Отец пристально посмотрел на Хульду, наморщив лоб и спросил: – С кем ты вообще хочешь поговорить, еще раз с матерью ребенка или с очаровательной свекровью? – Наверное, лучше всего с раввином. – ответила Хульда. – С раввином? – брови отца полезли наверх. По какой-то причине Хульда смешалась: – Да, Эзра… я имею в виду, раввин Рубин. Я его встретила в квартире Ротманов, он, по всей видимости, имеет большое влияние на всю семью. – И не только на нее, – пробормотал Беньямин. Или Хульда ослышалась? Громче он сказал: – Хорошо, позвони этому раввину и спроси, поговорит ли он с нами. Но не на этой неделе: у меня столько заседаний по поводу будущей выставки, а частные уроки поглощают оставшееся время. Позже, хорошо? Хульда намеревалась протестовать, но закусила губу. Это было бессмысленно: сколько раз ей пришлось разбить нос, чтобы понять? Она догадывалась, что отец не будет сопровождать ее, даже позднее. Беньямин Гольд желал проявить дружелюбие, но в конце, образно говоря, всегда соскакивал с едущей кареты и увиливал от неприятного дела. Это был обычный сценарий, Беньямин Гольд хороший товарищ, но не поддержкой в трудную минуту. Очевидно, ему делалось некомфортно от необходимости внедряться в личное пространство еврейской семьи, он опасался выглядеть пафосным, поучающим и высокомерным. Хульда могла его понять. В конце концов, у него не было серьезной привязанности к Ротманам, а к ребенку и подавно. Но Хульда – другое дело! Кто, если не она, сможет что-то сделать? Только тот, кто всем сердцем при деле, способен повлиять на ход событий. Действительно наступила пора серьезно заняться поисками ребенка. Она, Хульда, единственная надежда, оставшаяся у малыша. Ей внезапно захотелось скорее уйти – тратить время на изящную живопись Хульде совершенно не хотелось. – Прости, – сказала она, – но у меня еще встреча с пациенткой. Мне нужно идти. Мы пообедаем в другой раз, хорошо? Она заметила разочарование отца, но оно, согласно ожиданиям, было незначительным. – Хорошо, крошка Хульда, – произнес он, мыслями находясь уже в другом месте. В предстоящем разговоре с коллегой, с учеником, с заслуживающим восхищения директором академии. В следующей задуманной картине, следующей статье, которую стоило написать. Эта странная отдаленность была и раньше знакома Хульде: флюидный дух улетучивался, в то время как тело отца, его львиноподобные шевелюра и борода все еще наполняли пространство. Беньямин Гольд не был человеком, которого возможно было удержать, который сдерживал обещания или излучал постоянство. Он был отцом, умевшим окрылить, но не защитить. Она осознала это много лет назад. Улыбаясь, она поцеловала отца в обе щеки. От него пахло дорогим порошком для бритья и терпентином. – До свидания, папа. Будь снисходителен к своим ученикам. Беньямин помахал рукой. Он остался, а Хульда поспешила мимо мраморных бюстов и золотых рам через колонный зал на улицу, навстречу реальности. 20 Среда, 30 октября 1923 г. Эзра Рубин стряхнул невидимую пылинку с белой рубашки и направился к двери. Полчаса назад он вернулся из молельни, где с мужчинами общины читал минху, послеполуденную молитву. Сейчас он собирался спокойно приготовить чай и послушать музыку, его единственное личное пристрастие. Но энергичный стук помешал этому. Открыв дверь и увидев молодую женщину в косо сидящем платке на голове, Эзра чуть не засмеялся. Он мог бы догадаться, что такой стук в дверь очень подходит ей, хотя видел эту женщину всего один раз. Настойчивую и сильную. Он незаметно пригладил густую рыжую бороду и как можно спокойнее сказал: – Добрый вечер, фройляйн Гольд. Чем обязан? – Разрешите войти? Эзра вежливо отошел в сторону: – Пожалуйста. Мой дом – ваш дом. Только боюсь, что вы привыкли к лучшему. Пожав плечами, показывая, что комфорт его жилища ее не интересует, Хульда вошла – и все же осмотрелась с неподдельным любопытством. Эзра тоже окинул взглядом меблированную комнату, будто глядя на нее глазами Хульды. Он снимал только одну комнату в квартире, но в распоряжении имелась мини-кухня и собственная, примыкающая к комнате, ванная, поэтому у него не было причин жаловаться. Мебель здесь скорее всего не менялась десятилетиями, но ему нравились темный деревянный шкаф, полированный стол и резные узоры на спинке кровати. Кровать была спрятана в нише за темно-коричневым бархатным пологом. – У вас есть пианино? – спросила Хульда. – Совершенно верно, фройляйн Хульда, – с удовольствием произнес Эзра. Ему так нравилось ее имя! – Вы удивлены, не правда ли? Оно досталось мне от дяди, который тоже был раввином, кстати, очень известным, в Лемберге. Дядя оставил его мне в наследство, и я за очень большие деньги перевез его сюда. А теперь у меня почти не остается времени