– Ну вот и прекрасно! – с воодушевлением воскликнула госпожа Вундерлих, водружая тяжелый котел на сушильную полку. – Тогда я жду уведомления о вашем браке в «Моргенпост». В дурном настроении Хульда поднялась из-за стола. Кофе остыл, но она тем не менее допила его. Конечно, это был не зерновой кофе: зернового в Берлине не было уже несколько месяцев. «Может быть, у Феликса на складе в кафе «Винтер», припрятана парочка пакетов?» – подумала Хульда. Жаль, что она там уже давно не бывала. И, судя по их последней встрече, не так уж скоро соберется. – Так как же все произошло на самом деле? – поинтересовалась госпожа Вундерлих. Хульда очнулась от своих мыслей. – Что? – рассеянно спросила она. – Несчастный случай, – нетерпеливо напомнила хозяйка. Она преградила путь Хульде: блестящая голубая гора шелка с колышущимися бигудями в волосах, руки скрещены на груди. Проскочить мимо не представлялось возможным. – Хорошо, – сказала Хульда, снова садясь, что пришлось очень кстати, потому что у нее опять закружилась голова. – Я была вчера в танцевальном зале. – Она проигнорировала вскинутые брови госпожи Вундерлих. – И там произошла драка. – Какой ужас! – охнула Вундерлих. – И вы оказались в центре драки? – Так уж совпало, – успокоила Хульда. – Чистое недоразумение – просто потому, что я стояла на пути. – Нет, нет, – запротестовала госпожа Вундерлих, морща лоб, – тут нечто большее, я мозолями чувствую. Хульда прикрыла веки и тайком закатила глаза. Мозоли госпожи Вундерлих часто играли роль оракула, знали погоду в ближайшие дни, могли предсказать болезнь или смерть. А теперь, по всей видимости, еще и научились заглядывать в прошлое. Госпожа Вундерлих не отставала: – Что это были за дебоширы? – Правые, – ответила Хульда, открыв глаза. В глазах хозяйки промелькнул испуг. – Правые? Вы имеете в виду, политические? – Да, они были в форменных рубашках, наподобие армейских, и с самодельными флагами. У одного был кастет, у другого дубинка. – Какая жестокость! – вскричала госпожа Вундерлих, пододвигая стул. Присев, она обмахивала себя рукой, словно веером. – И чего хотели эти ужасные люди? – Большую часть публики в этом заведении явно составляют евреи, – сказала Хульда, нарочито вскользь, и в то же время пристально следя за реакцией хозяйки. – Целью шайки были молодые мужчины в кипах. Их и били. – Ужасно, – простонала госпожа Вундерлих, прижав руку к вздымающейся груди. Потом встала и направилась к буфету, удивительно шустро при ее полноте, вытащила шлифованную бутылку и два хрустальных стакана. Наполнив доверху, подошла с ними к столу и протянула один стакан Хульде. – После такого шока мне нужен ликер, – объявила она, потягивая прозрачную жидкость. Хульда медлила, но подумала и залпом осушила его. Приятное жжение разлилось по горлу, груди и дошло до желудка. Госпожа Вундерлих наблюдала за ней одновременно с долей тревоги и одобрения. Затем снова прошаркала к буфету, вернулась с бутылкой к столу и, подлив себе и Хульде, плюхнулась с довольным кряхтением на стул. – Я вас никогда не спрашивала, – она подняла на Хульду круглые, как у куклы, глаза, – и теперь не стану спрашивать. Кем были ваши предки, меня не касается… Хульда благодарно кивнула и промолчала. У нее не было желания обсуждать с хозяйкой свое происхождение и вести споры о том, кто считается еврейкой, а кто нет. Тут же вспомнилась Тамар Ротман. Не еврейка, не немка. Всем чужая, полностью зависимая. Дальше воспоминания принесли полный ненависти голос арестованного полицией пьяного, его оскорбления. Смачный плевок, прилетевший к ее ногам, словно она была прокаженной. – Почему все так ненавидят евреев? – спросила Хульда, походя в этот момент на плаксивого ребенка, обидевшегося на оплеуху, полученную на школьном дворе. Госпожа Вундерлих печально покачала головой: – Не имею понятия, девочка. Мне совершенно все равно, в каких богов верят люди или из какой семьи они происходят. Она поймала недоверчивый взгляд Хульды и щеки на ее стареющем лице порозовели. – Ну не совсем все равно, – призналась она, – но в конце концов, все мы люди, так ведь? Хульда кивнула. С глазами, полными печали, госпожа Вундерлих снова покачала головой: – Это правительство, ох-ох-ох. Я не понимаю, почему политики позволяют кучке хулиганов нарядиться и разгуливать по городу, словно это у нас такие хозяева. Их место в тюрьме и баста! Кто-то должен навести порядок и обуздать эту одичавшую шпану. Пока она говорила, дверь открылась и вошел господин Морачек, один из жильцов. Кряхтя, он сел за стол. От пожилого господина, как всегда, пахло типографской краской и помадой. Помадой он усмирял свои кустистые усы. Морачек слышал последние фразы и теперь глухо смеялся. – Ничего другого они и не обещают. Центр, откуда отвратительная коричневая пакость подбирается к нашей чудесной столице, находится в Мюнхене. Эти молодчики вышли из-под контроля, они хотят создать новое государство, в котором выживает сильнейший. Это то, чего вы хотите, дражайшая госпожа Вундерлих, вы разделяете их мечты? – Конечно нет! – вскричала возмущенная хозяйка и встала у плиты, чтобы поджарить тост для господина Морачека. – Опять вы, сударь, со своими остротами! Я только хотела сказать, что нельзя терпеть, чтобы на благородных граждан, почтенных