— Чудеса? С губ сорвался вздох облегчения. — Пожалуйста, — я чуть не разрыдалась, когда вновь увидела перед собой призрачные очертания Изначальной. — Я отдам все, что угодно, все самое ценное… — Не произноси таких слов в Аурихэйме, — она прервала меня. — Особенно когда не знаешь, что для тебя самое ценное. Самое ценное — Льер. Я чувствовала это, я это знала, и я знала, что он должен жить. — Ты — гораздо ценнее для Аурихэйма, — заметила Изначальная. — Твое бессмертие положит начало новой эпохе… — Не положит! — голос снова срывается на крик. — Мне не нужен этот мир без него. Мне не нужно бессмертие! Я хочу, чтобы он жил! Мой крик подхватывает эхо или ветер, срывая остатки голоса вместе со слезами, а в следующий миг что-то происходит. Ветер возвращается ко мне, ударяя в грудь с такой силой, что выбивает не только воздух, но и способность мыслить, чувствовать, жить. Мне кажется, от меня отделяется самая моя суть, что-то глубоко и бесконечно дорогое, часть меня, которая растворяется в вихре хлынувшей сквозь Арку и мое тело древней магии, а после возвращается, окутывая Льера сиянием такой силы, что я невольно зажмуриваюсь. Мгновение — и сияние тает, впитываясь в него, а удар сердца в мою ладонь, снова заставляет кричать. Я кричу так, что срываю голос, со стороны, должно быть, это безумие, но это безумие позволяет выплеснуть страх, на мгновение заставивший меня поверить в то, что я его потеряла. Кажется, именно в эти минуты я была как никогда близка к тому, чтобы в это поверить… Но сейчас его сердце под моей ладонью снова бьется, бьется так сильно, так ровно, так глубоко, что не имеет никакого значения, что было минуту назад. А может быть, вечность. Ничто больше не имеет значения. — Он не сразу придет в себя, — замечает Эртея. Мне все равно. Главное, что он жив, что я больше не чувствую этой выжигающей пустоты, не сравнимой даже с той, с которой мне недавно пришлось иметь дело. — Очень жаль, — говорит Изначальная. — В ночь схождения луны и солнца ты могла бы прийти сюда со своим новым избранником и ощутить истинную силу того, что называют… — Если ты сейчас скажешь мьерхаартан, я сделаю то, что не сделал Золтер, — говорю я. — Не посмотрю на то, что ты мне помогла. Изначальная кажется глубоко оскорбленной и удаляется, бормоча себе под нос что-то о непочтительности новых поколений, но мне нет до этого дела. Я ложусь рядом с Льером, устраивая голову у него на плече, пропускаю темные пряди сквозь пальцы и смотрю на его лицо — безмятежное, спокойное, родное. Не нужны мне никакие ритуалы, чтобы почувствовать то, что я чувствую рядом с ним. Именно близость двух сердце создает глубину чувств, а не ночь схождения луны и солнца, не объединение какими-то магическими чарами или брачными клятвами. Ни одно заклинание не способно разжечь любовь, равно как ни одна даже самая темная сила не способна ее уничтожить. Не знаю, сколько проходит времени, когда он открывает глаза. Кажется, уже скоро закат — потому что верхушки деревьев становятся золотыми, а некоторые цветы на Арке закрываются. Льер смотрит на меня так, словно не понимает, что произошло. Впрочем, не понимает ровно до той минуты, когда осознает, что он жив. — Лавиния, — выдыхает хрипло. — Зачем… Прикладываю палец к его губам. — Потому что я тебя люблю, — говорю я. Сейчас эти слова звучат так глубоко, так правильно, и каждая частичка нежности к нему отзывается на них, на каждый его вздох. — Потому что я хочу быть с тобой. Хочу провести с тобой всю свою жизнь, и мне ее будет безумно мало лишь потому, что я никогда не смогу тобой надышаться. Мгновение Льер смотрит на меня так, что кажется, я уже сейчас не смогу дышать от охвативших меня чувств, а потом целует — и дыхание возвращается. Возвращается все: и биение сердца, и вся полнота жизни, и радость с безуминкой, от которой хочется смеяться и плакать. Все те чувства, которые я испытываю рядом с ним, я никогда не смогу описать, потому что их бесчисленное множество, но имя у них одно. Любовь. — У твоих родителей были непростые отношения, — произнес Льер. Мы собирались в мой мир, знакомиться с Винсентом, и сейчас я понимала, что знакомство с матерью Льера обошлось