— Знаю, звучит необычно, — Эртея развела руками. — Особенно в мире элленари, где все привыкли к тому, что магию можно беспрестанно черпать словно из глубокого колодца. Но в нашем мире тоже есть порядок вещей, и я сама когда-то была прародительницей магии жизни. Проще говоря, самой обычной элленари. С моих губ сорвался смешок, потому что самая обычная элленари звучало примерно как самая обычная богиня. — Одной из первых. Я отказалась от бессмертия, чтобы наблюдать за миром из самого его сердца, ушла за Грань, когда поняла, что бабушка Альхиины и прадед Золтера станут достойными преемниками. Собственно, в какой-то степени я стала артефактом. — Значит, элленари все-таки можно сделать артефактом? — уточнила я. — А ты весьма прагматичная, — заметила Эртея. — Я тут говорю тебе о том, что тебе спасли жизнь ценой собственной… — Бессмертие — это все-таки немного другое. Но я так долго была в Аурихэйме той, кто ничего не понимает, что отказаться от твоих ответов сейчас было бы величайшей глупостью с моей стороны. К слову, о бессмертии. Как такое возможно? — Элленари рождаются бессмертными, — она потянулась, как если бы у нее действительно могла затечь спина. — И если не гибнут в сражениях, не подвергаются казни или не предают своего повелителя, сами выбирают, когда им уйти за Грань. Законы смерти и жизни в Аурихэйме тоже никто не отменял, и когда ты умерла, Ангсимильер отдал свою жизнь, а точнее, то, что делало его бессмертным за возможность тебя спасти. Отказавшись от этого, он обрел способность безболезненно лгать, ну и так, по мелочи — думаю, еще возможность чувствовать так же остро, как смертные. Последнее, правда, сомнительный дар. Особенно рядом с тобой. Эртея задумчиво посмотрела на меня и подвела итог: — Теперь его смерть станет обычной смертью спустя шесть, семь или восемь ничтожно коротких десятков лет. Но вообще я бы даже настолько не загадывала, из-за того, что он заварил, ставлю на пару месяцев. От такого прогноза я задохнулась. — Ты… вы… о чем ты сейчас говоришь?! — Ну нет. Ты же не надеешься, что я вот так просто расскажу тебе все? — она хитро прищурилась. — По-моему, вам давно пора откровенно поговорить. Тем более что он так упорно пытается к нам пробиться. Она снова посмотрела наверх, и я последовала ее примеру. Только сейчас поняла, откуда исходил этот странный звук: шипение и скрежет издавали изумрудные искры, отскакивающие от щита. То, что нас окружает щит становилось понятно лишь по ним, они вспыхивали — и скатывались по сверкающей поверхности переливающегося под солнцем купола. — Он пытается построить портал. А ты его не пускаешь. — Я?! — Ну не я же, — хмыкнула Эртея. — Зачем мне его не пускать? Действительно, зачем? Если она добровольно одобрила наш союз. — Кстати, о нашем союзе, — сказала я. — О чем? — Вот об этом, — я вытянула руку, на которой сиял брачный браслет. Эртея даже вперед не подалась, а вот скользнувшая от Арки дымка окутала мое запястье, чтобы мгновением позже от браслета не осталось и следа. — Иллюзия, — вздохнула она, а я смотрела, как на моей коже проступает узор Золтера. — Что значит — иллюзия?! Никакого благословения не было?! — Разумеется, нет. Как я могу тебя благословить, если на твоей руке узор другого мужчины? — То есть, мы с Льером не женаты? И почему на мне до сих пор этот узор, я же не связана с Золтером до самой смерти?! Вопрос остался без ответа, потому что шипение стало громче. Раздался тонкий звук, нечто среднее между лопнувшей струной и мыльным пузырем: купол сверкнул на прощание и исчез. Пространство раскроило знакомое сияние портала, из которого шагнул мой совершенно точно уже-не-муж. Впрочем, шагнул — это слабо сказано, он ко мне бросился, подхватывая и помогая встать на ноги. — Все в порядке? Почему ты сидишь на земле? Вместо ответа я протянула ему руку, на которой больше не горел браслет. Зато узор Золтера полыхал так, словно в зелень плеснули раскаленного металла, и ощущался он в точности так же. Взгляд Льера стал темным и холодным, закрытым, как когда-то взгляд Золтера. — Как? — просто спросил он. Голос его прозвучал глухо. — Арка, — я кивнула туда, где только что была Эртея (сейчас о ее присутствии напоминала только легкая серебряная дымка). Взгляд Льера потемнел еще сильнее. — Возвращаемся, — он протянул мне руку. — Нет, — я покачала головой. — Нет, Льер. Мы никуда не возвращаемся, и я больше не стану играть в твои игры. Мне нужна вся правда. Здесь. И сейчас. 