юных дам вроде нашей фройляйн Хульды, нападали посреди улицы. Морачек вопросительно посмотрел на Хульду. – Полиция просто стояла рядом, – заговорила Хульда, только сейчас осознав всю чудовищность произошедшего. – Стражи порядка выполняли свой долг, это правда, однако у меня создалось впечатление, что некоторые из них одобряют, когда кто-либо бьет или оскорбляет евреев. – У вас же есть контакты в полиции, Хульда, – с горячностью предложила госпожа Вундерлих, сервируя хлеб и кофе для господина Морачека, – обсудите это со своим красавцем воздыхателем. Может быть, он сумеет как-то повлиять. Хульда не успела ответить, как господин Морачек саркастически хрюкнул: – Молодой человек работает в криминальной полиции, если не ошибаюсь. С обычными полицейскими они не имеют дел. – с уверенностью заявил он. И обратился к Хульде: – Отдел убийств, верно? – Откуда вы знаете? – удивленно спросила Хульда. Она никогда не разговаривала с соседом о своих делах, лишь из вежливости обменивалась дежурными любезностями на лестнице или за завтраком. Но она и раньше замечала, что пожилой господин весьма хорошо информирован и, казалось, разбирается во всем. – Способность к дедуктивным умозаключениям, – пояснил Морачек, не поднимая глаз, и осушил чашку кофе. – Фу, какая дрянь, – проворчал он, вытирая густые усы. – Если эта проклятая инфляция в ближайшее время не прекратится и мне не дадут наконец порядочный кофе, как прежде, пойду топиться в Шпрее. Это не жизнь! С этими словами он взял шляпу и покинул кухню. Женщины озадаченно посмотрели друг на друга. Хозяйка пожала плечами и убрала нетронутую посуду: – Не бойтесь. Ничего с ним не сделается. Он только шуточки шутит. Хотя, я считаю, на такие темы не шутят. Хульда кивнула. Ей вдруг вспомнилось искаженное лицо матери, когда она обнаружила, сколько лекарства приняла мать, когда у нее произошла та страшная передозировка. Она покачала головой, отгоняя воспоминания. Это было давно и не имело ничего общего с любовью господина Морачека к кофейным зернам. Хульда встала. Ей все равно было пора идти, к беременной с улицы Хоенштауфенштрассе. Поэтому она поблагодарила хозяйку за завтрак и вышла из кухни. Поднимаясь по лестнице в мансарду за пальто, Хульда возносила молитвы к нетронутой паутине на потолке, чтобы в тайнике-сахарнице завалялась хотя бы одна таблетка аспирина. Потому что без нее день обещает быть мучительным. 10 Суббота, 27 октября 1923 г. При виде утреннего неба у Берта чуть не перехватило дыхание. Он продавал свои газеты на площади и в дождь, и в слякоть, и зимой, и летом, поэтому успел сделаться равнодушным к погоде, но бывали дни, когда он словно впервые видел Винтерфельдскую площадь, на которой располагался его газетный киоск. Прямо над его головой небо только что было темным, но постепенно насыщенный серо-голубой цвет, мягко переходящий в нежно-фиолетовый, сменялся темно-розовым, потом нежным персиковым и наконец-то над горизонтом появился ослепительный край солнца, словно холодная красавица-принцесса. Еще не было семи часов утра, и, кроме нескольких продрогших голубей, на площади не было никого, с кем Берт мог бы разделить этот величественный момент. Слезящимися глазами глядел он на черные ветки липы, которые, как вырезанные из бумаги силуэты, противились завораживающему небесному спектаклю, и удивлялся, отчего его грудь так сильно сдавливает. В такие дни, с самого утра полные красоты, можно сказать, совершенства, на Берта находил страх смерти. Вообще он считал себя человеком, спокойно встречающим любую внешнюю опасность и невозмутимо покоряющимся воле судьбы, уготованной ему Вселенной или Создателем, в которого он, правда, не верил. Однако настоящая красота пробирала его до внутренней дрожи. В такие моменты он все бы отдал, лишь бы это не кончалось, лишь бы остановить мгновение: эта безумная карусель, в которой они все мчатся по кругу – кто в золоченых каретах, кто, оседлав деревянную свинью – улюлюкая и размахивая шляпами, снова и снова. Настоящее наслаждение, что ни говори, подумал Берт, мигая, и влажный след тянулся от его щеки в величественные усы. И тут Берт увидел Хульду. Размахивая сумкой, она выплыла на площадь в дивных лучах восхода. Над ней колыхалось сияние – словно Хульда одолжила у солнца корону и надела ее на свою черноволосую голову. Берту казалось, что она королева площади, а деревья, камни и он, продавец газет, – ее любимые подданные, которыми она управляет со снисходительной строгостью. Берт поспешно вытер рукавом пальто щеку, по которой бежала слезинка, и вышел из киоска, чтобы с достоинством и свойственной ему внимательностью поздороваться с Хульдой. – Доброе утро, Берт, – сказала она, подойдя. В утреннем свете лицо Хульды выглядело миниатюрнее и бледнее, чем обычно. А под полями шляпки что такое? Не пластырь ли там у нее на виске? – Фройляйн Хульда! – Берт поклонился. – Кого я должен благодарить за то, что вижу сие великолепие в рассветный час? – Работа, Берт, – ответила она. – Слышали о такой? – Разумеется, фройляйн, я знаю, что такое работа, – обиделся Берт. – Если вы думаете, что я так развлекаюсь, день за днем предлагая людям буквы на бумаге… Хульда перебила его, смеясь: – …то я совершенно права. Ведь так, Берт? Вы здесь каждый день живете мечтой.