мне гораздо меньшим волнением. Элленари до кончиков пальцев, она тем не менее приняла меня так, словно мы были знакомы целую вечность. Кольцо на моем пальце, видимо, о многом ей говорило. Как ни странно, но оказавшись в Мортенхэйме я его не сняла. Полностью утратив память, совершенно без сожалений рассталась с платьем, серьгами и прочими украшениями, а вот его снять не смогла. Не захотела. Сейчас я понимала, что моя память просто была запечатана, но чувства никуда не делись. Точно так же оказалась запечатана память моих родителей. Запечатана Золтером. — Твой отец родился в Аурихэйме, мама — в твоем мире. Она была… воспитана в мире людей. — Как я. — Как ты, — подтвердил Льер. После того, что наворотил Золтер его руками, разбираться с делами приходилось очень быстро, в том числе восстанавливать разрушенные источники домов (которые Золтер иссушил в качестве наказания за неповиновение) и выделять компенсации за утраты родных семьям. Льер действительно продержался в цепях десять дней, долгие десять дней пытался справиться с пытающимся перехватить его сознание Золтером. Постепенно боль и мощь Пустоты подтачивали его волю, и в конце концов сил на сопротивление не осталось. Как только Золтер вернулся, оковы стали бесполезны, а казни при Дворе превратились в инструмент устрашения. Элленари, отказывающиеся признавать его власть, отправлялись в оковы, а некоторых убила клятва жизни, когда Золтер на их глазах уничтожал друзей и родных. Залитый кровью Двор Смерти сейчас понемногу восстанавливался, но оправиться после такого достаточно сложно. Лизея и Ронгхэйрд собирались поднять мятеж, заручившись поддержкой стихийников, но с наибольшей вероятностью он был бы обречен на провал. Несмотря на то, что полную силу Пустоты Золтеру получить так и не удалось, с его силой мало кто мог сравниться. Золотой двор занял позицию невмешательства: связываться с Золтером, наделенным Пустотой, даже для элленари-антимага было себе дороже. Когда появилась я, Аргайн уцепился за эту возможность, чтобы разобраться и с ним, и со мной. Правда, не рассчитал, что вести переговоры с элленари я за это время научилась отменно. Бутылку вина я ему все-таки отправила, из нашего мира, мысленно представляя скрежет зубов считающего себя крайне могущественным золотого. Что касается Ирэи, она тоже пополнила его коллекцию, потому что сразу по возвращении была объявлена на наших землях вне закона. Стихийники нас поддержали, в результате единственное, что ей оставалось — прятаться у золотых. Туда ей и дорога. Я не испытывала к ней ни малейшей жалости, потому что простить, что она сделала с Льером, не могла. — О чем задумалась? — запечатывая верхний ящик стола охранным заклинанием поинтересовался Льер. — Так, ни о чем, — покачала головой, не желая поднимать тему Ирэи. — Продолжай, пожалуйста. За время, что Золтер был в сознании Льера, он открыл ему большинство своих мыслей (считая, что тот уже не сможет никому ничего рассказать). Среди них оказалась и память о моих родителях. Льер сказал мне об этом только сегодня, хотя прошло уже достаточно времени. — Твой отец отправился в ваш мир ради исследовательского интереса. Он был ученым-экспериментатором и считал, что магия в вашем мире пошла по другому пути эволюции. Она действительно пошла по другому пути. В частности, отец Шарлотты, Рауль, элленари не был, он был магом жизни, в котором проявилась утраченная даже в Аурихэйме сила. То же самое касалось и Эрика: у его отца не было определенной магии, а Эрик неожиданно открыл в себе слабенькую (по мнению Эльгера-старшего — слишком) стихию. В то время как элленари в нашем мире слабели, люди, напротив, рождались магами. То, что на первый взгляд казалось ослабеванием, было всего лишь развитием в другом направлении. Образно говоря, мы не там искали. Если верить тому, что я узнала и услышала за последнее время, магия в нашем мире понемногу возрождается и снова начинает набирать силу. — Он действительно собирался просто изучать магию, — голос Льера выдернул меня из размышлений, — под именем Уильям Биго де Мортен, но познакомился с твоей матерью. Можно сказать, это было столкновение характеров: его методы достижения