глядя на нее. — Лизея, чувства — это не странно. Странно целовать другую, когда есть ты. То есть… Я не знала, как вообще облечь свои мысли в слова. Раньше мне даже в голову не приходило, что придется о таком говорить и такое объяснять. — Тебе больно, потому что ты увидела его с другой, и это нормально. — Нет! — горячо возразила Лизея. — У меня уже были другие, и у них были другие, мы просто… — Значит, ты их не любила. — Я не могу любить, — Лизея удивленно посмотрела на меня. — Элленари не испытывают чувств, и с Ронгхэйрдом поначалу все было в точности так же. Я не выделяла его из других, все было легко и просто. Потом… что-то произошло. Потом произошла влюбленность. Вот как это объяснить элленари, которые «не испытывают чувств»? — По-моему, тебе стоит с ним снова поговорить, — сказала я. — И рассказать все то же, о чем ты рассказала мне. — Вы… ты так думаешь? — Именно так. Если он заинтересован в тебе, он поймет. — Он во мне заинтересован, просто я ненормальная, — Лизея опустила голову. — Я хочу, чтобы он не смотрел на других. Я вздохнула. — Пей чай, Лиз, — сказала я. — Когда мы закончим завтрак, поговоришь с ним. А я поговорю с Амалией. — Разве я вам… тебе сегодня не понадоблюсь? — Понадобишься, но я вполне могу подождать. Тем более что пока мне будут помогать одеваться и делать прическу. Лизея улыбнулась, и мы вернулись к завтраку. Который я ела не сказать, чтобы с удовольствием: мысли об Амалии не давали покоя. Как бы там ни было, таким настроениям пришла пора положить конец, и пока Лизея будет откровенно говорить со своим Ронгхэйрдом, я так же откровенно объясню, что для меня подобное поведение неприятно и недопустимо. Знакомые вкусы навевали мысли о доме и о тех, по кому я скучала всем сердцем. Я даже смотрела в сторону тумбочки, где под диковинным светильником (мини-деревом со странными светящимися в темноте листьями) лежало кольцо Винсента. Я обнаружила его вчера вечером, когда мы с Льером попрощались у дверей, из чего сделала вывод, что он заранее распорядился, чтобы перстень принесли сюда из моих старых комнат. Может быть даже принес сам, и мысли об этом опасно грели сердце. Которое совершенно точно не стоило согревать именно так. После завтрака Лизея пригласила служанок, которые принесли мне платье и принялись колдовать над прической. Примеряя самые разные варианты, девушки щебетали о том, что мне пойдет, а что нет, и делали это так громко, что мы не сразу обратили внимание на то, что уже не одни. Первой его почувствовала я, а в следующий миг увидела — отражение Золтера в зеркале. Служанки притихли мгновенно, и я тоже. Правда, внутри себя — потому что не представляла, что Льера привело в эту комнату в такое время. — Оставьте нас, — приказал он, и спустя миг мы уже были вдвоем. То есть втроем, но второй Льер мирно сопел на кушетке. Не успела я об этом подумать, как муж уже шагнул ко мне. 4 Осознание того, что я даже в мыслях вот так… просто назвала Льера мужем, заставило сердце забиться чаще. Особенно когда он коснулся моих волос, почти собранных в высокую прическу. — Вы что-то хотели? — поинтересовалась я. — Мы с тобой уже давно на «ты», Лавиния. Я хотела сказать, что всегда перехожу на «вы» (привычка, крепко сидящая во мне с детства, впитанная с воспитанием матушки), когда волнуюсь, но решила, что это будет лишнее. Совершенно точно лишнее, потому что ни капельки я не волнуюсь. С чего бы? — Хорошо, ты что-то хотел? — Да. Безумно. Хочу провести этот день с тобой. После такого я даже не нашлась, что сказать, а Льер уже скользил пальцами по моим волосам. Подчиняясь магии, пряди расплетались, ложились на мои плечи мягкими волнами. От этих прикосновений все внутри переворачивалось, на коже