6 «Мне нужна вся правда», — сказала она. В эту минуту он понял, что правда — единственный способ ее удержать. Вчера, когда Лавиния бросила ему в лицо обвинения по поводу Золтера, Льер осознал, что уже не может оставаться рядом с ней равнодушным. Больше того, не хочет. То, что эта удивительно сильная женщина в нем разбудила, не поддавалось никаким объяснениям и никакой логике, не напоминало ничто из того, что ему доводилось испытывать ранее. Возможно, это действительно была слабость, но он больше не хотел с ней расставаться. Так же, как и с этим странным чувством, которое заставляло чувствовать себя живым и по-настоящему… сильным? — О чем ты хочешь знать? — спросил он. — Обо всем. Начни с Золтера. Почему… — Потому что это был единственный способ отправить тебя домой. Она непонимающе взглянула на него. — Переворот готовили долгое время. Временной правительницей Двора должна была стать Ирэя, и вряд ли у меня получилось бы тебя защитить. Даже захоти я тебя в игрушки… — Льер осекся, когда она поморщилась. — Даже если бы я забрал тебя себе, это не гарантировало твоей безопасности. Как бы дико это ни звучало, единственный, кто мог по-настоящему тебя защитить — он. Я собирался отправить тебя домой спустя какое-то время. Сразу — не мог, это было бы подозрительно, но уже потом, когда «повелитель наигрался», о тебе бы даже никто не вспомнил. Лавиния молчала. Ему хотелось, чтобы она сказала хоть что-то, но она молчала, и впервые по ее такому живому лицу невозможно было прочесть истинные чувства. Ее чувства. То, чего Льеру сейчас так отчаянно не хватало. — Значит, домой, — сказала она, и в эту минуту он подумал, что быть королевой ей действительно идет. Лавиния рождена, чтобы быть королевой: этот разворот плеч, и взгляд, в меру жесткий и в то же время отчаянно светлый, какого в Аурихэйме не видели уже давно. — Хорошо. Что изменилось потом? — Потом случилась ахантария и та ночь. А вот теперь она покраснела. Слегка, правда: щеки и лоб стали розовыми, руки Лавиния сложила на груди. — Ты заснула, когда твоя магия вырвалась в мир. Мне сложно это описать, но ты напоминала спящее солнце, лучи которого оживляют все, до чего дотягиваются. Аурихэйм расцвел той ночью вовсе не из-за нашего благословения. — Он подавил желание коснуться запястья, на котором больше не было иллюзорного браслета. — Я решил, что благословение — единственный выход. Единственная возможность все объяснить тебе и остальным. — Почему? Действительно, почему? Потому что в тот миг, когда он смотрел на солнце, осветившее ночь, понял, что не готов ее отпустить. Подумал, что если Лавиния способна на такое, возможно, Аурихэйм ее примет, примет как равную, не как смертную, и что возможно, со временем она сама захочет остаться. Рядом с ним. — Потому что иначе Золтеру пришлось бы объяснять, как такое возможно. Я этого не знаю, Лавиния, — он посмотрел ей в глаза. — Не представляю, почему ты расцветаешь в мире, который принес тебе столько страданий. Не представляю, как твоя магия способна раскрыться настолько в Аурихэйме. Золтер наверняка знал, он хотел… — Он хотел сделать из меня ширму, — она усмехнулась. — На случай, если всем станет известно, что в эксперименте с Альхииной все было наоборот. Именно он не захотел остановить эксперимент, а когда она этому воспротивилась, с помощью призванных сил уничтожил Двор Жизни. Убил их всех. Льер нахмурился. — О чем ты говоришь? — О Золтере. О том, кто долгие годы заставлял вас считать, что он единственный, кто удерживает этот мир на Грани. — Откуда… — От нее, — Лавиния указала на Арку. — Она говорила со мной. Изначальная. Говорила с ней?! Немыслимо. Невероятно. Но в то же время… — Я умирала, Льер. Об этом она мне тоже сказала. И о том, как ты принес меня сюда, чтобы расплатиться своим бессмертием за возможность меня вернуть. Почему-то под ее пристальным взглядом стало жарко, и он отвел взгляд. Это тоже было странно, но чувство неловкости, сдавившее грудь, не позволяло и дальше смотреть ей в глаза. Зато выдалась передышка подумать: если Арка, точнее, ее былое воплощение, снизошла до разговора с Лавинией, значит, мир ее действительно принял. Принял как элленари, причем элленари достойную. Высокородную. Как королеву. Сейчас становилось понятно, и зачем Золтеру нужна была ночь схождения Луны и Солнца, и девственность — все условия, позволяющие создать нерушимый союз и двойственность природы, мужчина и женщина, ставшие единым целым. Уничтожить Золтера действительно было бы невозможно, не уничтожив ее. Если даже без брака наложенный им узор обладал такой силой, то после благословения… После того, как все увидели бы, на что она способна, когда Лавиния спасла бы Аурихэйм, Золтер стал бы неприкосновенен. Не просто правителем — он бы стал богом. Наверняка сочинил бы историю о том, что именно благодаря ему ее сила раскрылась таким образом, и даже не солгал бы… отчасти. Единственное, чего Льер сейчас не мог понять — это каким образом правда могла раскрыться. Если Золтер хранил ее столько лет, если уже обошел самой большой ложью за всю историю их мира, которую только можно представить. — Ничего не хочешь мне сказать?