целей, его жестокость урожденного элленари и его настойчивость были ей не к душе. Она ему отказала, и это стало началом их брака. Он не особо распространялся на эту тему, но когда родилась ты, кажется, у них был расцвет отношений. Он пришел к Золтеру со словами о том, что скоро в Аурихэйм вернется Жизнь. Память о родителях — таких, какими я их помнила, сейчас обретала все более четкие очертания. Все более понятные. Настолько, что мне становилось немного страшно от того, что я услышу. — Разумеется, Золтер не мог этого допустить. Он не мог допустить того, чтобы кто-то кроме него узнал о рождении настоящей элленари жизни, поэтому он поставил печать забвения твоему отцу и матери. Особенную печать. Аристократы, муж и жена, не могли одновременно забыть большую часть своей жизни, поэтому он выкроил из их воспоминаний только знания об Аурихэйме, оставив память об отношениях и об обществе, в котором они жили сейчас. Это заклинание в разы сложнее и требует особой осторожности, но Золтеру было не привыкать работать с опасной магией. Он уничтожил всех, кто знал о них, как об элленари. В мысли твоей матери он вложил яростное неприятие магии в том, что касается тебя. В мысли твоего отца — нежелание тебя обучать. Действительно, если так подумать — отец, обучавший Терезу и столько времени посвятивший изучению магии, к моей даже не прикоснулся. Да, я была слишком маленькая, когда он погиб, но уже тогда во мне билась Жизнь. — Он подсказал Эльгеру-старшему о том, чем занимается твой отец, и результаты его изысканий не могли не заинтересовать мага, собиравшегося подчинить себе весь мир с помощью знаний мааджари. Сватовство Эрика к твоей сестре наверняка было всего лишь причиной, на самом деле Эльгер преследовал другие цели, но твой отец ему отказал. Вероятно, в том разговоре было сказано слишком многое, на это Золтер и рассчитывал. Он знал, что Эльгер не оставляет свидетелей, посмевших ему отказать. Фактически, его руками Золтер избавился от первой проблемы. Да, Золтер сделал все, чтобы обо мне никто не узнал. Чтобы ко мне даже ненароком не вернулась память рода. Убийство моего отца Эльгером — отличное прикрытие, такой могущественный маг вполне мог не простить отказа, когда отец не согласился отдать Терезу Эрику. — Все равно не понимаю, — произнесла я. — Почему до того, как родилась я, отец не сказал ни Терезе, ни Винсенту о том, что они — элленари? Или мама? — Думаю, именно она была против. В частности, против возвращения в Аурихэйм. А он… — Льер помолчал. — Он неосознанно все равно пытался добиться ее любви. Как умел. Удалось ему или нет, я уже не узнаю. Равно как не узнаю, что… — Мама однажды просто заснула и не проснулась, — вытолкнула я через силу. — Хотя она никогда не жаловалась на здоровье. Думаешь, это тоже был он? По коже прошел мороз, и Льер тут же поднялся. Приблизился ко мне, опустился на подлокотник, обнимая за плечи. — Вот поэтому я не хотел тебе говорить, — произнес он. — Не хотел, чтобы ты снова все это переживала. Я молчала. Пыталась собраться с силами и вытолкнуть себя из этого состояния, но не могла. В день смерти матушки мы с Майклом были в гостях. Когда в гостиную, где нас принимали, вошел Винсент, я сразу поняла, что что-то случилось. Но когда он сказал, что ее больше нет, во мне словно что-то оборвалось. Я почувствовала, что падаю, падаю, падаю, и этой пропасти нет ни конца, ни края. — Лавиния, — Льер вытягивает меня из кресла. — Лавиния, посмотри на меня. Я поднимаю на него глаза и шепчу: — Я ее любила… — Я знаю, — говорит он. — Я так ее любила, — добавляю почти неслышно и утыкаюсь лицом ему в плечо. Льер гладит меня по спине, но он напряжен. Я чувствую это напряжение, которое втекает в меня через объятия. Поднимаю глаза: лицо просто каменное. — Ты не виноват, — скольжу пальцами по его щеке. — Просто для меня это очень тяжело. — Я знаю. — Он касается губами моих губ. — Прости, что расстроил. — Нет, — глубоко вздыхаю. — Это ты меня прости. Золтер мертв, и мне нужно все это отпустить. — Он мертв, но он натворил много зла, — глухо произносит Льер. — Через меня в том числе. — При чем тут ты?! Он качает головой, потом показывает мне свои руки.