играть на нем. – Как жаль. – Хульда подошла к инструменту, на котором горели две свечи в глиняных подсвечниках, нежно погладила корпус из мореного орехового дерева, словно он был живой. Эзра поймал себя на том, что пялится на нее. – Можно предложить вам напиток? – быстро спросил он. Молодая женщина мгновение постояла в нерешительности. Потом сняла пальто, проворно сложила и почтительно кивнула. – Чаю? – поинтересовался Эзра. – Я как раз собирался поставить чайник. – У вас найдется что-нибудь… другое? – с виноватой улыбкой спросила Хульда. – У меня есть красное вино. Подарок семьи, старшего сына которой я недавно благословил на женитьбу. Будете? – С удовольствием, – сказала Хульда. И Эзре стало понятно, что ей хотелось немного выпить, чтобы набраться мужества для разговора. Он не был против. Эзра открыл шкаф и мысленно поблагодарил хозяйку квартиры за то, что оставила ему в пользование несколько красивых граненых стаканов, в которых налитое вино сверкало, как темный драгоценный камень. Он подал Хульде бокал и она села, не дожидаясь приглашения, на край потертой, но удобной кушетки. Эзра посчитал неудобным садиться рядом с ней, поэтому занял место на стуле у фортепьяно. Свечи озаряли чадящим светом темнеющую комнату, и Эзра сейчас осознал, какое наслаждение доставляет ему неожиданный визит. – Лехаим, – сказал он, подняв бокал. – Что это значит? – недоверчиво спросила Хульда, словно отказываясь пить за что-то непонятное. – За жизнь, – объяснил он с легкой улыбкой и она, неуверенно улыбнувшись в ответ, торопливо сделала два глотка. Потом со звоном поставила бокал на стол. – Вас не так легко найти, – сказала она почти с упреком, будто быть в ее распоряжении являлось долгом раввина. – Каждый знает, где ваша молельня, но где вы живете, известно единицам. Мне это смог поведать разве что юноша, подметающий синагогу. – Ах, юный Мордехай. Вы знаете, я в первую очередь раввин, по крайней мере для жителей улицы Гренадеров. Моя личная жизнь ограничена, я бы даже сказал: отсутствует. Эзра сделал большой глоток. О боже, как редко он пил алкоголь. Эзра понял, что нужно быть осторожным, тем более что он не обедал. Эзра быстро поднялся и прошел в маленькую кухню, где стояло блюдо с выпечкой. Стоя, он засунул в рот целый рогалик, проглотил и только потом вошел в комнату, поставив блюдо на стол и взяв второй. – Берите, – с набитым ртом предложил он Хульде. – И теперь поведайте мне, зачем я вам так срочно понадобился. Выражение лица Хульды сделалось виноватым и возмущенным одновременно. – Не так уж и срочно, но я хотела с вами поговорить. О Ротманах. Она тоже потянулась к блюду, взяла сладкий рогалик и откусила. Эзра увидел, как она прикрыла глаза, облизнула губы, и кроткий предупреждающий голосок пробудился в нем. Но он его быстро отогнал. – Из-за ребенка? Хульда, как и Эзра на кухне, засунула остатки рогалика целиком в рот. С наслаждением прожевав, жуя, она кивнула, проглотила и посмотрела на Эзру своими необычными, слегка раскосыми глазами. В них читалось недоверие. Цвет ее глаз, отметил молодой раввин, напоминал цвет неба над Шойненфиртелем в грозовой день. – Тамар сказала мне, что он исчез, – продолжала Хульда. – Как такое может быть? Вам об этом известно? Здесь в квартале ребенка искали? Кто-нибудь сообщал в полицию? Словно защищаясь, Эзра поднял руки, но тут же понял, что это выглядит, будто Хульда наставила на него заряженный пистолет, и торопливо их опустил. – Семья решила сначала обождать. Никто не знает, где ребенок, но мы молимся, чтобы все было хорошо. – Молитесь? – с возмущением воскликнула акушерка. – Вы это серьезно, раввин, э-э-э, герр Рубин? – Она запнулась. – Вы можете звать меня Эзра, – предложил он. Хульда проигнорировала предложение: – Кто-то должен сообщить в полицию, – вскрикнула она, так энергично схватив бокал, что темная жидкость в нем чуть не расплескалась. – Совершено преступление! Знаете, что я думаю? Ребенок пришелся семье некстати, поэтому они от него избавились. – На что вы намекаете? – Эзра постарался придать своему голосу серьезность, чтобы показать, насколько сильно она заблуждается. – Что Ротманы убили своего же наследника? С такими обвинениями вам следует быть осторожнее, фройляйн Хульда, это очень напоминает отравление колодцев и инквизицию. Как и оскорбительные речи, с которыми некоторые политики в этой стране выступают против евреев. А сами вы слеплены из другого теста? – Откуда вам знать, из чего я слеплена? – возмущенно спросила Хульда, но Эзра почувствовал, что эта тема – ее уязвимое место. Хульда торопливо глотнула вина и вытерла капли, стекающие с подбородка. Снова Эзра отметил, что пялится на нее, и снова настырный голосок в его голове призвал его к порядку.