вспыхивали огненные цветы. Можно сказать, что меня он почти не касался, но в этих не-прикосновениях было больше откровенности, чем даже в тех ласках, которые я помнила. — Чтобы провести со мной день, обязательно разбирать мою прическу? — спросила я, и голос даже не дрогнул. — Обязательно, — сказал он, пропуская волосы между пальцами. — Вечером нам предстоит бал… — Да, очередной праздник. Про бал у элленари мне нравилось говорить гораздо больше, хотя сами балы не нравились (по крайней мере, ни один их них для меня пока не задался). — Ты не можешь себе представить, что для нас значит возрождение Аурихэйма. — Отчего же? Могу, — я кивнула. Полог безмолвия прокатился над нами, заключая в кокон, за который не пробьется ни единого звука. — Но если все было так просто, зачем Золтеру требовался от меня ребенок? Льер глубоко вздохнул и на миг оставил мои волосы в покое. Впрочем, лучше бы он продолжал с волосами, потому что теперь подался вперед, поставив ладони на столик по обе стороны от меня. Между нами оставались считаные дюймы, и его близость чувствовалась так остро, что мне невыносимо хотелось податься назад. Сократить это расстояние, стереть его, уничтожить. Почувствовать его пальцы на своих обнаженных плечах. Лишь усилием воли я заставила себя сосредоточиться на нашем отражении и на своем вопросе. — Золтер ни с кем особо не делился своими планами, — произнес он. — Говорил только то, что считал нужным. Да неужели. — Помимо этого, о возрождении Аурихэйма пока говорить рано. Жизнь уже просыпалась однажды… ненадолго, но потом снова сошла на нет. Сегодня ко мне должны прийти с первыми донесениями о том, что происходит с Пустотой. Сегодня вечером я должен буду рассказать об этом всем. Он говорил так, словно это для него ничего не значит, но я понимала, что на самом деле это значит многое. Элленари, которые чувствуют первые ростки жизни в умирающем мире, сейчас с надеждой ждут первых весточек. Первых счастливых весточек о том, что им больше не нужно будет вести обратный отсчет. Каково это — быть бессмертным, но знать, что твой мир с каждым днем медленно, но верно уходит за Грань? — Мы, — сказала я, глядя ему в глаза. — Мы расскажем об этом всем. Кажется, Льер такого не ожидал, потому что по лицу его прокатилась волна чувств. Черты Золтера смягчились, на миг даже показалось, что сейчас я увижу совсем другое лицо. — Как скоро станет понятно, что происходит? — поспешила сменить тему. — Недели будет достаточно. — Ты поэтому объявил неделю веселья? Чтобы у твоих подданных не было возможности… Я хотела сказать «переживать», но поняла, что слово «переживать» — не совсем то, что подходит для элленари. Или наоборот, теперь уже подходит? Правда, в следующий миг я поняла, что говорю с Льером не просто как с мужем, но как с повелителем, и мне стало окончательно не по себе. — Почему ты носишь личину Золтера? — спросила прямо. — Почему, если ваш заговор удался? Почему, если было столько недовольных, если… — Не спрашивай меня об этом, Лавиния. — Почему?! — я вскочила, вынужденно оттолкнув его, оказавшись лицом к лицу. — Что такого в этом простом вопросе? — Ничего. Или все, — Льер смотрел мне в глаза. — Поверь, если я не говорю об этом сейчас, значит, на то есть причина. — Причина? Твое нежелание говорить правду. В сочетании с ним слово «поверь» звучит очень странно. Равно как и твое предложение начать все сначала. Нельзя начинать отношения с недоверия, Льер. Я смотрела ему в глаза и ждала, смотрела и ждала до тех пор, пока не осознала: ничего не дождусь. Черты Золтера вновь стали жесткими, взгляд — таким, каким он должен быть. — Что ж, значит пусть все остается, как есть, — резко произнес он. Чего я ждала, спрашивается?